У журналиста нет должностей

В следующем, 2026 году наша газета встретит очередной юбилей — свое 120-летие. И потому, согласитесь, сегодня самое время вспомнить о ветеранах «Советской Башкирии», ныне «Республики Башкортостан», золотом фонде газеты, лучших перьях, которые вели летопись нашей жизни. Далекие от стереотипов, журналисты создавали живую повесть о времени и людях. Без сомнения, для каждого из них работать всегда означало творить, а газетное слово не обесценивалось никогда. Мы начинаем рассказ о наших коллегах, которые не мыслили себя без любимого дела, а о самом важном, нужном и наболевшем говорили на газетных страницах.

Член Союза журналистов России и Башкортостана, ветеран башкирской прессы, автор огромного количества статей, десятка книг, сегодня сам дает интервью нашей газете, которой посвятил не один год своей жизни.

Три в одном…

— Ты мне скажи, с чего это вдруг обо мне вспомнили? — с ходу спросил меня Мазин.

— А ветеранов в редакции никто и не забывает. Правда, не каждый день, но вспоминают всех. Из одних только Владимиров можно составить целый редакционный иконостас. Владимир Огородников, Владимир Фомин, Владимир Каплин…

— Владимир Пашин, — подхватывает Владимир Иванович. — Но есть и другие имена — Раиф Бадыков, Александра Бажайкина, Анатолий Козлов, Сергей Еварестов, легендарные братья Гафуровы — Марсель и Мадриль, Валера Султанов…

— А помнишь знаменитых Мазина, Кузина и Муртазина, что собрались идти в магАзин? Про них стихи слагали.

— Как же! Помню даже, с чего началось. Альфред Стасюконис на редакционной планерке поставил вопрос ребром: почему на каждой странице нашей газеты один только Мазин? Николай Петрович Каменев, главный редактор, ответил тогда ему резонно: почему же только он один? Вон еще и Кузин, и Муртазин. Это были мои псевдонимы. После этого и пошло по редакции гулять:

Кузин, Мазин и Муртазин

Собрались идти в магАзин.

Кузин крикнул: по рублю!

Мазин крикнул: два даю!

А Муртазин втихаря

Подает им три рубля.

— Эта журналистская «троица» щедро делилась с коллегами в день получения гонорара.

— Деньги что? Прах. Было дело, видел я человека, который при виде денег трясся. Но такие — исключение. В большинстве своем журналисты бессребреники. Во всяком случае, были тогда…

Мне не нужен диктофон

— Владимир Иванович, как вообще у тебя жизнь сегодня, вне редакционной суматохи?

— Сейчас я на пенсии и, как видишь, не такой стремительный. Мой обязательный утренний моцион: побриться, умыться, наодеколониться, выпить таблетки, принять чуток кофейку. Все это теперь занимает немало времени. Последние годы жил в основном за городом, в саду. Пока однажды, как говаривал незабвенный сотрудник сельхозотдела Анатолий Козлов, не стало мне хреновенько. Да так, что печку сам не мог растопить. За мной приехали мои дорогие жена Тамара и дочь Лариса, забрали меня, болезного. Даст Бог, оклемаюсь — и снова за работу.

Моя Тамара у меня — все! Пока я жил затворником в саду, она мой архив — бумаги, грамоты, награды, публикации, что валялись по всем углам — привела в порядок. Поставила нашу жизнь на современные рельсы. Я приехал в городскую квартиру, а у нас тут кругом автоматика: пылесос, собеседница «Алиса» отвечает на все вопросы, меня по имени-отчеству величает, уважает, значит… Техника — это удобно. Без компьютера сегодня никуда. Но мой рабочий инструмент по-прежнему — ручка и блокнот. Мне не нужен диктофон.

Иркутская история

— Володя, ты ведь родом из Туймазов. А откуда в твоей жизни Иркутск, Иркутский госуниверситет?

— Можно, я издалека начну? У нас все братья были артистичными. На весь город славились. Я шестой артист. К девятому классу я руководил в туймазинском Дворце культуры «Космос» подростковым клубом «Алый парус», создал группу «Четыре В» — из четырех Владимиров, моих одноклассников. У всех у нас отцы были Иваны, все они фронтовики, все дружили. Ну и мы тоже. В этом году нашей дружбе исполнится 66 лет.

Еще в школе я решил поступить в заочный народный университет искусств имени Крупской в Москве. На театральный факультет. Срок обучения — два года. За год там надо было платить шестьдесят рублей, по тем временам деньги большие. Отец дал добро: «Учись!» Этот университет существует и поныне. Носит ли он имя Надежды Константиновны, не знаю. После десятого класса я родителям заявил: «Пойду в артисты». Мама, женщина простая, мудрая и прямолинейная, остудила меня: «Сынок, все артисты алкаши, не ходи ты туда». Пошел я в Ивановский химико-технологический институт. Честно признаюсь, ни к химии, ни к сопромату не лежала у меня душа. На третьем курсе я бросил институт, чем поверг друзей и руководство вуза в недоумение, а родных — в печаль.

Стою на Ярославском вокзале в Москве. Не знаю, что делать, куда ехать. К родителям в Туймазы? Скажут: стыд-позор. Передо мной список городов. Закрыл глаза, ткнул пальцем: Иркутск! Что такое Иркутск? Это Валентин Распутин, Александр Вампилов…

После стройотряда у меня деньги были. На иркутском вокзале большая карта железнодорожных путей, гляжу, мама дорогая, Байкал рядом! Смотрю расписание электричек. Понравилось мне название — Слюдянка. Я и взял билет туда. Зашел в райком комсомола. У меня за плечами три курса Ивановского химико-технологичес­кого института и спасительный диплом народного университета. В райкоме говорят: здесь председатель Быстринского сельсовета ходит, ему директор сельского Дома культуры нужен. Ты — готовый директор.

Пошли смотреть Дом культуры. Там три голландки стоят. Ты знаешь, что такое голландка? Печка. Истопник и сторож — глухая Варя, женщина немножко чеканутая, но хорошая. Жалуется: «Вот топим-топим, а никого народу-то нету. Принимай. Будешь одновременно и библиотекарем. Но сперва пойдем к бабе Дусе, она тебя пельмешками накормит».

Запомнил первый рабочий день. Иду по улице, навстречу мужик понурый. Тоже, видать, судьба сюда закинула. Спросил его, что умеешь делать? Для клуба пользу принесешь? На баяне, говорит, играю. Еще один вопрос задал: «Водку будешь пить?» Поклялся: не будет. Держался долго. Играл замечательно. Потом сорвался. Сгинул где-то.

Знаешь, что такое бич?

Закипела жизнь в клубе. Сначала танцы под баян. Потом радиолу с проигрывателем купили. Потом бичи подтянулись. Знаешь, что такое бич? Бывший интеллигентный человек. Один даже с ружьишком заявился: ты ли, чо ли, начальник? Решили меня побить. Не получилось. В итоге мои бичи, ребята молодые, в белых рубашечках на сцене клуба пели «Вдоль по улице метелица метет». Полноценная художественная самодеятельность появилась. Девушки из зверпромхоза, что песцов и норку выращивали, стали к нам заглядывать.

В районном Доме культуры в Слюдянке прослышали про то, что какой-то молодой залетный завклубом жизнь в селе переменил. Прислали на разведку методиста. В коротенькой юбчонке. А красивая!

И звали её Тамара Ивановна

Походила она, посмотрела, предложила: айда к нам в районную агитбригаду. Район готовился отмечать какой-то большой советский праздник. Согласился быть ведущим концертов. Поездили мы по селам с агитбригадой. С Тамарой Ивановной ближе познакомился. Тогда не было никаких кафе и ресторанов. Пригласил ее в чайную. Купил бутылку «Биссера». Знаешь, что такое «Биссер»? О, изумительное болгарское вино! Чинно посидели с ней в чайной. Началась дружба, а кончилось все тем, что мне пришла повестка из военкомата. Перед отъездом в Иркутск я говорю Тамаре: «Давай-ка мы с тобой зарегистрируем брак!» На свадьбу нашу пришли ее подружка и соседка баба Дуся. Да, перед армией успел еще познакомиться с тещей, которая жила в Киренске.

И осталась моя Тамара Ивановна ждать меня в бараке, в котором надо было дровами печку топить.

Попал я в Паневежис

Попал в дивизионную ремонтную мастерскую военно-транспортной авиации в литовском Паневежисе. Стал авиамехаником первого класса. У меня была гидравлика и шасси. Избрали секретарем комсомольской организации части. Организовал солдатскую художественную самодеятельность. Выступали мы в Доме офицеров. У меня появилась возможность выходить в город. А что такое Паневежис в то время? Это драматический театр. Это Юозас Мильтинис, Донатас Банионис… Имел счастье бывать в этом театре.

У нас выходила окружная газета «За Родину!». О том, что такое журналистика, я толком ничего не знал. Отправил заметку в редакцию. Ее опубликовали. Да еще гонорар заплатили. Так я стал военкором. На гонорары я моей Тамаре Ивановне из Литвы посылки отправлял. С копченой колбасой.

Сижу как-то со своей «Примой»…

Нашу комсомольскую организацию признали лучшей в Прибалтийском военном округе. Меня направили в Москву на всеармейское совещание секретарей комсомольских организаций в Кремле. Перед отправкой предупредили: «Там генералы, маршалы. Будут вопросы, отвечайте одно: так точно! И ничего лишнего. Ясно?» Мы ответили: «Так точно». Ну а я что? У меня же не держится. Генерал-лейтенант Пакилев спросил про личное, я ему ответил: «У меня дочка родилась. Семья в бараке живет, тяжелые условия». Разберемся, говорит.

1 марта 1974 года. Кремлевская гардеробная. О, сколько открытий чудных произошло, сколько знакомств! Смотрю, космонавты подходят. Попович, Титов, Николаев. В своих голубых шинелях. Уступаю им место. Они: «Нет, служивый! Проходи первым!» Сдал свою шинель, не ухожу. Чего стоишь, спрашивают. Любуюсь, как моя солдатская шинелька висит рядом с генеральскими. Они расхохотались.

Обедали мы в Грановитой палате в Кремле. Смотрю, люди берут какие-то кубики в бумаге. Взял я этот кубик, а что с ним делать, не знаю. Космонавт Попович увидал мои мучения: смотри, солдат, берешь фарфоровую кружечку, бросаешь в нее кубик, наливаешь кипяток. Вот тебе и суп. Этих кубиков тогда не было нигде!

После обеда, разумеется, кремлевская курилка. Сижу я со своей «Примой». Знаешь, что такое «Прима»?

— Как же, Владимир Иванович! Кто «Примы» не курил — жизни не знает.

— Подходит генерал-полковник. Я вскакиваю. Сиди, сиди, разрешает. Достает пачку, какой я сроду не видал — «Мальборо». Начал меня расспрашивать: кто, откуда, как служба, родители? Узнал, что отец мой фронтовик, ахнул:

— Что ж ты, сукин сын, отцу не позвонишь?

— Да как я ему отсюда, из Кремля-то, позвоню?!

Показал мне телефон: тебя с любой точкой Советского Союза в течение нескольких секунд соединят.

И точно, батя поднял трубку. Только не сразу поверил. Пришлось убеждать его, что не шучу…

На следующий день в газете «Правда» о нашем собрании вышел материал с фотографией. На ней президиум. В президиуме — тот самый генерал-полковник, что меня заставил позвонить отцу в Туймазы. Первый заместитель председателя КГБ СССР Цинев.

На этом совещании армейских комсомольских секретарей министр обороны маршал Советского Союза Гречко среди прочих назвал и мою фамилию. Мне вручили почетную грамоту, конверт с пятьюдесятью рублями и талон на приобретение товара в Военторге, который располагался недалеко от Кремля. Я на дембель полностью одел себя: джинсы, свитер. Вернулся в часть. Меня начали возить по воинским частям в Каунас, Вильнюс, Ригу. А там и дембель.

Короче, возвращаюсь домой, Тамара мне рассказывает: «Приехали товарищи в черных костюмах, забрали все мои вещи и перевезли в трехкомнатную квартиру в новом доме на берегу Байкала». Я сразу вспомнил короткую фразу нашего комдива Пакулева: «Разберемся».

В Слюдянском райкоме комсомола мне предложили заведовать отделом комсомольских организаций. Поступил в Иркутский госуниверситет на факультет журналистики. Там, в Слюдянке, вторая дочка родилась.

Поварившись в комсомольском соку, понял, что это не по мне. Вся деятельность сводится к отчетам. Надо же живой работой с людьми заниматься. В общем, сославшись на личные обстоятельства, написал заявление об увольнении. Руководство района было против. Квартиру, которую от государства получил, я государству и сдал. Правда, мне все равно влепили строгий выговор за якобы самовольный уход из райкома. Собрали мы манатки, сложили в контейнер — и в Туймазы.

Шапкой не вышел

Брат мой, который трудился на строящемся заводе автосамосвалов в Нефтекамске, перетащил нас к себе. Я стал резчиком металла в инструментальном цехе. Продолжал учебу в университете, печатался в городской газете Нефтекамска «Красное знамя». Подписывался — «Вл. Мазин». Чтобы не путали со старшим братом Вячеславом.

Позже меня приняли в штат газеты. Но и в «Красном знамени» скоро мне стало тесно. Начал писать в «Ленинец». Знаешь такую газету? Теперь это «Молодежная газета». За серию публикаций в «Ленинце» меня отметили лауреатством. Получил премию, купил шапку. Простую, кроличью. Шапки из дорогого меха носили только большие начальники…

И шестикрылый Серафим на перепутье мне явился…

Прослышал про меня Серафим Яковлевич Вайсман. Звонит: «Володя, ты в «Ленинец»-то пишешь, а в «Советскую Башкирию» когда?» Так я стал сотрудничать с главной газетой республики. Предложил: перебирайся к нам в Уфу, Каменев дает добро. Николай Петрович в то время был главным редактором газеты. Я решился. И все-таки это был Вайсман, шестикрылый Серафим, газетчик! Он был внимателен к коллегам. Выискивал, находил интересных, талантливых ребят по всей республике в многотиражках, в районных и городских газетах. Замечательная атмосфера царила тогда в редакции! Встретили сердечно: вот тебе место в отделе промышленности, вот тебе Бог в помощь и коллега Володя Пашин.

— Неужто все было так ровно и безоблачно?

— Я бы не сказал. Журналистика дело беспокойное. Четыре раза я уходил из редакции и возвращался. Как-то подготовил материал «В старых стенах» о том, как в Туймазах гибнет Башкирский суконный комбинат. В годы войны там шили шинели для армии. Николай Петрович поставил его в номер. Потом ему за это досталось. Мне рассказывали, что Тагир Исмагилович Ахунзянов, секретарь Башкирского обкома партии, топал ногами. Главный редактор вызвал меня и предложил: генеральный директор «Башнефти» Евгений Васильевич Столяров планирует создать газету. Заодно квартирный вопрос решит.

— Решил?

— Да. Но первый разговор с ним у нас был не о квартире, а о газете. Спросил меня: подумай, что тебе надо? А что тут думать, отвечаю. У нас в Уфе плоская печать. В Стерлитамаке — офсетная, в цвете. У «Башнефти» хватит средств, чтобы печатать газету в Стерлитамаке? Он дал добро. В штате у меня был секретарь, два корреспондента и водитель редакционной машины. Задача журналистов — писать о людях. Он заметил: правильно! Выделили для редакции помещение в подвальчике — чтобы никто не беспокоил. Мы сами беспокоили всех.

— Выходит, это ты создал газету «Нефтяник Башкирии»?

— Было дело. В 1986 году. Отрицать не стану. Столяров во всем поддерживал газету. Это был человек огромной энергии и больших планов. Его все звали коротко — Генерал. Горел на работе. И сгорел… После бурного совещания в Москве. Тогда было принято решение ЦК КПСС об освоении Когалымского нефтяного месторождения, у него прихватило сердце. Он умер перед вылетом в московском аэропорту.

Меня снова пригласили в «Советскую Башкирию». Марсель Гафуров дал мне в руки металлическую линейку: вот тебе строкомер, ступай в секретариат.

Сначала был заместителем ответственного секретаря, потом ответственным секретарем, потом заместителем главного редактора. Газету тогда возглавлял Владислав Устинков. Когда он заболел, я полгода исполнял обязанности главного редактора. Потом пошли напасти. Заболел он тяжело. Уже не работал. Как-то я пришел к нему в гости. Он жил где-то в районе горсовета. Очень обрадовался. Посидели, поговорили. Он всплакнул: ты единственный, кто ко мне пришел. Обнял меня на прощание: больше, наверное, не увидимся. Я утешал его: да ты чего, Слава, кончай такое говорить. Таким я его и запомнил, одинокого, с отрешенным взглядом. А потом его не стало…

Меня вызвали к Рахимову. Я уже догадывался, о чем речь пойдет — о редакторстве. Отказался. Мое убеждение — у журналиста нет должностей. У журналиста должно быть имя.

Слово не воробей. Вылетит — поймают

Вспоминаю с благодарностью Анатолия Козлова. Поэта и талантливого журналиста. Я храню многие его стихи.

Судьба была к нему немилосердна. Он много испытал. В последние годы был молчалив. В отделе, где он работал, над столом повесил грустный лозунг: «Слово не воробей, вылетит — поймают».

Когда его хоронили, над могилой прозвучало обещание издать книгу его стихов... Незадолго до его смерти в журнале «Сельская новь» я опубликовал зарисовку о нем и подборку его стихов. Считаю, это моя дань памяти.

Свой среди чужих, чужой среди своих

— Тебе довелось работать собственным корреспондентом федеральных изданий — журнала «Сельская новь», газет «Сельская жизнь» и «Российская кооперация». Один наш язвительный коллега отозвался о собкорах с насмешкой: корпункты — это лежбище морских котиков. Мол, работа у собкора не бей лежачего.

— Это не так. Собкор — это посол газеты. Ему очень непросто вдали от редакции. Это свой среди чужих, чужой среди своих…

Вместо послесловия

Увидеться с Тамарой Ивановной, о которой Владимир Иванович говорит с трепетом и нежностью, не довелось. Женщина она активная, занятая. У нее были свои дела. Зато увидел их семейный портрет. Что тут скажешь? Влюбленные!