Армен Джигарханян. И этим всё сказано

Пролог

Мальчиком будущий великий артист не читал дома по праздникам стихи, взобравшись на табуретку, не участвовал в самодеятельности, но, как и все мальчишки того времени, любил кино про войну и трофейные фильмы, особенно со звездой немецкого кино Царой Леандр. Эти ленты словно приоткрывали дверь в какой-то другой, неведомый мир. А еще вместе со своим школьным товарищем, небезызвестным Эдмондом Кеосаяном часами просиживал у радиоприемника, слушая «Театр у микрофона» — это, скорее, заслуга отчима (отец ушел из семьи, когда мальчику был лишь месяц от роду) и обожаемой мамы, Елены Васильевны, большой любительницы театра, старавшейся не пропускать ни одного драматического спектакля или оперы. Да и дед по маминой линии был тбилисским скоморохом. Он стихи писал, хотя был неграмотным. Диктовал, мама записывала. Его специально звали на свадьбы — он знал много тостов, песен.

С тех давних пор у Армена Джигарханяна две главные любви — кино и театр. Советский разведчик и наемный убийца, эмир и митрополит, армянский физик и русский штабс-капитан, император Нерон и командир партизанского отряда Левинсон. Но на собеседовании в ГИТИСе преподаватели слегка опешили от ярко выраженного акцента юноши и до экзаменов даже не допустили. Будущий покоритель столичной сцены вернулся в Ереван и устроился помощником оператора на «Арменфильм». Нет, однако, худа без добра: через год, поступив дома в театральный, он понял, как ему повезло с учителем — профессором Гулакяном. На сцене Русского драматического театра имени Станиславского за 13 лет он сыграл множество ролей и обрел известность.

Зимой 1967 года Джигарханян оказался в Москве, и не кто-нибудь, а режиссер Анатолий Эфрос ввел его сразу в три спектакля. Театралы шептались, что в Ленкоме появился талантливый актер с труднопроизносимой армянской фамилией, но после того, как Джигарханян сыграл Мольера — главную роль в «Кабале святош», — фамилия перестала быть трудностью. Кстати, «джигяр» — это печенка. На Востоке это слово имеет еще одно значение — душа. А «хан» — хозяин, начальник. Правда, со свойственной ему иронией Армен Борисович предпочитает именоваться «хозяином печенки», а не «властителем душ». В лучших своих ролях Джигарханян выкладывался так, что терял за спектакль до трех килограммов. «Театр — учреждение противоестественное, — убежден мастер, — в нем происходит душевный стриптиз. Мы, актеры, по сути, голые, и чем лучше театр, тем страшнее». Между тем прошли годы, и перечисление заслуженных регалий знаменитого актера, недооцененного когда-то, составит длинный список, приводить который смысла нет. Он — Армен Джигарханян, и этим все сказано.

Действие I: «Я неприлично долго живу в театре»

Недавно Московский драматический театр под руководством Армена Джигарханяна отметил свой 17-й день рождения. 12 марта 1996 года на основе группы выпускников ВГИКовского курса, которым руководил сам Армен Борисович, был создан театр, первоначально получивший интригующее название «Театр «Д», которое, впрочем, не прижилось. Если учесть, что, по некоторым данным, в столице лицедействуют около 700 театральных коллективов (в том числе и альтернативные), 17 лет — срок немалый и свидетельствует о востребованности у публики, избалованной изысками наших и зарубежных креативщиков. По мнению критиков, главный принцип, которого придерживаются артисты Московского драматического театра, — сотрудничество с режиссерами, обладающими различными творческими почерками, разными взглядами на жизнь. Именно поэтому в репертуаре наряду с классикой постоянно появляются новые спектакли, привлекающие зрителя своей неожиданностью и свежестью.

В репертуаре театра — 11 спектаклей для взрослых и три — для детей. Как раз в феврале этого года в сотый раз был сыгран спектакль по пьесе Вениамина Смехова «Тысяча и одна ночь Шахразады». Сотый юбилей отпраздновала пьеса Валерия Мухарьямова «Нас ждут далеко-далеко, не здесь». За эту постановку Армену Джигарханяну была присвоена премия «Человек года» в номинации «Театр».

Как же думает сам руководитель: в чем изюминка театра, разменявшего второй десяток лет? «Гастроли, быть может, самое серьезное и важное, чем мы заняты, — считает артист. — Вчера зрительный зал был заполнен. Мы — зрители и актеры — слышали дыхание друг друга, словно отыскивая друг друга на ощупь. Это очень странное состояние, сродни религии.

А в чем его изюминка? Я живу вот уже скоро 80 лет и до сих пор не могу сказать, что же такое театр. Просто считаю, что это даже не учреждение, а некий физиологический организм. У нас есть к жизни масса вопросов, которые возникают каждый день. Театр — это одно из таких мест, где мы пытаемся получить ответы на эти вопросы, хотя бы задеть их краешком. Это сродни зубной боли: мы ищем эту самую страдающую точку в нашем организме. Но чем дольше я живу, тем меньше нахожу ответов. Этой силой владеет религия, конечно, ну и, думаю, театр. Не хочу никого обидеть, но телевидение, если отталкиваться опять-таки от физиологии, — это разрушающий организм».

Руководитель театра, живого, по мнению, Армена Борисовича, существа, где молодость и свойственный ей бунтарский дух уравновешиваются мудростью и опытом Джигарханяна, — звание непростое и не ограничивающееся только творческим процессом. Сложно представить себе Сенеку, Нерона, штабс-капитана Овечкина из неувядаемых «Неуловимых», страстно влюбленного в деньги судью Кригса — «Здравствуйте, я ваша тетя!», зловещего Горбатого — «Место встречи изменить нельзя» в поисках стройматериалов, спонсоров для любимого безмолвного детища — театра. Который, конечно, имеет обыкновение, как все прочие здания, ветшать и разрушаться. Что же легче — играть, отдавать на сцене душу и опустошать сердце или заделаться заправским администратором?

«Играть — это процесс естественный, это все равно, что рожать детей. Есть свои трудности, умение или неумение. Был у меня когда-то давно товарищ, который заинтересовался: «Не надоело тебе играть?». Хороший вопрос: важно, насколько мы сами сознательно принимаем участие в его решении. За все время работы в театре у меня ни разу не было глицериновых слез. Мой учитель как-то сказал: «К сухим глазам платок никогда не подноси». Это для меня святой закон. Я очень давно живу в театре, даже неприлично давно — где-то лет 60.

А руководство — это просто: у нас хорошая администрация. Я, в случае чего, сразу объявляю панику. И в театре начинается бурное хозяйственное шевеление: тащат рубероид, идет ремонт. Это все, как в семье».

Действие II: «Над вымыслом слезами обольюсь»

Московский драматический театр привез в Уфу три, пожалуй, наиболее успешных во всех отношениях спектакля: «Мона» по пьесе румынского драматурга Михая Себастиана «Безымянная звезда», «Театр времен Нерона и Сенеки» по Эдварду Радзинскому, «Пигмалион» Бернарда Шоу. «Театр времен Нерона и Сенеки» — одна из ранних пьес Радзинского. Но именно ради нее маэстро нарушил строго соблюдаемое в течение десяти лет обещание и вышел на сцену. Причем в роли Сенеки, требующей огромных душевных сил: у Джигарханяна сложная роль. Внутренний монолог, который в финале выплеснется слезами в коротком диалоге: «Я учил тебя любить!» Но воспитал Сенека убийцу. Он не хочет жить. Он уходит.

Древний Рим, Цезарь, сладость власти и вседозволенность. Насколько актуально произведение Радзинского ныне?

«Я очень люблю эту пьесу, — признается Армен Борисович, — когда-то я был высокий и красивый и играл Нерона. Это произведение — вне времени. Вопросы, задаваемые Эдвардом Радзинским, мучают нас и сейчас, и всегда будут мучить. Что такое власть, что такое женщина и мужчина, что такое страсти? Я живу надеждой на то, что когда-нибудь мы на это ответим. Я за эту роль очень благодарен жизни. Это хорошо, если у меня взыграло ретивое, значит, я проснулся. И потом, это же мои дети вокруг: они питаются моей энергией на сцене».

Тем не менее, перефразируя, не будем забывать: театр — как жизнь, актеры — тоже люди. Быть может, даже в большей степени, чем другие: проживая на сцене одну за другой тысячи жизней, нередко заканчивающихся смертью героя, а то и своей собственной, изматывают впрах опустошенное, омертвевшее от чужих страстей сердце. Что может радовать или огорчать в жизни человека, испытавшего в ослепляющем, отделяющем от реальности свете софитов все чувства, сотни раз любившего до погибели, страдавшего до тоскливой муки?

«Театр, — не колеблясь, отвечает Армен Борисович. — Больше, чем хваленый армянский коньяк, который я, кстати, не люблю, а непатриотично люблю виски. Только не надо скорее бросаться за бутылкой. Получится, как в анекдоте. Кто-то едет в гости, ему говорят: пройдешь туда-то, поднимешься, увидишь дверь и стучи ногой. «А почему ногой-то?» — «Так руки будут заняты подарками». Здоровья бы мне, чтобы я занимался этой странной любовью, которая называется актерство. Неслучайно писатель Сомерсет Моэм сказал, что искусство — это половой акт. Со всеми вытекающими отсюда радостями и горестями. Три часа на сцене надо что-то делать и нельзя потерять внимание зрителя. Как только в зале начнут кашлять, значит, пропало дело».

Среди странноватых рекордов, зафиксированных Книгой рекордов Гиннесса, есть и рекорд, относящийся к творчеству российского актера: Армен Борисович значится в ней как самый востребованный. Герои и злодеи, заставляющие одинаково трепетать взрослые и детские сердца: чьей все-таки жизнью прожить сложнее — всеобщего спасителя и любимца или всеми ненавидимого мизантропа?

«Это одна профессия — актер, — отвечает Армен Борисович, — разделения нет. Есть просто состояние души, соответственно которому ты и играешь. Существует до сих пор непонятая мной связь: зритель и артист. Зачем мы зовем их к себе, что можем им дать? Есть биологическая потребность прожить на съемочной площадке или в театре чью-то жизнь. Там происходит странная вещь: улыбнулся тебе кто-то, махнул рукой — и тебе стало хорошо. На актерской площадке взаимоотношения сложнее, чем у супругов. На ней ты в эту историю уже попал, а в жизни еще думаешь: а может, избавиться и уйти?

Но в любом случае мы ищем ответа на вопросы, но на это остается очень мало надежды. У меня есть друг. Жена его умерла. Чтобы внука успокоить, мальчику сказали: «Да, бабушка умерла, но сейчас она полетит в небеса к богам». А после похорон идет мой мальчик и спрашивает у мамы: «Если бабушка должна улететь в небеса, то куда ж ее засунули-то?» С этим вопросом мы и живем на свете. Моя мама мне была самым дорогим человеком. Мне уже много лет, я до сих пор не могу понять, что ее нет и не будет. Когда я нуждаюсь в ней, я понимаю, что это неразрешимый вопрос. Но я все время думаю, неужели моя мама не появится? Как же дальше жить? Поэтому я очень люблю театр. Это потрясающая иллюзия. Это подметил еще Пушкин: «Над вымыслом слезами обольюсь». Вот этот вымысел, может быть, одна из самых существенных для нас вещей. Мы все равно эту жизнь себе придумываем».

Всегда разный и всегда одинаково талантливый, Армен Борисович, пожалуй, в одиночку олицетворяет целую эпоху в истории советского кино. Тем не менее «никогда не пересматривал свои старые кино- и театральные роли. Это время ушло. Оно в прошлом. Я иногда, правда, смотрю ленты со своим участием и ловлю себя на мысли: кто это? Знаете, много трагедий происходило, когда изобрели зеркало. Человечество себя увидело и не признало».

Действие III: «Не будь как молоток»

Вопреки ставшей хорошим тоном нашей неприязни к «этим американцам», лишенным корней, собственной культуры, Армен Борисович заокеанским гостеприимством не пренебрегает. В 1999-м получил грин-карту по квоте правительства США для выдающихся деятелей искусства. Семикомнатный дом в Америке подарил его поклонник. С тех пор живет на две страны: три-четыре месяца в году (обычно это лето и начало осени) — в Гарленде под Далласом, а с сентября по май — в Москве. Рождественские праздники обычно проводит в Техасе, где его жена Татьяна преподавала в университете русский язык.

«Буду пошлым — здесь моя зарплата. А там — там очень хорошая страна, великая. Пока существует понятие «государство», оно относится к Америке. Я очень люблю Америку. Осознанно люблю: знаю, что хорошо, что плохо. Мне очень комфортно там в быту, все остальное меня не волнует. Когда говорю «быт», я имею в виду хороший бензин, я гарантированно знаю, что в этом ресторане мясо неиспорченное, в этом магазине свежие овощи.

Вот очень показательный пример. Я куда-то ехал в гости. Тут один из моих попутчиков говорит: «Давайте здесь остановимся — здесь знаменитые болота, которые охраняются государством». А почему здесь заповедник? Да потому что люди заметили, что осенью и зимой перелетные птицы здесь останавливаются и отдыхают. Вот это и есть Америка. Мы ее плохо знаем, относясь к ее жителям как к эмигрантской нации.

А у нас определенные люди считают: «Россия — для русских». А я армянин. Куда ж мне деваться? Такой вопрос не должен звучать в стране, где живет много наций. Если же он все-таки задается, значит, мы — недобрая страна. Мы обязательно начнем воевать и выяснять отношения. Там тоже есть проблемы, но там можно договориться — если хочешь, конечно. Не нужно вспоминать то, что было когда-то, тащить это за собой и на себя. «А помните?!» Все — здесь мы начнем сводить счеты. Это печально и недостойно человека.

У армян есть хорошая пословица: «Не будь как молоток: все себе. Будь как пила: это — тебе, это — мне».

Если мы действительно хотим жить в любви, у нас совсем последним вопросом становится: ты кто — еврей или армянин».

В далеком 1966 году, когда русская делегация приехала в кинематографическую Мекку — в Канны, с артистом произошел курьезный случай. От него не отходили ни на шаг, ухаживали, встречали по высшему уровню — как киномагната. По простоте душевной Армен Борисович возрадовался и решил: наверное, фильм мой увидели, понравилось. Недоразумение разъяснилось быстро: все решили, что именно он — владелец киностудии «Армен-фильм» и, конечно, потому очень богатый человек. Как выглядит ныне российское кино: с точки зрения неудавшегося киномагната?

«Сегодня русский кинематограф бедный. Денег нет, а кино без них не сделаешь. Театр более-менее живет, что-то, где-то находит, выкручивается. В театре Марка Захарова, например, идет спектакль «Небесные странники» — вот это проект! Самый примитивный вопрос: когда люди умирают, куда они деваются? Что же, Пушкина больше не будет? Даже для собственного успокоения придумали теорию, что когда-то все повторится. Как же без Пушкина-то? Я безумно люблю Чехова и все думаю, как же так: я его не встретил, не поговорил… А Бог?.. Бог у меня свой — имеет форму, запах. Я много про это думал. Легче ведь отделаться от своих грехов: сказать, я пойду с Ним договорюсь. Нет, я должен договориться только со своей совестью.

А в кино — опять те же самые «проклятые американцы». Они делают то, что смотреть хорошо. Есть законы жанра: кино — это дело богатое. Это не так: давайте ящик поставим сюда и сделаем вид, что это дворянское ложе. Это надумки бедных людей. То же скажу и об армянском кино. Оно тоже держится на патриотизме. А мы же знаем результат, проходили. Бедность терпят, терпят, потом возникает ненависть».

Нередко откровенно слабый фильм или спектакль вытягивает на «ура» сильный актерский состав. Практически всегда Джигарханяна окружал бесподобный ансамбль великих артистов. Насколько сложно работать с великолепными актерами, которых внутренне уважаешь и отдаешь должное их высокому мастерству? Возникает ли при этом дух соперничества, когда не хочется уступать коллеге профессионально?

«Это, может быть, самый трудный в актерском искусстве вопрос. Почему? Как правило, Гамлета в театре играет первый артист, и если он ведет с Клавдием диалог как звезда, — все: как говорится, приехали. Принц датский как раз боится, стесняется Клавдия, потому что: а) это дядя и б) король. Когда же первый артист театра смотрит на партнера, как на идиота: мол, что он тут вякает — это непрофессионально.

Я очень люблю русский театр, но и Де Ниро, например, тоже».

С первых дней своего существования Театр Джигарханяна много гастролирует. Со своими спектаклями коллектив объездил всю Россию — Сибирь, Урал, центральные области страны. Был он с гастролями и в республиках Прибалтики, и в Закавказье. Важно ли для актера, где ему выступать: в маленьком провинциальном городке или суетливом шумном мегаполисе и на каком языке будут зрители обсуждать затронувший их спектакль?

«Абсолютно нет, — убежден Армен Борисович. — Все дело опять-таки в любви. Имеет ли значение для зрителя, пришедшего в театр, любовь к Уфе, Парижу или Москве? По-моему, нет. Да, может быть, пахнет не теми духами, но все равно важна только суть. До нее мы и добираемся».

Эпилог

Притча от Джигарханяна

Задумав нарисовать Иуду, художник долго искал для него подходящую натуру. Прочесал ночлежки, базары, опустился на самое дно — без толку, и вот, наконец, увидел подходящего вроде бродягу. Позвал его в студию, пообещал заплатить. Тот согласился позировать. И, не веря еще своему счастью, художник принялся за портрет. «Как повезло, — думает, — и глаза Иуды, и рот: ну просто его суть». И вдруг на втором или третьем сеансе заметил, что натурщик как-то странно на него глядит. Один раз смолчал, второй, а потом спросил: «Почему вы так на меня смотрите?». Бродяга слегка улыбнулся: «Вы меня не узнали?». — «Нет». — «Посмотрите внимательно, у вас же профессиональная память». — «Нет», — снова пожал плечами художник, и тогда «Иуда» сказал: «Пять лет назад вы писали с меня Иисуса Христа». Вот эту страшную метаморфозу в разных масштабах и проявлениях, как мне кажется, из 100 человек переживают минимум 102 — отсюда мое желание удивляться…