Человек из джаза

«А я не заберу свой чемоданчик» — превесело тренькают струны банджо, и в памяти сразу возникает он — улыбчивый, обаятельный Панкратов-Черный, один из тех, кто «из джаза». «Но вот джаз я как раз играть и не умею, — признается артист. — У меня с детства нет музыкального слуха. И я пытался донести эту мысль до режиссера Карена Шахназарова, но он мне не внял. Он сказал, что сибиряки — народ настырный и всего могут добиться, если с них построже требовать». Ах, как обманчива бывает внешность, как часто на нее покупаются режиссеры, нередко ломая актеру жизнь, приклеив ярлык одного амплуа. И как часто мы, зрители, принимаем этот ярлык как нечто неизменное, не дав себе труда попытаться понять, разглядеть, что там — за привычной улыбкой и густыми дон-жуанскими усами. А между тем жизнь совсем не баловала Александра Васильевича, человека без музыкального слуха, но с чутким и добрым сердцем. Отец его воевал в Великую Отечественную войну, умер в 1952 году, оставив жену с четырьмя детьми. Двое из них погибли от голода, в живых остались только Александр и его сестра Зинаида. В детстве он мечтал о клоунаде, а его мать — о карьере военного для него. Если коротко: Панкратов-Черный — член Союза писателей России, президент фестиваля искусств «Южные ночи». Профессор, член совета благотворительной организации «Благомир». Президент детского спортивного фонда «Наше поколение». Цикл его стихотворений опубликован в британском «Королевском журнале», главным редактором которого является королева Великобритании Елизавета.

— Пожалуй, большинство зрителей причисляют вас к актерам комическим, а вы пишете серьезные стихи, получили премию в области культуры «Петрополь» — за поэтический сборник «Хочу сказать». В юности, наверное, все балуются стихами, но далеко не все в зрелом возрасте получают за них награды.

— Стихи начал писать еще в 60-е годы. Очень Пушкина любил. Правда, потом последовал длинный перерыв, и только в 1996 году вышел мой первый сборник. Родня мое увлечение не одобряла. Дед говорил: «Запомни, Санка, при большевиках живем. Учись землю копать и лес валить — это пригодится. А стишки брось, они до добра не доведут. За них тебя расстреляют. Или хуже того — посадят». Он считал, что тюрьма тяжелее смерти, потому что расстрел — это быстро, раз и все. А в тюрьме и на зоне годами гниют. До сих пор удивляюсь, как моего деда не посадили и не шлепнули. Он ведь состоял в личной охране государя императора, был штабс-капитаном Зимнего дворца. И на Алтае, в селе Конево, я родился потому, что всю семью туда выслали. Но во времена моего детства о прошлом деда боялись даже вспоминать. Мне, мелкому, вообще ничего не говорили, чтоб по глупости не разболтал. И только перед самой смертью дедушка открыл мне всю правду. Рассказал, что четыре поколения моих предков жили в Петербурге и служили царю. Так что с этим городом у меня своя, кровная связь. И всякий раз, приезжая сюда просто так, без трепета по улицам пройти не могу.

А стихосложение — занятие интимное. Тут врать нельзя. Стихи у меня трагические. Потому что в душе я очень грустно смотрю на мир. Мама моя всю войну сопровождала эшелоны на фронт, потеряла двоих детей. И получала пенсию в 50 рублей как реабилитированная. Помню, в 50-летие Победы она позвонила мне и говорит: «Санка, ты мне денег не присылай больше, мне к пенсии прибавили целых 23 рубля 70 копеек!». Я трубку положил и заплакал. Но я знаю, что людям надо нести радость. Потому что в этом мире им несладко. И я с экрана им улыбаюсь. И только в стихах исповедуюсь. Но я знаю, поэзию читает не весь народ в России, и если я кого-то ими и опечалю, то грех невелик.

— Кстати, в Петербурге с вами интересная история произошла. Расскажите, пожалуйста.

— Это в музее на Мойке. Мне тогда было 14 лет. Я учился в Горьком, сейчас это Нижний Новгород, в театральном училище. И по приглашению Товстоногова наш курс приехал в Ленинград. Все побежали по музеям, кто в Русский, кто в Эрмитаж. А я пошел к поэту. Многие его стихи я знал наизусть. Весь день провел в музее, слушал, а когда старушка-экскурсовод сбилась при чтении стихов — подсказал ей нужную строчку. Потом наступил вечер, музей стал закрываться. И вдруг я понял, что мне некуда идти: адрес общежития, куда нас поселили, забыл спросить. Все уходят, а я стою, чуть не плачу. Та старушка спросила, в чем дело. А когда объяснил, попросила охрану, чтобы меня оставили ночевать в музее. Спал я в кабинете Пушкина, на том самом диване, где умер поэт. Но уснуть не смог — все время мерещились кошмары.

А интересно то, что спустя уже много-много лет я получил литературную премию «Петрополь» имени Ксении Блаженной, одной из самых почитаемых святых в Северной столице, именно на Мойке, и очень рад тому, что вручал мне ее Александр Городницкий — человек, которого я очень уважаю. И как литератора, и как ученого. Судьба.

— Человек, который так трепетно относится к стихам, наверное, так же по-рыцарски относится и к женщинам...

— Есть такая поговорка: «Если хочешь поставить жену на место — стукни по столу ... норковой шубой». Женщина — существо для меня особое, она, как музыка, не имеет возраста. Потому и праздники для меня — это прежде всего праздники семейные, памятные даты: годовщина свадьбы или дни рождения. Я всегда стараюсь проводить их дома. Обязательно дарю цветы. Первый букет — непременно теще. Так и жена получает двойной подарок, потому что ей приятно внимание, оказанное ее маме. А вообще, есть такая русская поговорка: «Живем — уже праздник». Так что нужно стараться делать незабываемым каждый день. Каждый человек — режиссер своей судьбы. Кто-то удачно ее режиссирует, а кто-то — нет. Поэтому к слову «карьерист» я отношусь хорошо. Потому что карьерист для меня — это артист, чей спектакль удался.

— В первый же день в Москве вы познакомились с Высоцким. Это правда?

— Я приехал в Москву зимой, на каникулы, с другом, с которым вместе учились в Горьком, в театральном училище. Причем провез меня друг без билета, договорившись со своей знакомой проводницей. Мы ехали с прицелом попасть в Театр на Таганке, который тогда гремел в стране. Раньше был хороший закон для студентов театральных вузов: они могли проходить без билета в любой театр страны. И с вокзала мы сразу поехали на Таганку, друг мой Витя сунул в окошко администратора студенческие в надежде получить законную контрамарку. Из окошка нам их выбросили обратно: «Вы с ума сошли, ребята, дипломатам контрамарок не хватает!» Витя, расстроенный, уехал к родственникам, а я не мог так сразу похоронить свою мечту и пошел к служебному входу в надежде на чудо.

И чудо явилось ко мне в лице мерзшего там в зимнем белом полушубке Коли Бурляева, тогда уже известного по «Иванову детству». А спутницей у него в тот вечер была Ирина Роднина. Коля мерз у служебного не просто так: его пообещал провести сам Высоцкий, который в тот вечер играл. Я подошел к Коле: «Здравствуйте, Николай, я в будущем ваш коллега. Не могли бы вы меня провести в этот театр, я впервые в Москве и давно мечтал посмотреть спектакль Таганки». «Как я тебя проведу?! — крикнул Коля. — Видишь, сам тут мерзну в полной неясности, может, проведет Высота». И тут дверь на миг распахнулась, оттуда выскочил Высоцкий в тельняшке и бескозырке и махом руки пропустил нас всех в театр, не пересчитывая.

— Вы поставили несколько фильмов как режиссер, в том числе очень неплохую ленту по повести Алексея Толстого «Похождения графа Невзорова», где талантливо сыграл еще очень молодой тогда Лев Борисов. Занимаетесь ли режиссурой сейчас?

— Пока нет. Очень поверил в демократию, снял фильм «Система «Ниппель», а через год произошли события, которые я в этом фильме отразил: ввод войск в город, психи захватили Белый дом, народ, конечно, ничего не добился, ничего не получил. А фильм восемь лет пролежал на полке. Я разочаровался в демократии и перестал снимать. Сейчас, правда, есть желание — уж очень хороший сценарий попался. Евсей Евсеев написал — замечательный драматург, композитор. Но не могу найти денег: никто из богатых не дает — лента-то против них. Они говорят: «Ты обнаглел. Хочешь, чтобы мы за собственные деньги оплачивали фильм против себя же самих». Зато много актерских работ. Для меня лично кино — это работа, ставшая образом жизни. А для зрителя, на мой взгляд, кино должно быть отражением действительности, ключом к взаимопониманию между людьми. Но, с другой стороны, в кино всегда должен присутствовать элемент сказки — чтобы дарить оптимизм и надежду.

Вот спасибо Нине Усатовой, которая пригласила в антрепризу. Сейчас уже пятую по счету репетируем, итальянскую. Я долго не выходил на сцену как драматический актер, а вот сейчас рискнул. Да и материал хороший. Поверхностно может показаться, что про русскую глубинку, ан нет — это просто про русских людей, про любовь. Вроде они орут друг на друга, скандалят, а на самом деле их души высоко летают над землей, окрыленные любовью, добротой и честностью. И это чувство надо сохранять, пусть пройдя через скандалы, ведь это все равно любовь. Нас могут обманывать политики, чиновники, а в человеке что есть, то есть. Все равно не отнимешь. Это у Нины Усатовой есть реплика в спектакле. Свекровь ей говорит: «Ой, ну, ты такая красавица, такая..» А Нина ей: «Что есть — то есть!»

— Вы награждены орденом Дружбы за заслуги в укреплении дружбы и сотрудничества между Республикой Южная Осетия и Россией, стали народным артистом Южной Осетии. Что связывает вас с этой республикой?

— Там старался как-то помочь не я один. Мы работали от фонда имени Михаила Евдокимова — а я председатель попечительского совета этого фонда — нашли много спонсоров с друзьями и после войны с Грузией построили детский медицинский центр в Цхинвале. Мы завезли туда все, что надо, вплоть до кафельной плитки. Так я и получил орден — под № 4. № 1 — у Валерия Гергиева, моего хорошего друга. Я там бываю часто, они очень хорошо относятся к России. Люди там добрые, душевные. Я очень горжусь этими отличиями.

— Вы написали молитву, которую Иосиф Кобзон исполнил на открытии Храма Христа Спасителя. То есть вы — человек икренне верующий?

— Мама была глубоко верующим человеком. Все говорила: «Санка, не пиши стихи, посадят, не дай Бог, расстреляют». У меня вся семья была репрессирована, и мама старательно следила за моими идеологическими отклонениями. На мои стихи пишет музыку удивительный композитор — Луиза Хмельницкая, сестра Бориса Хмельницкого, очень талантливая, с необычным взглядом на поэзию, на мир. Она же написала музыку к моему стихотворению «Господи, дай же мне волю». А Иосиф Кобзон исполнил ее на открытии Храма Христа Спасителя. Естественно, текст утверждался Синодом. Чувствовалось, что Иосиф Давыдович столько душевных сил в эту молитву вложил! Камера показывала сидящих в зале слушателей, женщин, которые плакали, настолько он проникновенно пел. Конечно, я очень жалею, что мама не дожила до этого дня.