Рождение птицы Кивин

Одно из далеких воспоминаний детства: жгучее, как крапива, солнце жалит облупленные худенькие плечи. Зато босые ноги приятно холодит еще мокрый от дождя песок, от которого поднимается пряный, кружащий голову жаркий пар. В старенькой песочнице в поте лица трудится целая компания мелких поварих, не заботясь о тщательно поглаженных мамами нарядах, выпекает угощенье — кучу пирожков, беспокоясь лишь о том, что песок быстро сохнет. Потом, конечно, следует неминуемый нагоняй и натуральная головомойка — из растрепанных намыленных волос сыплется песок, а по замурзанным щекам тянутся светлые дорожки слез. Наверное, из тех, кого меньше ругали в детстве, и вырастают керамисты, такие как Михаил Таран и его жена Ирина.

А если пробраться еще глубже, сквозь смутную пелену веков, может статься, что керамика была первым, по-настоящему чистым видом искусства: изящные, как девушки, греческие амфоры, разрисованные длиннокосыми богинями в струящихся одеждах, несомненно, доказывают, что уже и в давние времена пращурам не все равно было, из чего пить веселое вино и где хранить солнечный, тягучий мед. Видимо, этим — возможностью сделать обычный мир чуточку диковиннее, а привычные вещи особенными — и прельстило искусство керамики Михаила Тарана.

Произведения художника украшают фасады городских зданий, интерьеры домов и офисов. Среди работ — настенные панно, декоративные объемы и тарелки, напольные вазы и колонны, авторские камины. Что за струна звенит в его неспокойной душе: желание попробовать все или поиск излюбленных форм и объемов, позволяющих наиболее полно выразить себя? «Утилитарность присуща керамике, — объясняет Михаил Федорович. — Человек вылепил чашу для питья, но затем захотел ее украсить. Чудесное ощущение жизни он переносит на мир, что его окружает. Так родилась «Фантасмагория» — по аналогии с фантазией, легендой, образом, загадкой. Птица, улетающая на юг, и осень... Если их совместить, получается знак неувядающей жизни, стремление к вечности, повторению счастья. А если добавить цвета — чисто-белый, красно-желтый, осенний, — получается образ: многослойный, загадочный, в который вглядываешься вновь и вновь и каждый раз открываешь что-то свое».

«Я могу профессионально оценить работы коллег-живописцев, графиков, скульпторов, а вот они зачастую меня не принимают, считая, что форму цветом я разрушаю. Хотя сам я считаю, что цвет только придает ей декоративности, яркости. Есть такая техника — подглазурная роспись. Расписываешь пласт глины, сверху кладется глазурь, и она частично уже наложенные краски растворяет, а сама уходит вовнутрь, в пласт. И тогда случается маленькое чудо: глина начинает светиться изнутри. Это и есть акварельная керамика», — объясняет Михаил появление мерцающих искорок, похожих на мелкие звезды в августовском небе, горящих в глубине его работ.

У людей, так или иначе причастных к искусству, на слуху имена многих талантливых художников, а вот полноценная выставка керамики — явление довольно редкое.

«Керамика сложна по технологии, она многоязыка, многообразна, ее можно представить в самых разных формах, объемах, — философски замечает художник. — Она пробуждает много разных ассоциаций. Существует аксиома: амфора — это слепок женского тела. Вот от этого и стало разыгрываться мое воображение. Неслучайно же моя мастерская находится на улице Энтузиастов. Все на нем, энтузиазме, и держится. Глина не терпит насилия над собой. Только во время движения гончарного круга, свободной лепки она готова подчиниться мастеру. Кладешь руки на ком глины, и она, как бы сканируя, выдает голограмму подсознанию, оценивая твое настроение, твою идею».

Когда-то керамика играла далеко не декоративную роль, столь любезную сердцу Михаила Федоровича. Да и прародитель Адам, верно, неслучайно носил имя, которое переводится как «красная глина». Может быть, огонь печи похож на дым от костров, погасших миллионы лет назад, а изысканные блюда, резкий излом линий панно в сочетании с женственными полукружиями рождены спустившимся с неба, словно белый пух крыльев, внезапным вдохновением?

Мне понравилась строчка из школьного сочинения дочери: «В лесу раздался шорох. Это прошел последний ежик». Меня это так тронуло, что я сделал композицию «Ночная птица Кивин», в которой сплелись шорохи, ночь, ассоциирующаяся с женщиной, а значит, с эротическими фантазиями. Женщина-птица, ночь любви... Часто образ проявляется во сне. Еще неясный, смутный. Жена ругается: «Опять ресницами ветер гоняешь» — значит, что-то родилось в полудреме».

Образ женщины-птицы, шорох крыльев за спиной, древняя, как мир, мечта человека о свободном парении в теплом, уютном воздухе. Там, где перемешались неясные силуэты облаков, куда по вечерам выстреливают фейерверками слепящие снопы разноцветной рекламы, кружится в нескончаемом хороводе шуршащая, истончившаяся за лето до пергаментной хрупкости светлая листва, льнут мелкие капельки осенней зябкой мороси, затягивает горизонт пеленой быстро умирающих снежинок — похоже, это одна из любимых тем мастера. «В детстве как-то я видел, как на школьный двор села целая стая птиц — и все стало белым, глухо шумящим, по-новогоднему чистым. А потом выглянуло солнце, стая снялась и улетела, но птицы остались со мной».