Виталий Канзычаков: Своего зрителя надо воспитывать с детства

Для Хакасского театра драмы и этнической музыки нынешний сезон почти юбилейный — ему исполнилось чуть более двух десятков лет. Столько же, сколько фестивалю «Туганлык», уже ставшему одним из престижных и значимых событий не только в тюркском мире, но и во всем театральном пространстве. За это время «Туганлык» стал праздником, которого ждут, к которому готовятся. А театры, собирающиеся со всех концов постсоветского пространства, стремятся, как красавица на смотринах, показать себя с самой лучшей стороны. Что, надо сказать, им хорошо удается: в театрах Уфы — аншлаг, журналисты строчат хвалебные рецензии, а критики ожесточенно отстаивают свою точку зрения на своеобразие и психологические тонкости постановок.

Отшумели фестивальные страсти, и для нас, зрителей, наступило тихое время подумать о жизни, о себе, о вечности и кратком миге счастья — обо всем, что впитала душа, очарованная волшебством, свершающимся на сцене. Осторожно отодвинем краешек бархатного занавеса и заглянем в тайный мир закулисья вместе с директором театра «Читиген» Виталием Канзычаковым.

— Расскажите, пожалуйста, немного об истории театра, его необыкновенно красивом названии.

— В 90-е годы, во времена смутные, а для многих театров просто гибельные, несколько человек ушли из единственного существовавшего тогда в Хакасии театра. Русская и национальная труппы играли в нем вместе, и, решив уйти, артисты посчитали, что, возможно, выжить им по отдельности будет легче. Семь человек во главе с режиссером Василием Ивандаевым решили создать хакасский национальный театр. Так и народился на свет наш «Читиген». «Читэ» по-хакасски — «семь». В созвездии Большой Медведицы тоже семь звезд. Такой у нас с самого начала размах наметился — аж до самого неба. Сначала это был театр малых форм. Сейчас — драмы и этнической музыки.

Сам я получил образование универсальное: и швец, и жнец, и на дуде игрец. А если серьезно, сначала учился на кукольника, потом поступил в Красноярский институт искусств учиться «на актера», потом — армия. А заканчивал учебу в Петербурге — десять лет числился в студентах. Уже шли 90-е годы, надо было зарабатывать на хлеб. И, постаравшись позабыть о высоком служении искусству, я ушел в бизнес. Не хвастаюсь, но роль бизнесмена мне удалась: деньги получал хорошие. Не знаю, как сложилась бы жизнь, если бы не звонок министра культуры. Он просил меня возглавить театр, которому жить оставалось три месяца. Я отбивался как мог, и не только потому, что не желал расставаться с обеспеченной жизнью: у меня ведь работали люди, я платил им зарплату.

Но все-таки ушел: со 100 тысяч на зарплату 3,6 тысячи рублей. Не скажу, что это подвиг, но что-то героическое в этом было. Меня, конечно, никто не понял, особенно родственники, решили, что это шутка удачливого бизнесмена. Поняла только супруга и сказала: «Перетерпим». Она у меня актриса. Вместе, правда, не играем, такое у нас условие. Этому исходу из бизнеса уже 12 лет.

Театр наш молодой, двадцатилетний, но знают его в России уже очень хорошо — мы ведь практически на месте не сидим, гастролируем.

В нашем театре есть труппа драматическая и фольклорный ансамбль «Айлынас», чем мы и отличаемся от многих других театров. У них своя программа, но если того требует драматургия, дружно сосуществуем в одном спектакле: получается синтез драмы и фольклорной музыки.

— Какими качествами должны обладать ваши артисты: театр-то необычен и по названию, и по репертуару?

— «До-ре-ми» они все знают. Сложности возникают только с горловым пением, которое не каждому дается. В нашей республике это вообще проблема. Владеющих этим искусством можно пересчитать по пальцам. В Тыве с этим получше. Министр культуры Тывы пробил закон, по которому «горловики» могут уходить на пенсию раньше.

— Получается, вас грудью кинули на амбразуру — спасать гибнущий театр. Как же вам это удалось? Как формируется ваша афиша, чем привлекаете публику?

— В первую очередь мы ставим своих местных авторов на хакасском языке, но используем национальные элементы очень осторожно, с умом. Один шаман нам сказал: «Оставьте бубен — это может плохо кончиться». Если мы не обласкаем своих драматургов, они просто перестанут писать. Вот уже четыре года мы проводим конкурс произведений местных драматургов. Это три призовых места и обязательно номинация «Детская сказка». С них, с детей, все и начинается, их надо воспитывать как будущих зрителей.
В Хакасии четыре профессиональных театра: русский драматический, хакасский академический, в котором уже забыли родной язык, театр «Сказка» и «Читиген».

— Почему для «Туганлыка» вы выбрали пьесу японского автора?

— Это уже вторая пьеса «из японской жизни», но приспособленная к хакасскому менталитету и переведенная на наш язык. Когда едешь на фестиваль, произведение, которое везешь с собой, должно быть известно театралам. Пьесу «Остров небесных сетей» ставят во многих театрах. А зритель идет и думает: «Видел, видел, а вот интересно, а как вы, хакасы, эту пьесу поставили?». Ну, в общем, все мы соседи. Названия рек, гор, озер похожи, истории, легенды тоже. Например, тахпахи — короткие четверостишия, близки по своей форме и значению японским танка и хокку.

— Некоторые маститые режиссеры, искусствоведы сетуют на то, что театр переживает очередной кризис. На сей раз — кризис реализации творческих процессов: игра актеров больше похожа на озвучивание фильма, пропало действие, напряженность ситуаций.

— И это так: нынче в моде так называемый документальный театр, мне лично глубоко ненавистный. К нам на гастроли приехал московский театр. Представьте: всех зрителей, естественно, их было немного, посадили на сцену, а артисты ходят между ними с текстом и читают. Я тоже посидел минут пятнадцать, потом встал и ушел: почитать я могу и дома.
Я не против экспериментирования, просто не каждому это удается. Это все равно, что повальная мода на какой-то фасон в одежде: кому-то костюмчик по фигуре, а кому-то — как корове седло. Я сторонник классического театра: зрелищность, в хорошем смысле слова, обязательно напряженность действия. Конечно, идея, быть может, исподволь проходящая через спектакль и заставляющая зрителя размышлять. А театральные эксперименты обращены к молодым зрителям, воспитанным на компьютерной эстетике, американских блокбастерах. Если на сцене этого нет, спектакль им неинтересен. Вот их и надо воспитывать на классике. С детства.

Кстати, сдается мне, некоторым режиссерам просто не хватает времени на то, чтобы обдумать какие-то новаторские идеи. Получился у него смелый, интересный спектакль, и он начинает эту золотую жилу эксплуатировать — ездит по стране, показывает одну и ту же постановку. Думать-то некогда, да и незачем. Или такая «гениальная» идея: поставили где-то очень выигрышую пьесу — почему бы и нам ее не взять в репертуар? Я недавно проехал по стране и подумал: вполне можно организовать фестиваль одного спектакля — «Ханума». Поэтому мы в постоянном поиске. И тем счастливы.

— Как-то один артист рассказал о том, как решил развлечь маленькую внучку, сводив ее на «Красную Шапочку». Поход не удался: он встретил своего коллегу, который категорически настоял на том, чтобы театралы повернули домой. Эта «Красная Шапочка» годилась для «детишек» старше двадцати с гаком лет. Как по-вашему, не нужна ли в театре, на телевидении некая группа людей, все-таки не позволяющая зрителям «наслаждаться» юмористическими передачами с шутками ниже пояса или вот такими «Шапочками», потоками крови, прямо-таки захлестнувшими наши экраны? Упаси Бог, я не упоминаю страшное слово «цензура».

— Должен быть такой орган! Ведь сейчас ситуация такая: что хотим, то творим, а творим иногда такое... Все зависит от того, кто будет там работать. Это не должны быть случайные люди, смотрящие в рот властям. Для чего-то же в институтах обучают искусствоведов, театроведов, критиков...

— Часто мы вспоминаем ту или иную эпоху российского театра не как «золотую», «серебряную», а по именам: Михаил Чехов, Анатолий Кторов, Павел Луспекаев, Михаил Козаков... Какой этап переживает наш театр ныне?

— Сейчас у нас театр имени Безрукова. Шучу. Хотя Гафт, по-моему, не шутил, сказав, что еще не хочет умирать, иначе его сыграет Сергей. А если серьезно, в театре застойные времена. Мы растем, взрослеем, живем без книг, классической музыки, зато с компьютерами. А ведь поход в театр — это не только праздник, это работа, это прежде всего подготовленный зритель, знающий, куда он идет, что будет смотреть, что может получить — для ума, сердца. Но сами же театры грешат тем, что ставят даже для детей абы как.

— В чем, по-вашему, сложность адаптации эпоса к сценическому воплощению?

— Эпос — это литературный нематериальный памятник народа. Он прекрасно звучит по радио, его интересно читать. Сыграть — неимоверно трудно. Артист должен на сцене страдать, любить, печалиться, радоваться. Должна быть драматургия. Эпос же — это эхо, прилетевшее из бесконечной пропасти веков. Но ставить его нужно. Максимально осторожно, давая зрителю понять, что герои эпоса — живые люди, которые так же, как они, любили, страдали — жили!