Они держат небо над Донецком

Люди, о которых я пишу, становятся еще более интересны. Как там у Раневской?

О вас говорят столько гадостей, что я сразу поняла: вы — замечательный человек. Мне вообще всегда было интересно составить свое собственное мнение о человеке, а не пользоваться чужим.

Такие разные пострадавшие

Я понимаю, когда мной хотят манипулировать. Понимаю и до какого-то времени даже даю высказаться. Скажем, звонят и рассказывают, что он, де, такой-сякой, младенцев ест, бабушкам места в трамвае не уступает и вообще скунс, а ты о нем пишешь!

Или вот такой случай. Звонят и рассказывают о человеке, пострадавшем в 2014 году. Имя не стану называть. Ему и на протез собрали, не забывают, помогают, но надо, чтобы я написала, тяжело потому что. Я человек добрый, отчего же нет?

Приезжаю, а герой кривит губы — ему привезли продукты, а не деньги. И вообще, намекает, нужен новый ноут. Оказывается, вся семья живет вот на эти подачки. Ясный день, а в квартире перегар. Все семейство, кроме инвалида, работоспособное. Но ни работать, ни оформлять пенсию не хотят. Я журналист, мне интересно, почему? Спрашиваю и тут же жалею о своем вопросе. Оказывается, один член семьи работать не хочет, другой, 30-летний, вообще безграмотный, потому даже дворником не берут, ни читать, ни писать абсолютно не может. Как такое возможно в XXI веке? Говорят, гулять любил. В 7 лет? Ладно, пусть так. Но сейчас вы же все дома сидите, ничем не заняты, почему не научите читать-писать? Не, лучше сериал смотреть всей семьей и на весь мир кричать: «Мы пострадавшие! Помогите!»

А пенсию почему по инвалидности не оформили, спрашиваю. Ответ — там с нами грубо разговаривали, нужно же ездить, какие-то бумажки возить. Ну да. Проще паразитировать на волонтерах и журналистах. Ну уж дудки, не нужно путать доброту с глупостью.

Зато мое искреннее уважение вызывают люди, которые как росток сквозь асфальт. Вопреки всему живут, борются, побеждают, плачут, страдают, но не сдаются. Таким я готова и плечо подставить, и собственные карманы вывернуть, и написать о них. Девушка на передовой с лимфогранулематозом, которая вяжет деткам бесплатно красивые вещи. Семья, воспитывающая ребенка с ДЦП, где этот самый ребенок — отличник. Прикованный к инвалидной коляске парень, который ставит рекорды...

Одарить шоколадом дончан

Твой город — это место, где ты знаешь даже собак. Это Санечка — член семьи донецкого фотографа Евгении Карпачевой. Санечке в январе исполнится 13 лет. И это всегда хорошая примета — встретить Женю с Санькой. А учитывая мою безграничную любовь к терьерам, и подавно.

Иногда я думаю: вот окончится кровопролитие, и нужно будет купить самый лучший шоколад и пройти по улицам своего города, одаривая тех, кто был все это время тут и дарил тебе тепло: продавца кофе, водителя маршрутки, дворника тетю Валю, репетитора по английскому твоего ребенка, одинокого дедушку-соседа или вот Санечку.

Все они держат небо над моим Донецком.

Ёлка под обстрелом

Сегодня с Володей Скобцовым зашли в спортивный клуб «Эвос». Это как раз на улице 50-летия СССР, в шаге от места сегодняшнего прилета. А рядом 22-я школа, которую Украина разрушила в день рождения моей дочери. Мы тогда там собирались встретиться с ее подружками и пойти в кафе, потому запомнилось.

— Ты знаешь, в клубе вынесло окна, но вот они вставили их снова и проводят тренировки. В шаге от смерти. Я и сам тут регулярно занимаюсь, — рассказывает мне Володя.

Зашли в клуб — а там гирлянды, елка сверкает. Девочки не отказали в маленьком комментарии, тренер тоже подошел к нам пообщаться. Все спортивные, красивые. Провожу опрос сейчас у дончан — ваш рецепт, как не сойти с ума. У каждого свой находится.

— Ну а что нам бояться? Ходим, занимаемся. Иначе ведь рехнешь­ся...

Предсмертные записки второклассников

Набережная Донецка только что прослушала свежие прилеты «градов». Предположительно, под ударом снова бульвар Школьный. Полпакета прилетело, это уже ежедневная традиция Украины. Видимо, чтобы не успели засечь.

Вы никогда не перепутаете плюсы с минусами. Это как смертельная опасность, которую, еще не зная, уже чувствует человек всей шкурой, возвращаясь к своей животной природе. Слетает вся ваша образованность, продвинутость, цивилизованность, и вы просто становитесь зверем, который пытается уйти от смерти. Так и тут. Прилет вы не перепутаете ни с чем. Если успеете.

— Мой сын сразу на пол упал и под парту закатился. Хорошая реакция, не зря мы с ним столько раз повторяли, как нужно вести себя при обстреле. Остальной класс опомнился и отреагировал уже после второго взрыва. Второклашки попадали на пол и вот так, ползком, слушая учительницу, которая вместе с ними упала на пол, поползли в коридор, где хоть стекол нет, там и просидели весь урок, пока не утихло, — рассказывает мне девочка из Харцызска.

Там, в отличие от Донецка, у детей очная форма обучения, но вот несколько дней назад и в их относительно тихий город прилетело. Украина била по канатному заводу «Силур».

— Дети выползли в коридор. У моего ручка оказалась в кармане, а у его товарища по парте был блокнот. Вы знаете, что мой сын мне сказал? «Мама, мы решили с Глебом предсмертные записки написать вам, если вдруг нас сейчас убьет». Второй класс!

Сейчас там родители тоже выступают за дистанционку. Мое мнение — и так и эдак этот учебный год для наших детей потерян. Впрочем, разве только он? Какие знания останутся в голове после ползания по полу под взрывы снарядов? Какие там падежи и теоремы, когда дети в семь лет пишут предсмертные записки родителям, понимая, что их маленькая жизнь не стоит ровным счетом ничего? Понимая, что у взрослых, от которых хоть что-то зависит, свои игры. Они и не уповают, что их кто-то пожалеет.

А я очень отчетливо помню себя в семь лет. И помню, каким священным ужасом наполняли мою детскую душу мысли о смерти. Нет, я не умру, никогда не умру! Даже если умирают другие, я не могу умереть. «Я не умру?» — постоянно спрашивала я свое отражение в сестре-близнеце. «Нет», — отвечала она, и я успокаивалась. С чувством какой-то эгоистичной детской исключительности я не могла допустить мысли, что и моя жизнь может быть конечна. Это несправедливо, и этого не может быть, не может быть никогда — и все. А тут дети смирились, что их жизнь не такая уж ценность, ее легко могут отнять, и заботит их только, успеют ли они написать предсмертные записки своим мамам.