Начало восьмидесятых. Возвращаюсь из командировки в Тобольск, с ударной стройки. В пять утра на пустом железнодорожном вокзале холодно, сумрачно, а оттого особенно неуютно. Кое-где темнеют пятна вчерашних, а скорее просто бездомных пассажиров, калачиком, подобрав ноги, свернувшихся на скамьях. Можно было погреться в уазике, подкинувшем меня на привокзальную площадь, но водитель сразу уехал, выдавив на прощание что-то вроде «давай». Он и без того встал на час раньше, чтобы успеть до окраинных новостроек, за корреспондентом, и только потом везти начальника куда-то по дальним объектам. Поезд на Тюмень еще через два часа, а куда деваться? По-другому не выходит. Ничего, на вокзале перекантуюсь. Сидеть — не стоять.
Сидеть зябко и твердо, попытаться вздремнуть бесполезно. В здании вокзала не покуришь, а на улице можно, и я вышел на перрон.
Тобольск как встретил, так и провожал — холодно. Не морозом, а каким-то особо промозглым ветром, дувшим, казалось, беспрестанно и отовсюду, поднимая сухой, еще реденький ноябрьский снег вперемешку с пылью, которая постоянно скрипела на зубах.
Кроме пыли на зубы за два дня нечасто что попадало. Завтракал стаканом чая, обедал со всеми на стройке, а ужинать приходилось в километре от общаги, в случайно обнаруженном кафе с вечным названием плавленого сырка — «Дружба». Вечером, уже в темноте, там никого не было, даже раздатчицы. Она, как рыба, всплывала откуда-то из глубин кухни на стук монеты о кассу, большая и недовольная и вместо вычитанных в меню огурчиков по-тираспольски молча кидала в тарелку кусок скользкого минтая с ошметком слипшихся макарон. На просьбу подогреть, оба раза отвечала «это последнее» и уходила.
Я курил сигарету за сигаретой, тоскливо озирая пустой перрон и бесцельно выхаживая от одного тусклого фонаря к другому и обратно.
Наконец, подали состав. Странно, почти за час до отправки. Впрочем, он здесь формируется. Да и двери никто не собирается открывать. Но все же пошел в темноту, нашел свой дальний вагон. Откроют — первым буду. А когда ты в вагоне — все вроде ближе к цели.
Вдоль состава по-прежнему ни души. Дураков нет — в такую погоду и в такой час. Но вот со стороны вокзала, показалось, кто-то идет. Медленно, неуверенно, вроде даже слегка покачиваясь, приближается. Подходит. Мужичишко. Пальто нараспашку, мятый кепарь, свитерок, шарфа вовсе нет.
Ну да, он же и шел на огонек сигареты. Стоим курим.
— Часы, говорю, есть? Скока щас?
Курит что-то дешевое, «Беломор» или вообще «Север». Пальцы — ходуном. Затягивается — папироса на секунду освещает лицо. Во рожа! Морщины, как овраги, небрит дня два, сизый носяра, и во рту что-то металлом поблескивает. Хотя не урка, вроде. Не похож на уголовника. Говорит, с подкашливанием, но не нагло — скорее будто просит.
Больше на бомжа похож. Но бомжи в плацкартах не ездят.
— Я, г-рю, второй день на Тюмень уезжаю…
Собеседник незавидный, но совместное ожидание, вроде как, обязывает, и я поддерживаю разговор:
— Дак в ментовке ночевал. Только выпустили. Билет потому что…
— Да ни за что. В отпуске я. На вокзал-то заранее приехал, вчера еще, и встретил тут друга, Кольку. Мы с ним раньше на трассе вместе работали. Ему тоже на поезд надо было, на ночной. Ну и отметили. В ресторане. А менты обоих замели…
Пауза на пару затяжек. Потом протягивает руку:
— Витька. Витек все зовут.
Хорош Витек. Под полтинник уже, если не больше. По физии не поймешь.
— Так за что замели? Просто так, что ли? Хайванили, небось.
— В натуре — ни за что! Они в кабаке, видать, мою «котлету» срисовали, когда расплачивался, вот и взяли. У меня ж «пресс» был — на шесть кусков! Отпускные бригадир за пять лет дал. Пять лет, блин, в отпуске не был…
Я начал, было, запутываться в явно блатном изложении предыстории, но уже возникла какая-то интрига, вакуум утомительного ожидания стал рассасываться, и я продолжил.
— Ну, а Колян-то где? …Тебя отпустили, а Колян где?
— Погоди. Нас взяли, шмонать начали. Мент мои деньги пересчитал, три тыщи отложил, а три — себе на карман. А нас — в обезьянник. Ну, пару раз вдарили. Я ниче — не в Сочах, конечно, но куда денешься. А Колян как заорет: «Отдай деньги, мент поганый!». А тот ему в челюсть — на! А у Коляна челюсть вставная, давно уже, она у него вываливается и по полу так прыг, прыг… Он ее подбирает, вставляет, опять кричит: «Отдай деньги, козел!». Тот ему — на! Челюсть опять — прыг, прыг, прыг… Он за ней ползет, вставляет: «Отдай деньги, с…». Н-на! Смех, в общем…
Витек еще достал папиросу, с трудом, трясясь — видно, от пережитого, опять прикурил, затянулся и спросил:
— Машинка, говорю, есть? Стакан, то есть.
— О, господи! Машинка. Откуда?! — потряс я пластиковым дипломатом. — Командировка. Блокнот, ручка, полотенце… Кипятильник есть. А зачем стакан?
— Да ломает всего! Поправиться надо! — и Витек показал из-за пазухи горлышко бутылки водки.
— Откуда? Полседьмого утра.
— Так у ментов и купил. Которые вчера нас били. Они ж половину денег вернули! По-честному. А я говорю: — Коляна отпустите. Они говорят: — Хрен! Пускай посидит. Борзой больно…
В тамбуре вагона заскреблись, и дверь скрипуче подалась вовнутрь. Витек тут же кинулся в купе проводников, а я пошел искать свое место. Попутчик объявился через пару минут и, не раздеваясь, плюхнулся рядом. С двумя стаканами в руках.
— Девки сказали — вагон пустой почти будет. Занюхать есть чего?
Понятно, что нечего. Позавтракать я рассчитывал казенным, из титана, чаем, а потом уж чем посерьезнее в Тюмени, через четыре часа.
Витек все понял и угрем метнулся в другой конец вагона, где копошились первые пассажиры. Еще через минуту он, довольный, опять сел напротив и выложил на стол две крупные луковицы:
— Во! Цибуля! Давай разливай!
— Ну! Поддержи. Один не могу. Трубы горят!
— Не буду, сказал. Мне в Тюмени пересаживаться.
— Так и мне тоже! Я ж до Москвы еду!
— Ладно, посидеть — посижу, а пить не буду.
— Ну, хоть мне налей. Руки ходят, боюсь пролить. …Да больше наливай, краев не видишь?!
Налил целый стакан. Витек сосредоточился, как мог плавно поднял стакан, выпил, все равно чуть расплескав содержимое, на пару секунд замер, раскрыв рот, и закусил луковицей. Откусил, как яблоко. С хрустом. Нечищенную.
Себе взял чаю. Витек отказался: «Чай не водка…» Да, две фиксы во рту. Одна железная, другая, рядом, вроде, золотая.
— Ну, и откуда ты, такой красавец? — продолжил я, еще не зная, на какую дорогу себя обрекаю.
— А ты? — подозрительно вскинул он помутневшие глаза. Но тут же обмяк, и, подавшись вперед, доверительно дыхнул луком:
— А я — с приисков… Монто — слыхал? Десять лет без передыху, как на зоне. Бригадир, с…, хороший, ваще, мужик, ниче не платит! Зачем тебе, говорит, Витек, здесь деньги? У тебя здесь все есть. А в отпуск пойдешь — я тебе выдам что положено до рубля. А сам не пускает! Ты понял?!
Я понял, что попал. На пьяный, бессвязный и бесконечный разговор. Одна надежда — что после такой ударной дозы его быстро развезет, и он сомлеет до отключения. Не тут-то было.
В соответствии с выбранной стратегией я налил полстакана, но Витек снова потребовал полный. И еще хрустнул надкусанной луковицей, отложив целую в сторону.
И тут, видно, мужика отпустило. Прожевав, решил довериться.
— Домой еду, к матери! Пятнадцать лет мать не видел! Я когда уезжал, отца уже не было, а мать — ничего. Сначала — на трассе пять лет трубил, под Тобольском, потом на Север сманили, к ненцам, за золотом. Там и заторчал. Сейчас в Москву еду, к матери. У меня мать там. В Кунцево. Ты в Москве был? А в Кунцево был? Слушай, поехали со мной! Ты мужик ниче вроде. Поехали! Я тебе билет куплю!
— Мать-то хоть знает, что ты едешь?
Витек обиженно засопел, полез куда-то вовнутрь и выложил на стол горсть бумаг — билет, несколько мятых купюр и сложенный пополам затасканный по карманам почтовый конверт. Подвинул ко мне:
— Да зачем мне чужое письмо?
— Читай, говорю! — взял конверт в руки и сам прочел: — Партизанская, 68. Красные дома, слышал? Там мать живет… Или жила.
Витек насупился и отвернулся к темному окну. С минуту помолчал и неожиданно — откровенно, по-пьяному — заплакал:
— С… я! Не сын я, а с… последняя! Это письмо она мне прислала, когда я еще на трассе был. А потом уехал — и с концами. Она, ведь, не знает, живой я или нет. И я не знаю!
— А когда? …Хотел с Тобольска телеграмму отбить… А вдруг, думаю, не дождалась, умерла.
— Ну так приехал бы, за десять-то лет. За пятнадцать.
— Хотел! Бригадир говорит, кто тебя такого в Москву пустит? Ур-род! Да я три раза пробовал! …Ваще, хороший мужик, всегда обратно принимал.
— Не было. Нинка была, жены не было. И детей не было…
Витек явно клонился ко сну, я же сидел, прикидывал — налить ему оставшиеся полстакана сейчас или оставить до Тюмени? Решил — налить. А то в Тюмени выпьет, его опять развезет. Денег еще полно, милиции тоже. У меня поезд через два часа, у него вечером.
…Витек проспал два часа. Будить его я не стал. Если повезет, может, еще минут сорок зацепит. Проводница поворчала, но обещала пока «дружка» не трогать.
На перроне потоптался, покурил и пошел.
Так и не знаю, доехал он тогда до дома или опять не доехал.
Если вообще у него дом был.