Духовный пастырь мой

Первый раз увидел Мустафу Сафича в 1978 году. Я с семьей к тому времени переехал из Горького в Уфу и уже знал, что Мустай — самый известный человек в республике.

Он сидел в фойе театра с читателями. Общался, раздавал автографы. А я смотрел на него во все глаза — как раз незадолго до этого прочитал «Долгое-долгое детство» и был под сильнейшим впечатлением от этой удивительной, пронзительной книги. И так и не решился подойти. Потому что к писателям тогда относились как к небожителям. Следующая встреча произошла не скоро, на приеме в Союз писателей. Обсуждение моей кандидатуры было коротким. Слово взял Мустай: «У Камиля тема особая. О диких животных пишет так хорошо, будто сам побывал в их шкуре». После его оценки вопросов больше не было. С тех пор совершенно неожиданно между мной и Мустафой Сафичем возникло нечто похожее на душевную связь. Встречались мы довольно редко, но я всегда ощущал рядом его присутствие. Порой сами собой в голове складывались целые диалоги с ним. И что занятно, когда я набирался смелости и звонил, Мустай-агай удивлялся: «Как угадал? Я как раз ищу твой телефон».

Каждая минута общения была подобна глотку живительного напитка — такой был содержательный и всегда неожиданный смысловой посыл в наших разговорах. Что больше всего поражало? Он всегда был самим собой. Не играл на публику. Не боялся выглядеть смешным, самоироничным и частенько подтрунивал над своими оплошностями.

Дожив до преклонного возраста, так и остался озорным мальчишкой.

Вспоминается, как на его 85-летии гости по завершении банкета задержались в фойе, дабы попрощаться с юбиляром, и вдруг выходит Он. С куском вяленой конины в руках! Мустай и конина. Конина и Мустай. Как-то неожиданно, если не сказать нелепо. Кто-то вполголоса предположил: «За хвалебным речами, бедный, и поесть не успел!». А он, склонив голову набок и слегка прихрамывая, идет и улыбается:

— А на посошок что? Никто не будет?

Все заулыбались, оживились. Тут же забегали официантки с подносами…

Или еще один любопытный сюжет. Во время антракта торжественного заседания в театре оперы и балета Мустафа Сафич беседует в фойе с людьми. Неожиданно к нему сквозь плотный круг протискивается оператор телевидения и решительно протягивает книгу:

— Жена сказала, без автографа домой не приходи!

Мустафа Сафич, не прерывая беседу, что-то написал. Через плечо счастливого парня читаю: «Вы уж пустите своего мужа домой. М.Карим».

Когда мне исполнился полтинник, я тоже пригласил Мустафу Сафича на юбилей. Он пообещал прийти, но сильно заболел, и мы его не ждали. Когда все расселись, в зал вошел, держась за дочь Альфию, сам Мустай Карим. Пришел, правда, не надолго, потому что не мог не прийти — обещал. А уходя, спросил: «Как думаешь, сколько директоров в Башкирии?» (Я был в то время генеральным директором предприятия связи). «Думаю, несколько тысяч». «А вот писатель как ты — один. Подумай».

Еще такой красноречивый случай, В 2003 году вышел сокращенный, журнальный вариант моего романа о старообрядцах «Скитники». Вскоре звонит Мустафа Сафич: «Камиль, как со временем? Может, заглянешь? Чайку попьем!». Приезжаю и вижу на его рабочем столе «Скитников», с карандашными пометками на полях. После обсуждения его замечаний, я поблагодарил Мустафу Сафича за советы и, почувствовав, что роман ему в целом по душе, попросил написать предисловие. Неожиданно для меня, он согласился. Альфия Мустаевна, провожая до лифта, сказала: «Ты не думай, папа редко кому предисловия пишет».

А его часто неожиданный оптимизм в отношении к бытию? Это ж отдельная песня! Даже термин такой есть — мустаевский юмор. Дело в том, что в кажущемся легком умении жить, как правило, заключена еще и мудрость. Вот пример.

В Москве на одной из встреч Константин Симонов представил Мустая Карима своеобразно. Сказал, что он — комбайн: и писатель, и поэт, и драматург. Мустай возразил:

— Я не комбайн, я гусь.

— Почему?

— Гусь немного плавает, немного летает, немного ходит.

Или вот:

— Камиль, ты знаешь, все думают, что я умный.

— А на самом деле?

— На самом деле, куда денешься? Приходится притворяться. Народу нельзя врать!

При всех своих регалиях он был скромнейшим человеком. Об одном примере этого мне рассказал начальник общего отдела правительства Башкирии Александр Герасимов:

— Звонит Мустафа Сафич и говорит: «Саша, есть разговор. Можно подойти?»

— Да что вы говорите, конечно. В любое удобное для вас время.

Приходит и обращается с просьбой:

— Мне бы на полдня машину.

— Мустафа Сафич, так вы что, только из-за этого пришли?! Позвонили бы.

На что он ответил: «Это, Саша, не уважительно».

А вот простой житейский случай. Вспоминает бывшая студентка филфака, а ныне высокопрофессиональный учитель Марина Воробьева:

— После занятий в университете захожу в сберкассу на углу Революционной и Ленина за квартиру заплатить. В очереди — человек пять-шесть. Дождалась, заплатила, отхожу от окошка и… аж обомлела: последним из пяти очередников Мустай Карим стоит! Уж мы-то на филфаке его хорошо знаем, не раз приходил. Народ, наверное, тоже знает, но все же спиной к нему стоят. Первой реакцией было громко сказать: «Люди, это же Мустай Карим, народный поэт! Герой Соц­труда! Давайте пропустим его без очереди!». Или сначала поздороваться? Но кто он, а кто я? Автограф еще попроси. А вдруг люди скажут: «Что ж ты, такая правильная, сама свою очередь не уступила, а нам предлагаешь?». И иду, иду по улице… Вернуться или не вернуться? Так и не решилась.

Его совестливость и вовсе легендарна! Его мудрость и сдержанность позволили, например, сохранить мир и согласие, в том числе межэтническое и межконфессиональное, в сложные для республики годы. Потому что он никогда не шел на сделки со своей совестью.

…Я горд тем, что в этом году экспедиция Русского географического общества увековечила память Мустая Карима, присвоив одной из вершин главного Кавказского хребта в Кабардино-Балкарии его имя. На табличке строки из Мустая:

Я подымался на вершины гор,

И эхо отвечало мне сквозь дали.

Горой хотел я стать. И с этих пор

Мечтой моей навеки горы стали…

Прошли годы, и Господь исполнил его желание.