Быль не забыть

Семья Каспранских в деревне Бейкеево Кушнаренковского района считалась вполне благополучной: 30-летний глава семейства работал бухгалтером в колхозе «Чагул», с женой воспитывали четверых деток, ждали пятого — норма по тем временам. Средней дочке Наиле тогда было пять лет.

Она хорошо запомнила, как отец приходил домой на обед, старым сапогом раздувал самовар, ставил его на стол. При этом всегда что-нибудь напевал.

Калинин бухгалтеру не поверил

В тот злополучный день, 9 декабря 1937 года, Ахмет Каспранский сильно простудился. Жена хотела было подлечить, но его срочно вызвали в правление колхоза. Отца ждали день, потом ночь. Дети постарше не спали, слышали, как плачет мама, которая уже поняла весь ужас произошедшего.

По решению «тройки» бухгалтер получил десять лет лагерей. Обвинение — сын муллы и кулака. Хотя на всех допросах Ахмет Каспранский пытался доказать, что его отец с детства был батраком, учился в сельском медресе, а в 1924 году официально снял с себя духовное звание, о чем было опубликовано сообщение в местной газете, и получил гражданское право из Москвы. И, разумеется, кулаками они никогда не были. Но все письма, жалобы, обращения оказались тщетными.

Семья тем временем пыталась выжить. Мать как жена «врага народа» обязана была работать в колхозе круглосуточно, оставляя на старших детей все хозяйство и новорожденного пятого ребенка — Фаниля. Он постоянно кричал от голода и, не дожив до года, умер. За работу женщина почти ничего не получала, а во время войны и вовсе перестали платить. Было тяжело еще и потому, что некоторые односельчане, да и из числа руководства тоже, чурались Каспранских, называли их каторжниками. На людях дети виду не показывали, плакали от обиды только дома.

— Как только забрали отца, наша жизнь превратилась в ад. Сразу на столе не стало хлеба, нам пришлось забыть про свои детские игры, — вспоминает педагог Наиля Каспранская. — Летом питались травами, зимой — картошкой, которую выращивали на огороде. Хотя у нас были корова, овцы и куры, все продукты мы обязаны были сдавать государству. При этом налоги платили только деньгами. Не понимаю, как матери удалось нас вырастить. Старший брат Наиль в десять лет научился плести лапти, причем лыко приходилось драть в лесу тайком. Лапти мы носили сами и продавали на рынке в восьми километрах от деревни. На вырученные деньги мама покупала в Уфе застиранные серые простыни, из которых шила себе и нам одежду. Несмотря ни на что, все мы учились в школе только на «отлично» и писали об этом отцу. Для него это было единственной радостью.

В своих письмах из заключения Ахмет Каспранский сообщал, что в лагере они сильно голодают и просил прислать немного муки. Жена изо всех сил старалась выполнить просьбу, несмотря на то, что сама с детьми жила впроголодь. Все ее усилия оказались напрасными, как потом выяснилось, продукты до него не доходили. В 1942 году он написал, что сильно заболел, и вскоре пришел конверт, подписанный чужим почерком, — отец умер.

— Долго я мучилась от неизвестности, писала запросы, наконец в 1990 году мне пришел ответ из Ярославского управления внутренних дел, — рассказала Наиля Каспранская. — Там было сказано, что Ахмет Ахмадинурович Каспранский, 1904 года рождения, осужден за якобы контрреволюционную агитацию на десять лет. Умер от пеллагры (вид авитаминоза — авт.) 23 ноября 1942 года в лечебном заведении места заключения в Угличе. Я съездила туда.

Местные жители до сих пор помнят, в каких нечеловеческих условиях содержались осужденные. Они копали каналы к шлюзам ГЭС, делали насыпную дамбу. Многие не выдерживали и умирали от антисанитарии, голода и непосильной работы в первый же месяц. Хоронили всех в огромной общей яме. Когда она наполнялась телами, ее засыпали и в середину втыкали железный штырь. Наиля Каспранская долго ходила между этими необъятными могилами, отыскивала штыри и подолгу стояла возле каждого. Ей казалось, что именно здесь лежит ее несчастный отец.

Еще горше стало на душе, когда довелось прочитать дело А. Каспранского. Пожелтевшие страницы поведали, как он пытался доказать, что произошла чудовищная ошиб-ка, что он невиновен. Одно из таких заявлений было написано на имя всесоюзного старосты Михаила Калинина. Однако вывод, подшитый к уголовному делу, гласил: «А. А. Каспранский виновным себя не признал». И все.

Муния и вся семья

Наверное, старшая дочь Каспранских Муния должна была стать певицей или поэтессой, до того складно у нее получались песни. Ей исполнилось шесть лет, когда пришлось подменить в доме мать. Она распоряжалась по хозяйству, готовила еду, кормила младших. А еще надо было ухаживать за скотиной.

— Муния, Камиль и я все лето косили в лесу траву, чего делать было нельзя, сушили ее и убирали на чердак на зиму, — вспоминает Наиля Каспранская. — Как-то мы неудачно погрузили на тележку зеленое сено, и оно постоянно заваливалось. Мы нервничали, что нас увидят, торопились, а тут еще пошел ливень. Трава вмиг намокла, мы не смогли удержать тележку, она покатилась под откос и упала в реку. Муния в отчаянии нас поколотила. Потом мы вместе вытащили пустую тележку, сели втроем на берегу под дождем и разрыдались. Нам было холодно, страшно и очень одиноко.

Вообще, любой поход в лес приравнивался к преступлению, оттуда ничего нельзя было брать. Тем более запрещалось рубить дрова. За ними дети ходили каждую ночь, в любую погоду. Во время войны сильно расплодились волки. Когда натыкались на стаю, то старались не показать, что боятся, и только дома признавались друг другу, каких страхов натерпелись. Еще больше, чем волков, боялись лесника, который мог отнять топор и сани, и тогда семья просто умерла бы от холода. И так в избе по углам и на подоконнике намерзал слой льда. Тем не менее все ходили дома босиком — чулки, носки и лапти сушились, смены не было. А утром в школу, которая находилась в пяти километрах. Дорогой учили стихи, повторяли правила, решали задачи.

Мунию в пятнадцать лет колхоз принудительно, как дочь каторжника, отправил на лесозаготовки. Изношенная телогрейка, лапти, платье из старой простыни — вот и вся одежда. Через полгода ее привезли с воспалением легких.

— Ни лекарств, ни денег у нас не было, кто-то посоветовал маме поить Мунию собачьим бульоном, — продолжила рассказ Наиля Каспранская. — С трудом нашли бродячую собаку, они зимой все вымирали. Но она вырвалась и убежала с недорезанным горлом. Долго ходили искали. Возле реки нашли, бедное животное от потери крови околело. Муния не спрашивала о происхождении мясного бульона, скорее всего из деликатности.

Не успела девушка окрепнуть, как ее опять отправили на лесоповал. Она снова заболела, но отпустили ее, лишь когда она уже не могла стоять. Так продолжалось до 1951 года, тогда ее отправили с односельчанкой Рабигой в Нуримановский район на лесозаготовки. По словам Рабиги, жили они в холодной общаге, деревья пилили двухметровой пилой. Работали быстро, пока хватало сил, чтобы не замерзнуть. Ведь одежда у всех была ветхая. Особенно мерзли ноги в лаптях, которые снашивались за несколько дней. Спали на мерзлом полу на соломе, накрывшись телогрейками. Весной 1952 года Мунию привезли в Уфу с диагнозом «туберкулез легких и кишечника». Через полтора месяца ее не стало. Девушке едва исполнился 21 год. Все, что от нее осталось, — несколько писем с песнями собственного сочинения, которые она отправила брату Наилю.

— Мне 82 года, но я до сих пор не могу понять, зачем погубили столько людей? Конечно, прошлого не вернуть и наших родных не воскресить, но нельзя забывать о последствиях репрессий и войны, чтобы такое больше никогда не повторилось, — завершила свой рассказ Наиля Каспранская.