Алик Шакиров: Журналист должен иметь внутреннего цензора

Китайцы говорят: «В 60 лет начинается молодость». Алик Шакиров — полное тому подтверждение: подтянутый, энергичный и обаятельный, полный проектов и планов интеллигентный собеседник. Кто-то уныло пересчитывает годы, тоскливо размышляя о приближающейся старости и поджидая неизбежную немощь тела и уныние в душе. В 60 лет Алика Шакирова вместилось столько событий, эмоций, чувств, размышлений, которыми он щедро делится с читателями недавно вышедшей книги «Мой Кужанак», что хватит, пожалуй, не на одну жизнь.

Трёхъязычная семья

— Своему родному Кужанаку, проведенному здесь детству вместе со своими братьями, рядом с родителями я обязан тем, что сформировался именно таким человеком, а не другим, пишете вы в своей книге. Чем же так уникален Кужанак?

— Это на самом деле удивительное место, в которое посчастливилось попасть моей семье. Семья у нас татарская. Родственники — из Казани, папа воспитывался в Курганской области у дяди, будучи круглым сиротой. Мама тоже в девять лет осталась одна с отцом. Появившаяся вскоре мачеха ее невзлюбила, и маму отдали в люди — присматривать за малым дитем. Видно, и там ей жилось несладко, она часто плакала и просилась домой. В один из приездов дед ее забрал. Папа очень хотел учиться, и из Кургана в Оренбург чуть ли не пешком пошел. В начале 30-х годов Оренбургский педтехникум был, пожалуй, самым известным учебным заведением в тех краях. Учились тогда бригадным методом. Папа был большой начальник — бригадир. А мама — в его бригаде. Папа следил за успеваемостью своих подопечных и чуть что — получал за двоечников «неуд». Там родители и поженились, затем вместе учительствовали.

После техникума попали сюда, в Башкирию. Всюду, где папа директорствовал, он оставлял после себя построенные школы. И, наконец, осел в Кужанаке — на самом юге Башкирии, в башкирской «Кушке». Там мы шестеро — пять сыновей и дочка — и выросли. Село далеко от райцентра, кругом горы, леса, родники, такой «потаенный мир». Посередине протекала речка и делила Кужанак на башкирский и русский. Но делила только, можно сказать, географически. А люди — открытые, гостеприимные — жили как одна большая семья.

У нас в доме говорили, читали и пели только на родном языке. Я же, учась в русскоязычном классе, влюбился в русскую литературу, перечитал все книги в библиотеке.

Школа в Кужанаке была исключительной — учителя все как на подбор. Поступаемость в вузы у нас была чуть ли не 80 процентов.

Я приезжаю туда — там оставались родные мне люди: Петр Ильич и тетя Шура. Родители моего друга и постоянного соседа по парте Коли. После окончания мединститута Коля, полный сил, прекрасный молодой человек, уже обзаведшийся семьей, умер от лейкемии. Их сыном стал я. Но тети Шуры не стало. А в этом году ушел и Петр Ильич.

«У крылечка двадцать вороных»

— Одна из глав вашей книги называется «Школа «Ленинца». Что дала вам эта школа?

— Я пришел туда в 70-х годах. Но уже учась на пятом курсе, оттуда не вылезал. Меня учил уму-разуму Римзиль Валеев, очень известный журналист. Брал меня с собой в командировки. Пришло, как помню, письмо из Чишминского района об умельце, соорудившем мини-трактор в 20 лошадиных сил и помогавшем людям обрабатывать огороды. А технику в частном владении иметь тогда категорически запрещалось. И его просто затаскали по разным инстанциям. Мы написали большую статью в его защиту. Писали параллельно: Римзиль и я, потом стали сравнивать. Он-то, конечно, написал профессионально, а заголовком просто меня «добил»: «У крылечка двадцать вороных».

Римзиль учил меня находить контакт со своим героем, умению разговорить его. Ну, тут надо быть психологом. Помогало и мое трехъязычие. Приезжал в башкирскую деревню, говорил по-башкирски. Сначала об отвлеченных делах, а потом по существу.

Всю жизнь мечтал изучить еще и иностранные языки. Три месяца мы студентами работали в Галле в интернациональных отрядах, строительством занимались. За три месяца я научился свободно разговаривать по-немецки.

— А немцы, правда, такие педантичные, как о них говорят?

— Да уж. Приходит к нам мастер и говорит: «Эту траншею вы должны выкопать за два часа». А она у нас через полчаса готова. Он возвращается и ругает нас на чем свет стоит. Мы должны были копать медленно, аккуратно и — два часа. Мы ж привыкли — пятилетку за три года.

Если б не стал журналистом, был бы музыкантом

— Вы создатель и первый руководитель пресс-служб правительства и президента республики. С чего начинали, с какими трудностями столкнулись?

— Это было в начале 90-х годов. Правительству понадобилась пресс-служба. Нас там было всего двое — Талгат Абдрахманов и я. Начинали мы, конечно, на пустом месте. Что должна делать эта самая пресс-служба, никто не знал. Помогло то, что я был не чиновником, а профессиональным журналистом: знал, что нужно пишущей братии. Ведь до этого от правительства невозможно было получить никакой информации. Не было такого в практике, чтобы чиновники делились с журналистами сведениями о своей работе. Я все эти секреты и начал выдавать, естественно, с ведома самих чиновников. Вице-премьером тогда был Мансур Аюпов, в свое время редактор газеты «Башкортостан», ныне вице-президент Академии наук, то есть сам человек творческий. И он дал мне практически полную свободу действий: «Делай, что хочешь, но со мной советуйся».

В 1993 году в республике выбрали президента, и ему понадобилась своя пресс-служба. Там было намного сложнее, официальнее и суше: политкорректность нужно было соблюдать. На место руководителя администрации пришел до мозга костей чиновник, аппаратчик, как говорят. Все материалы я должен был показывать ему. И я гордо и с облегчением вернулся в журналистику. Ушел в только что созданный Башинформ.

— Многие СМИ грешат излишком скандальных материалов. Где та черта, переступать которую журналист не должен?

— Думаю, советская журналистика была очень неплохой, более человечной, нынешняя — более прагматична. В интернет-журналистике я работаю почти 17 лет. Туда перекочевывает реклама, за ее счет мы и зарабатываем. А чтобы сайт нас кормил, чтобы шли рекламодатели, нужно сделать так, чтобы было много заходов. Обеспечивают их именно эти скандальные материалы, криминальная хроника. Обыватели падки на такие новости, к сожалению.

Думаю, провинциальная журналистика все же не настолько «пожелтела», как столичная, и худо-бедно справляется с потребностями читателей в позитивных материалах. Может быть, людям, наконец, надоест читать обо всех этих ужасах, и они вернутся к обычному чтению.

А журналист должен иметь внутреннего цензора. В общем-то, все просто: если материал элементарно работает против людей, несет негатив, содержит информацию, которую могут использовать в дурных целях, он не должен быть опубликован.

— А вас какие темы больше всего привлекают?

— Я читаю все, что касается культуры. Наверное, если бы я не был журналистом, то был бы музыкантом. Я самоучка. Играю на баяне, на гармони. Где-то в классе девятом услышал по радио второй концерт Листа для фортепиано с оркестром. Он меня просто потряс. Как и полонез Огинского. До сих пор слушаю эту музыку, как в первый раз.

Мама у меня была музыкальная, много пела, а я решил научиться играть. Сначала выучил весь ее репертуар, а к середине школьных лет был уже первым и единственным гармонистом на деревне.

— Кто из людей, которых вы встречали, особенно вам запомнился?

— Это был мой друг, с которым я учился в университете, Ринат Галимуллин. С ним можно было поговорить обо всем. Это редкость. В прошлом году его не стало, и я осиротел.

Вообще, по большому счету, я абсолютно счастливый человек, и все радости жизни — со мной: любовь, дружба, работа. И мне есть что вспомнить, во многих делах я был первым. Когда учредили премию имени Шагита Худайбердина, я был в числе первых ее лауреатов, вместе с Виктором Шмаковым, Анатолием Козловым, Марселем Кутлугаллямовым. Когда в 1997 году мы начали проводить в Башинформе пресс-конференции, первым к нам пришел Михаил Горбачев. В течение десяти лет я был единственным модератором пресс-конференций — дело это непростое. Помню, один из спикеров проговорил 45 минут. Тогда я был начинающим ведущим и перебить не решился. Но второй раз такого шанса уже не дал: «Если будете говорить еще 45 минут, это уже не пресс-конференция, а школьный урок».