Трепали кудри ветры высоты

Дивись, гуманитарий!

В цехе ВНЗМ Мелеуза, обычно шумном, наполненном визгом металла и рабочей суетой, непривычная тишина. Лишь у сварочного станка «Линкольн» кучковались пролетарии в подозрительно щеголеватой форме, которую язык не поворачивался назвать робой.
— Аттестация у нас, — поясняет ведущий инженер по сварке Виталий Наумов, — приехали из головного офиса, проверяют технику, обучают рабочих.

Он немедля взял меня в оборот и повел показывать станки.

— Знакомьтесь, станок плазменной резки «Комета». — Виталий указал на сооружение в переплетении проводов. Махина была водружена на рельсы.

Я промычал что-то нечленораздельное, не ожидая, что к механической конструкции, пусть и обладающей признаками интеллекта, можно относиться как к одушевленному предмету. Но, повинуясь языческому напору сопровождающего жреца, приветливо кивнул станку, пытаясь оценить его сумрачную красоту. Большой, впечатляет. Что я мог еще сказать?

Наумов снисходительно улыбнулся и потащил меня дальше, но тут по траектории нашего движения выросла аттестационная команда. Завязался профессиональный разговор, в котором я ни бельмеса не смыслил, и потому продолжал передвигаться по инерции, с наивным удивлением гуманитария рассматривая диковинные, загадочно поблескивающие приборы, станки, детали, заготовки.

Рабочие и аттестационная комиссия остались где-то позади, когда один из станков вдруг резко чихнул, словно живой, переломился пополам и поник «головой». Я вздрогнул.
— Установка для резки труб, — раздался за спиной голос.

Незнакомец был невысок ростом, поджар и седоус. Обращала на себя внимание аккуратно подогнанная форма. Поднятое забрало маски сварщика не скрывало бродившую по лицу застенчивую улыбку. Он объяснил суть произошедшей метаморфозы и протянул руку: «Виктор Оглоблин».

«А я представлял вас другим», — чуть было не выпалил я, но осекся: улыбка была застенчивая и обезоруживающая одновременно. И правда, каким — другим? Ну присвоили человеку звание заслуженного строителя республики — не тату ведь на лоб нанесли, чтобы каждый встречный-поперечный кланялся в пояс. Такой пытки Виктор Николаевич просто бы не вынес, ходил бы по улицам, не снимая маски сварщика.

Кузнец — всем ремёслам отец

Дожив до неолита, древний человек плюнул на мотыгу с каменным наконечником и сделал ее из меди. Дело пошло веселее. Появились первые кузнецы. Крайне необходимые настолько, что соплеменники намеренно увечили им ноги, чтобы не искали протекции конкурирующего вождя. Может быть, поэтому, рассуждает Виктор Оглоблин, Гефест был изображен в мифах хромым.

Оглоблин любит историю. Вся стена в зале его квартиры отдана книжному буйству: сотни томов — от истории металлургии до Ключевского и Карамзина. В наше время такое редко встретишь: запаху свежей бумаги, лака и типографской краски многие предпочитают гудение процессора и черный прямоугольник монитора. Сам Виктор не просто увлекается историей — недавно воссоздал свое генеалогическое древо.

Родословная недвусмысленно объясняет, почему Оглоблин состоялся как профессионал. Он из семейной династии кузнецов. Ничего, что сварщиком стал — это ремесло в кузнях зарождалось.

Характером Виктор пошел в прадеда. Того в горниле Первой мировой опалило, революция аукнулась раскулачиванием и голодом. На фронтах Великой Отечественной сгинули все сыновья. Сдюжил прадед, стерпел удары судьбы. В его доме любил пропадать маленький Виктор, погружаясь в пленящий мир таинственных инструментов, а затем мастеря под руководством прадеда первые поделки.

Но не азам профессии, не хитрым приемам работы с металлом более всего обязан Виктор своему первому наставнику. «Работая с металлом, нужно его чувствовать», — уверен Оглоблин. Представляете? Чувствовать! Металл. Безжизненную болванку… Но прадед чувствовал. И Виктор постиг это искусство. А иначе не воспарить к вершине мастерства. У железа характер стальной, бездарей не прощает.

Фигаро сварки

Виктору с первых дней напророчили успешную карьеру. К новичку на стройплощадке подошли взрослые мужики, покровительственно похлопали по плечу и дружно заключили, что из него выйдет классный сварщик.

— Это почему? — недоверчиво спросил Виктор.

Ответ потонул в дружном хохоте. Дескать, с его ростом и телосложением он пролезет в любую щель и заварит, где надо. Смех смехом, но однажды сделать врезку в трубу, доступ к которой проходил через узкий колодец, смог только Оглоблин. Натянул маску, взял аппарат, скомандовал: «Держите!» — и нырнул в колодец. Так и варил — вниз головой, а за ноги его держали двое товарищей.

Кто-то из великих обмолвился: грамм репутации — это килограмм работы. Сколько же Оглоблин наработал тонн за тридцать пять лет, исколесив страну? Отшучивается Виктор: он командировки измеряет… стихами. Собственного сочинения. Достает потрепанную тетрадь и зачитывает: «Я изнываю от жары, мне даже не верится, что на планете где-то в минусах температура меряется...». Это — про командировку в Узбекистан на строительство «Капролактана» .

Его стихи — о людях, работе. Нет пафоса, вдоволь иронии. Очень современно. Стихов немало — можно смело выпускать сборник. И изучать географию строек в СССР, поражаясь их масштабам.

Приехал он как-то на поезде в Тобольск, пошел искать вагончик своей конторы. Да где там! Полстраны ринулось обустраивать Западную Сибирь. Поле такими вагончиками было усеяно, как сейчас вьетнамский рынок китайскими айфонами. Весь день убил на поиски, да так и не нашел, пришлось ночевать на вокзале. С ужасом приступил к поискам на следующий день, но повезло — встретился знакомый, отвел.

Если принять на веру слова Оглоблина, то вся его трудовая биография состоит из сплошных прикольных баек. Где же героические трудовые подвиги? За что высокие звания присваивают?

Вот Николай Байбаков, председатель Госплана СССР, описывая поездку с председателем Совета Министров страны Алексеем Косыгиным в Западную Сибирь примерно в то же время, когда там трудился Виктор Оглоблин, свидетельствовал про сплошные болота с засильем гнуса и комаров весной и летом. А зимой там нестерпимо лютовали морозы. За время следования от вертолета до буровой Байбаков отморозил щеку, а Косыгин — уши.
— Трудно было, — вяло соглашается Оглоблин, тут же уточняя: — временами.

И жалобно смотрит на меня: чего, дескать, прицепился, понятно, ни мороз, ни гнус даже малейшего почтения и трепета не испытывают ни к большому начальству, ни к тем, кто рангом пожиже.

Уши и щеки он тоже обмораживал. Ничего страшного. Вот вестибулярный аппарат нарушен — это для него трагедия: от работы на высоте пришлось отказаться. Каждый метр над уровнем моря немало сил отнимает. Представьте, каково это — тянуть за собой наверх кабель, передвигаясь по наваренным на трубу скобам? Если у нулевой отметки груз весит, грубо говоря, килограмм, то вот вам задача: сколько он будет весить метрах в двадцати над землей? Оглоблину случалось работать и на высоте в семьдесят пять метров. Кабель там иногда перетягивал человека. Представили? Я представил. До дрожи в коленях, конечно, не дошло, но стало как-то неуютно.

Оглоблин смеется: высота любого ухаря через колено сломает. Когда работал в Салавате, затесался к ним в смешанную бригаду «храбрец» — пять лет по зонам срок мотал, весь в наколках, грудь колесом. Предложили молодцу на деле подтвердить героический характер. Взобрался тот на верхотуру, глянул вниз на серый бетон, обхватил трубу, как в нежном возрасте мать родную, и ни рукой, ни ногой пошевелить не может — застыл изваянием. Ему с земли командуют — работа стоит, пора за дело приниматься, а он мычит, зубами клацает и не шевелится. Пришлось краном снимать.

А Оглоблин? Поплевал привычно на ладони, залез и сделал.

«Дважды не присягаю»

Виктор Николаевич вполне доволен жизнью. Крепкая семья, надежные друзья, профессиональное признание… И что, не возникало соблазна уйти, уехать туда, где условия комфортнее и, чего прикидываться бессребреником, зарплата достойнее? Руки-то золотые. Посулы были, соблазна не возникало, выяснил я у помрачневшего вдруг собеседника.

Столь несвойственная характеру Оглоблина угрюмость была вызвана всплывшей в памяти историей распада рабочего тандема. Шесть лет назад его друг был признан одним из лучших сварщиков России. Ну и посыпались от работодателей предложения со всех сторон. Не устоял друг, махнул аж на Сахалин.

Строгость лица еще больше придает Виктору Николаевичу удивительную схожесть со щеголеватым прадедом-кавалеристом на фотографии образца невообразимо далекого 1914 года.

— Дважды не присягаю, — сухо отрезал Оглоблин.

«Который Оглоблин?» — неожиданно ловлю я себя на мысли и понимаю, что дело вовсе не в мистике. У Оглоблиных гены мутации не подвержены.