Коварный Аконкагуа

А-КОН-КА-ГУА! Это набатно-распевное название самого высокого на планете вулкана я впервые услышал в 2008 году. В нем мне почудилась какая-то тайна, и гора так взволновала мое воображение, что я на много месяцев потерял покой: грезил, как бы подняться на заснеженную, насквозь промороженную вершину этого семитысячника. Во мне крепла уверенность, что подъем на высшую точку Западного полушария откроет для меня нечто архиважное. В конце концов я понял: восхождение, как и мечту, нельзя откладывать. А когда решение принято, остальное начинает получаться само собой.

Мешки для отходов выдавали под роспись

После перелета Уфа — Москва — Мадрид — Буэнос-Айрес пересели в двухэтажный автобус и, проехав через всю Аргентину, мы с моим другом Эмилем Ждановым оказались в столице виноделия этой довольно большой страны — утопающем в зелени городе Мендоза. Именно здесь в министерстве по туризму выдают за немалую плату пермиты (разрешения) на восхождение.

Пока оформляли заявку, я услышал русскую речь. Лицо парня показалось знакомым — я видел его фотографии в интернете в отчетах клуба «Семь вершин». Узнав, что мы собрались на Аконкагуа, Максим Богатырев, так звали нового знакомого, продиктовал оптимальную временную раскладку маршрута и дал мне «напрокат» свой роскошный пуховик и штаны с особой термопрокладкой.

Национальный парк Аконкагуа расположился посреди безжизненного столпотворения острозубых отрогов, каждый из которых, в свою очередь, слеплен из десятка более мелких, украшенных множеством башен, остроконечных шпилей, щербатых граней, осыпей и разломов. В глаза сразу бросилось редкое богатство их цветовой гаммы — почти вся палитра налицо. Внизу, в ущелье, над бурной речкой необычная перемычка — «мост инков». Он образовался благодаря множеству бьющих из склона струй термоисточника: его вода насыщена солями железа.

Пройдя через ворота парка, направились к административному зданию. Экипированные не хуже полицейских, рейнджеры зарегистрировали наши пермиты и выдали под роспись номерные полиэтиленовые мешки для… сбора и сдачи при выходе из парка наших экскрементов. Закинув на спину увесистые рюкзаки, отправились в двухнедельное автономное «плавание». Альтиметр показывал 2836 метров над уровнем моря.

Чтобы добраться до подножья Аконкагуа, нам предстояло долго и муторно шагать по горной тропе, вьющейся по скалам, словно плющ по каменной стене. Это порядка двадцати пяти километров по ущелью Хорконес, где даже привычные к горам мулы, случалось, срывались в пропасть. Когда встречали их выбеленные солнцем кости, невольно притормаживали: жизнь — вечная игра со смертью.

Голландцы оказались книгочеями

Первая ночевка — в лагере Конфлюенция (3400 метров). После регистрации нас поселили в многоместной сферической палатке местной турфирмы с молодыми альпинистами из Голландии и Японии. Последние в лагере уже третий день — никак не могут стабилизировать давление, поэтому врач не визирует разрешение на следующий переход. Восхищают организованность и работоспособность японцев, а удивляют медлительность и неумение принимать решение в одиночку: по каждому мало-мальскому поводу советуются со старшим. Общаясь друг с другом, они несколько раз почтительно, чуть ли не в пояс, кланяются, говорят размеренно и очень тихо.

А долговязые и сероглазые голландцы порадовали любовью к чтению довольно толстых книг. Именно книг, а не ридеров. Принести в горы увесистый фолиант, где каждый грамм по мере набора высоты превращается в килограмм, — это уже поступок!

На следующий день отправились в путь. Ночью выпал снег, и теперь повсюду бежали ржавые ручьи. Раскисшая глина чавкала, ноги, несмотря на мощные протекторы, расползались в разные стороны. Эмиль, опровергая мнение о том, что человек после 70 лет уже не ходок в горы, давно обошел меня и маячил далеко впереди.

У Пласа де Франция уперлись в отвесно обрывающийся скат Аконкагуа, залепленный по уступам и карманам оледенелым снегом. Чтобы охватить взглядом эту громаду целиком, приходилось задирать голову. Еще бы — до ее ломаного верха более двух километров! Подняться по этой стене на вершину Аконкагуа под силу только хорошо подготовленным альпинистам. Мы же довольствовались лишь созерцанием неприступной цитадели.

Переход от Конфлюенции до базового альплагеря Пласа де Мулас запомнился утомительным однообразием широкой долины и несколькими изматывающими взлетами, чередующимися с траверсом по почти вертикальным откосам. Глянешь туда, где между камней гремит вода, и сердце сжимает обруч ужаса, начинает кружиться голова. Хорошо, что хоть рюкзаки несут мулы. Они тут вместе с погонщиками-индейцами курсируют постоянно: доставляют в базовый лагерь продукты, воду, газовые баллоны, а вниз уносят мусор.

Тропу в последней трети пути можно сравнить с тропой испытаний не только физической формы, но и волевых качеств. Местами она такая узкая, что не понимаешь, как можно по ней пройти, не сорвавшись в пропасть? Но все равно идешь, пересиливая страх. Идешь даже после того, как мул перед тобой спотыкается и начинает съезжать вниз. Ища опоры, животное в панике бьет ногами, но предательский щебень плывет. Медленно сползая, мул, наконец, нащупывает копытом крупный камень и, ценой неимоверных усилий, выскакивает на тропу. Этот участок, по всей видимости, был самым опасным — внизу белели черепа и кости менее ловких животных.

Меня в этой ситуации шокировало поведение погонщика. Привыкший ко всему, он, нахохлившись, продолжал невозмутимо сидеть в седле и клевать носом в такт шагам мула. Если смотреть сзади — настоящий «всадник без головы». У каждого погонщика — широченный шерстяной берет, а за поясом — длинный платок. Им при погрузке тюков животным обматывают морды: когда мул не видит, он стоит смирно.

Проводник проверил нас на прочность

Базовый лагерь Пласа де Мулас расположился в самом конце ущелья Хорконес. Светло-коричневая громада Аконкагуа грозно нависла над ним с правой стороны. Палаточный городок состоял из нескольких «микрорайонов» в пять-десять палаток, принадлежащих разным турфирмам. Население — голландцы, поляки, немцы, сербы, чехи и даже монголы, но больше всего, конечно, аргентинцев.

Неожиданно возникла проблема с проводником — очереди надо было ждать несколько дней. Но утром кто-то тихо поскребся в палатку. Щуплый светловолосый мужичок средних лет в драной соломенной шляпе предложил свои услуги. Оказалось, что на вершине он был 27 раз и готов даже без дополнительной оплаты нести часть нашего груза.

Подписав договор, рано утром отправились на акклиматизационное восхождение к остроконечной горе Бонете высотой 5005 метров. Прежде чем подниматься на 7000 метров, наш многоопытный проводник Роджерс решил столь простым и эффективным способом проверить физическое состояние своих подопечных — не начнется ли «горняшка».

Через два с половиной часа подошли к самой отвесной части каменного конуса. На саму макушку карабкались уже на четвереньках. Первым оседлал остроконечный пик Роджерс, вторым — Эмиль, следом я. На вершине меня охватили такая радость и восторг, что я обнял теплый от стоящего в зените солнца камень, прижался к нему щекой и… зарыдал от счастья. Горная цепь, подпирающая небо на западе, являла собой границу между Аргентиной и Чили. Дальше простиралась на половину земного шара громада Тихого океана. Вниз лучше было не смотреть — сразу хотелось покрепче вцепиться в макушку скалы.

На востоке, левей Аконкагуа, гордо высился главный хребет. Его заснеженные пики взметнулись так высоко, что казалось, еще чуть-чуть, и они продырявят темно-синий свод неба. Оглядывая этот первозданный простор, я испытывал такое наслаждение, что не жаль было ни потраченных сил, ни денег, ни времени. Уже не верилось, что где-то существует мир, в котором кипит иная жизнь, больше похожая на бесконечную гонку за материальным успехом. Казалось, что есть только ласковое солнце, вздыбленные в дикой пляске горы и ты, дитя Отца-Создателя! Было невозможно представить, что этот разомлевший под лучами солнца край через несколько дней накроет затяжная волна холода, а жесточайший ветер вздыбит на Аконкагуа не совместимый с жизнью Белый Шторм, и нам придется буквально бороться за выживание. Всего этого я пока не знал.

Спуск дался полегче. На полпути у ручья с чистейшей водой, устроили роскошный привал. Раздевшись по пояс, освежились студеной водой, попили чай, позагорали и в прекрасном настроении потопали в лагерь. Когда вошли в основное ущелье, дорогу перегородил бесноватый поток, уже перекатывающийся через вибрирующий от натуги мостик, — было так жарко, что ледники таяли на глазах. До сих пор не понимаю, как одолел преграду: вода неслась прямо по настилу.

На столбе мира «Уфа» оказалась выше «Москвы»

Проводник поставил нашей физической подготовке «отлично» и объявил: весь следующий день можем отдыхать, а послезавтра должны быть готовы к штурму Аконкагуа. Мои горные ботинки он забраковал — нужны потеплее и повыше. Необходимы также кошки и балаклава. Посоветовал обратиться к живущему здесь художнику Мигелю. Ангарного типа палатка его стояла на скальном возвышении, метрах в семидесяти от нашей. Она служила и домом, и мастерской, и картинной галереей одновременно. Земля перед палаткой была устлана ярко-зеленым ковролином. На нем в бочке высилась раскидистая пальма и стояли два беленьких пластиковых кресла. Рядом столб, к которому крепились стрелки-указатели: «Лондон», «Сидней», «Санкт-Петербург», «Париж» — десятки городов мира!

Мигель был похож на древнегреческого бога, который почему-то забыл умыться и причесать длинные вьющиеся волосы. Довольно рослый детина, могучего телосложения с густой щетиной на загорелом лице. Живые, подвижные глаза светились добротой и оптимизмом. При этом была в его взоре какая-то детская беззащитность, свойственная всем талантливым людям.

Встретил он меня обаятельной улыбкой. Узнав, что я из России, поставил диск с русскими романсами. Во всем поведении Мигеля ощущалось уважение к россиянам. Угостив меня местными напитками, он стал показывать свои работы, которые весьма популярны здесь и отмечены премиями. Выставка картин мастера прошла даже в Ватикане.

Узнав о моих проблемах со снаряжением, Мигель, не раздумывая, полез в мешок и достал оттуда по очереди желтые пластиковые ботинки, кошки к ним и балаклаву. На вопрос: «Чем расплатиться за это?» сказал: «Будет хорошо, если вернешь!» Вдохновленный добросердечием художника, поинтересовался:

— А можно мне на столбе мира прикрепить стрелку с названием моего города?

Аргентинец достал дощечку, ящик с инструментом. Мы быстренько обстругали заготовку, покрасили. Я крупно написал «UFA» и прибил на самом видном месте — даже выше «Москвы».

От холода спасал подаренный пуховик

Ночью, как всегда, трещали, лопались согретые днем камни. Временами начиналась настоящая перестрелка. Именно так за тысячи лет скалы рассыпаются в щебень, а щебень в песок.

На Аконкагуа поднимаются, как правило, поэтапно, с ночевками в лагерях («лагерь» — громко сказано, это просто ровные площадки, на которых можно ставить палатки). Их три: «Канада» (5100), «Гнездо Кондора» (5600), «Берлин» либо «Колера» (6000). Выше уже сама вершина (6962). Единственный лагерь, где есть капитальное сооружение и электроэнергия, — это «Гнездо Кондора». В нем дежурят вахтами три спасателя.

Вышли на гору утром. Тропа, извиваясь по каменистому склону, за три часа размеренной, как в замедленном кино, ходьбы, вывела на небольшое заснеженное плато в лагерь «Канада». Мы оказались первыми, кто поднялся сюда в этот день. Поставили и обложили увесистыми камнями фартуки палаток. Роджерс сварил на газовой горелке рисовую кашу с салями. Пообедали. Вскоре стали подходить другие группы. Поднялся ветер, повалил снег. Непогода буйствовала всю ночь. К утру потолок покрылся густым слоем инея. Когда я ворочался, он осыпался на меня и таял. Чтобы окончательно не промокнуть, взял миску и минут за пять ложкой соскреб в нее почти все белые кристаллики.

Заваленные снегом палатки обледенели так, что упаковать их было невозможно. Развиднелось лишь после полудня. Едва успели свернуть лагерь, снег возобновился. К «Гнезду Кондора» шли при густой боковой поземке. К месту назначения с ночевкой в пути добрались лишь к обеду следующего дня. Миновав полузасыпанный снегом и увенчанный аргентинским флагом дом спасателей, обнаружили за скальной стенкой тихий закуток. Он идеально подходил для ночевки. Место было столь удачным, что к вечеру вокруг нас выросло еще с десяток палаток. Утром ждали погоды, но сквозь потоки снега даже туч не было видно. Ко всему прочему добавились раскаты грома. Гроза в сочетании со снежными бурями здесь обычное явление. Прошли одни сутки, начались вторые… Спальник пропитался влагой, так что в пору было выжимать. Ночью, подмерзнув, он приобрел жесткость кровельного железа. От холода спасал подаренный Максимом Богатыревым пуховик. Я не вытерпел бездействия и, натянув на себя все, что оставалось в рюкзаке, выполз наружу. Поднялся сквозь снежную завесу к началу тропы на Берлин. Подошел с остановками к краю пропасти. Однако полюбоваться горной панорамой не удалось — сквозь белую мглу проступали только ближние отроги.

Конец дня не принес перемен. Чтобы ослабить пытку бездельем попробовал заснуть. Но в голову навязчиво лезли одни и те же мысли, мол, «зачем мне это нужно — терпеть подобные истязания? Сидел бы сейчас в мягком кресле и читал любимого Валентина Распутина». Прикажи мне в городе выполнить работу, связанную с подобной тратой энергии, да еще в столь ужасных условиях, я бы и за большие деньги не взялся. А тут сам, добровольно тащусь с грузом туда, где дышать нечем, где холодно и ветер валит с ног. К тому же мне не только не платят, наоборот, расходую немалые деньги. Но какая-то неведомая сила побуждает меня все снова и снова лезть в поднебесье, рисковать, обрекать себя на запредельные нагрузки.

Мне вдруг вспомнились окраина Хабаровска и сопка, синевшая на горизонте. Ее мы так и называли — Синяя. Это она в далеком 1958 году поманила к себе. И когда, поднявшись на вершину (вместо того чтобы пойти в школу), я увидел, что дальше «растут» еще более высокие горы, заболел ими на всю жизнь.

А до цели — четыре шага...

Вечером третьего дня в мою «берлогу» заполз вместе с термосом Роджерс. Всегда спокойный, на этот раз он был встревожен. Оказывается, ему по рации сообщили: Белый Шторм прекратится только через пять дней, а у нас продуктов и запасов газа в обрез.
— Надо спускаться! — резюмировал он.

— Роджерс, чтобы попасть на Аконкагуа, я пролетел 20000 километров, потратил уйму денег… Нет! Пока не поднимусь на вершину — с горы не слезу.

— Я знаю много плохих историй, — сказал проводник. — Горе дела нет до наших желаний. Здесь каждый год гибнут люди. Не хотелось бы пополнять этот счет. Нужно спускаться!

Я промолчал в ответ. А позднее предложил вариант: если ветер ослабеет, возьмем самое необходимое и налегке, без палаток, пойдем на Берлин. Говорят, там есть хижины. Переночуем, потом видно будет. Метеорологи часто ошибаются в своих прогнозах. Вдруг повезет. Договорились, что если шторм не ослабеет — спустимся вниз!

Создатель, похоже, услышал мои молитвы: непроницаемый войлок туч на западе распался на куски, впервые за много дней обнажив синеву неба. Мы воспряли духом. Вытащили для просушки спальники. Отобрали и сложили в рюкзак Роджерса вещи, которые понадобятся для восхождения, и, надев на ботинки кошки, медленно зашагали по целине наверх. После трехдневного бездействия мышцы ослабли. Тело, особенно спина, не слушалось, и вместо планируемых четырех часов до лагеря Берлин ползли более шести.

Там действительно стояли три вполне приличные хижины, напоминавшие по форме шалаши. Выбрали ту, что почище. Я расстелил спальник и замертво повалился на широкие нары. Поднялся, только когда Роджерс вскипятил добытую из снега воду и заварил китайскую лапшу. Есть не хотелось, а вот чая с лимоном я с жадностью выпил четыре кружки подряд.

Ветер выл за стенкой голодным зверем, но в хижине он был не так страшен. Ночью несколько раз просыпался от приступов удушья — высота в 6000 метров давала о себе знать. Часто-часто дыша, восстанавливал содержание кислорода в крови, но через некоторое время приступ удушья повторялся. Надо сказать, это очень неприятное состояние: охватывает такая неконтролируемая паника, что, кажется, вот-вот умрешь. К утру я так и не восстановился. Было желание плюнуть на все и как можно скорее бежать вниз, но упрямство и самолюбие не позволяли проявить слабость.

Роджерс молча наполнил термосы чаем с остатками лимона, рассовал мне орехи, шоколад, и мы как-то обреченно направились к вершине. С первых шагов стал обливаться потом. Это из меня выходили три бездельных, лежачих дня. Шел, не поднимая головы. Иначе сразу терял темп, сбивал дыхание… Шагал тупо, словно солдат на исходе пятидесятикилометрового марш-броска. В опустевшем черепе пульсировала мысль: «Главное — не отставать от проводника!» Я даже не заметил, как натянуло туч и к низовой поземке прибавился падающий сверху снег. Все погрузилось в белесую мглу.

Подарок к дню рождения

Видя мое полуобморочное состояние, Роджерс завел меня под защиту скал. Пока я отдыхал, он втолковывал: идти дальше опасно — в такой снежной круговерти легко сбиться с пути. Рядом пик Импеденсис. Его высота 6300 метров. Мы можем сфотографировать там флаг Башкирии, Русского географического общества и Детских Олимпийских игр, после чего с чистой совестью начать спуск.

Это предложение мне понравилось. Правда, причину не сразу осознал. А приглянулась именно цифра «6300». Дело в том, что на другой день мне исполнялось 63 года! Так что появилась возможность подарить самому себе за каждый год жизни по 100 метров! Я так взбодрился, что не заметил, как мы поднялись на этот самый облепленный с одной стороны снегом, а с другой — коричневыми скалами Импеденсис. И тут случилось невероятное: ветер прекратился, поток колючей поземки осел, и в хрустальной прозрачности чисто выметенной атмосферы открылась невиданная по красоте панорама. Даже макушка Аконкагуа не закрывала обзор. Гора решила наградить нас в той мере, что мы заслужили. Теперь понятно, почему местные с мистическим восторгом говорят о ней, как о мудром живом существе. Я же настолько выдохся, что в этот миг не ощутил обычной на вершине вспышки счастья, что взял рекордную для себя высоту. Испытывал лишь удовлетворение: исполнил данное самому себе слово и все же поднял флаги на самом высоком в мире вулкане.

Спуск сильно осложнялся встречным ветром. Когда внизу показалось «Гнездо Кондора», увидели… низко летящую над ним оранжевую палатку. За ней бежали люди. Палатка медленно вращалась, из нее сыпались вещи, коврики. Достигнув края пропасти, она исчезла. Я едва успел вскинуть фотоаппарат и запечатлеть эту необычную картинку.

В базовом лагере нас встречали как героев: за последние пять дней никто не поднялся на вершину — мы подобрались к ней ближе всех. Здесь все эти дни лили дожди. Ручьи превратились в бурные, мутные реки, сметавшие все на своем пути. Автомобильную дорогу, связывающую Аргентину с Чили, на протяжении 20 километров местами размыло, местами залило селевыми потоками, перемявшими десятки машин.

Перед сном захотел просмотреть кадры, отснятые на вершине горы. Полез в сумку за флешкой и (о, ужас!) не нашел ее в специальном кармашке.

Произошло самое худшее из того, что может случиться в путешествии — флешка осталась где-то на снегу между скал на высоте примерно 5500 метров. Я был просто убит! Еле упросил Роджерса сходить к месту пропажи. Проводник вернулся только через семь долгих часов: не имеющая для меня цены сантиметровая кроха невероятным образом обнаружилась среди нескончаемых заснеженных просторов!

Ночью лагерь переполошил пронесшийся то ли вихрь, то ли смерч. Ветер в эти минуты достигал такой силы, что, казалось, даже горы стонали и просили пощады. Утром следы разрухи виднелись то там, то тут. У продуктовой палатки разорвало по шву боковую стенку. На прощание Анды в очередной раз взбодрили нас «по полной программе». Дорога дальше вела в Сантьяго, Сан-Пауло, ослепительный Рио-де-Жанейро... Но про это как-нибудь в другой раз.