Отныне я тебе не сын

История Жени Гарифуллина из Гафурийского района так и осталась бы незамеченной, как сотни других, похожих на нее маленьких трагедий из хроники социального сиротства (это когда ребенок становится никому не нужным при живых родителях), если бы не сообщение на сайте республиканской прокуратуры, зацепившее фразой: «Мальчик настаивал в суде на том, чтобы лишить мать и отца родительских прав». Дело в том, что прокуратура встала на защиту прав 15-летнего подростка и обжаловала решение Гафурийского районного суда, показавшееся ей слишком мягким — ограничить отца и мать Евгения в родительских правах. Закончилось все тем, что Верховный суд республики лишил обоих родителей прав на ребенка и взыскал с них алименты на его содержание.

Не это ли первый звонок системы ювенальной юстиции, прихода которой в российское законодательство большая часть общества боится, как «шагов командора»? До какой степени должна быть сильной обида ребенка, чтобы решение не иметь с родителями ничего общего пересилило любовь? Ведь мы знаем, что чувства сильнее разума, вопреки логике, несчастные дети любят своих непутевых пап и мам, несмотря на их пьянство, ссоры, побои, полное безразличие, и готовы на все, лишь бы не оказаться в детском доме. Было ли это решение подростка продуманным, осознанным или наоборот — импульсивным? Чтобы найти ответы на все эти вопросы, мы отправились в Гафурийский район.

Было бы о чём говорить…

Скажем сразу: нашего внезапного интереса к этой истории не понял никто. Ни администрация района, ни органы опеки, ни редакция местной газеты, которая услышала о произошедшем случайно, по радио. Но, надо отдать им должное, помочь постарались всесторонне.

— Было бы о чем тут писать… Вот история с усольскими мальчишками Кириллом и Никитой Мухаметзяновыми много шума весной наделала, — считает корреспондент «Звезды» Ирина Небогатова. — Их даже в передаче «Пусть говорят» у Малахова показали.

Напомним, Гафурийский район «прославился» на всю страну после того, как 12-летних братьев забрали у бабушки с дедушкой и поместили в социальный приют села Табынское. Законного опекуна, дедушку, обвиняли в неправильном воспитании и недостаточном уходе за детьми: говорят, Кирилл и Никита недоедали, выглядели неопрятно, часто болтались по улицам, плохо учились. Дело дошло даже до криминала… А дед (по рассказам, человек вспыльчивый и вздорный) после лишения прав, минуя суд, написал в популярную «желтую» газету и в редакцию «Первого канала». Для Малахова такой случай — лакомый кусок. В ток-шоу появлялась мать ребят, клялась, что заберет сыновей, но чуда не случилось. Не опомнился и родной отец. Забрать своих внуков пенсионерам в итоге все же удалось. Совсем недавно, в августе этого года. Официальное право опеки после прохождения специального обучения получила бабушка.

Так что нежелание местных властей и органов опеки становиться мишенью очередной шумихи в СМИ вполне объяснимо.

— Получается, опека везде виновата. Вот смотрите: две истории. В первом случае мы забрали детей в приют, потому что был совсем край: за ребятами не смотрели, они уже совершили уголовное преступление. Нас обвинили в этом, — говорит заведующая сектором опеки и попечительства района Елена Жукова. — Сейчас пытались ребенка сохранить для семьи, потому что видно: родители — люди не конченые, адекватные. На учете у наркологов не состоят. Надеялись, что ограничение прав станет для них уроком, последним предупреждением. И опять неправильно! Прокуратура посчитала это неверным и подала апелляцию в Верховный суд.

Как объясняет Елена Жукова, в законодательстве есть существенный пробел: понятие «ненадлежащее исполнение родительских обязанностей» очень расплывчато, его можно трактовать как угодно. Для одних таковым будет беспробудное пьянство, а другим достаточно того, что мама не пришла в школу на родительское собрание или воротнички у детей оказались грязными… «Это как раз тот случай, где закон — что дышло», — считает заведующая сектором опеки и попечительства.

Кукушка, кукушка, сколько детей осталось?

Женя жил с бабушкой и дедушкой с полутора лет. Сюда, в родную деревню Явгильды его привезла мама после развода с отцом малыша. А сама уехала обратно в Стерлитамак. Говорят, обещала вернуться за сыном после того, как устроит свою жизнь: найдет работу, жилье. Но время шло, Женя отчаянно ждал, а мама все не приезжала. Иногда все же появлялась — привозила одежду. Возможно, думала, что теплые вещи заменят тепло души…

На маленький покосившийся деревянный дом, в котором рос мальчик, без слез не взглянешь. Внутри — низкая притолока, о которую бьешься головой, крутые прогнившие ступеньки, ведущие наверх, где крошечная кухня и одна комната, в которой из достижений цивилизации — только старый небольшой телевизор. Полы настолько холодные, что ноги моментально стынут, несмотря на ковры. Хозяйка, 76-летняя Марва-апа, смущается нашего фотографа. И вообще такого внимания к своей скромной персоне. А еще очень боится дочери: опять, говорит, будет звонить и скандалить. Однако номер сотового Светланы все-таки дает. Возможно, надеется, что четвертой власти, как в былые времена, удастся как-то повлиять на непутевую мать. Эх, если бы все было так просто…

Из разговора с бабушкой выясняется, что Женя — не первый внук, которого подбросила ей на воспитание Светлана.

В этом доме Женя провел большую часть жизни.

— Старшего, Костю, привезла, когда ему год исполнился. Он от первого мужа, который в Чечне погиб. Вот как его на службу забрали, в тот же день Света Костю и привезла… А сама в Стерлитамак уехала, там второй раз замуж вышла, — вспоминает Марва Сулеймановна.

Странно, но этой информации у районных органов опеки нет. Как нет документа и о том, что Светлана Мамантаева уже была лишена родительских прав на первого ребенка. Оказывается, Костя воспитывался у бабушки и дедушки до 5-летнего возраста, а потом его забрали родители погибшего в Чечне мужа Светланы. Сейчас он живет в Мелеузе, учится, ему 18 лет. Женю помнит: ведь когда младшего брата привезли к бабушке, Косте было около трех.

— Я плакала, просила, чтоб дочь сыновей забрала. Не слушала она меня… Вот, как вышла на пенсию, так опять стала детей воспитывать, — вздыхает Марва-апа.

Опять — потому что своих четверых вырастила. Средние дочь и сын умерли недавно, остались старшая, Раиля, и младшая — Светлана. Скоро, как выпадет снег, Марва Сулеймановна поедет жить к старшей дочери: в этом опустевшем, давно требующем капитального ремонта доме зимовать слишком холодно… Тем более что здоровье подводит бабушку все сильнее. Как раз перед нашим приездом она в очередной раз выписалась из больницы.

— А Раиля не могла взять к себе Женю? — спрашиваем у Марвы-апы.

— Нет, она сама болеет. Старший сын у нее умер, — говорит бабушка.

Все последние годы она тянула внука на свою пенсию: мужа не стало 11 лет назад, денег на воспитание ребенка ни мать, ни отец Жени не присылали, а сама бабушка законным опекуном не являлась. Но из последних сил старалась дать мальчику все, что могла: ласку, заботу, занималась его развитием, внушала правильные жизненные установки. Учила быть сильным.

Не утонет в речке мяч…

Первое взрослое решение Жене Гарифуллину пришлось принять в 13 лет. Когда бабушка стала серьезно болеть и уже не могла, как раньше, присматривать за внуком, он сам написал заявление с просьбой поместить его в приют. Можно представить, как нелегко дался мальчику переезд в казенный дом села Табынское.

— Если ребенок чувствует, что ему тяжело, если требуется помощь, то двери приюта всегда открыты. Здесь детей одевают, кормят, обстирывают, — говорит замглавы администрации района по социальным вопросам и экономике Руслан Салаватов.

Поскольку социальный приют для детей и подростков — это временное пристанище, то органы опеки стали искать родителей Евгения. Рассказывают, когда нашли Светлану, она плакала и просила: «Можно, сын поживет немного в приюте, пока я найду работу и место жительства?». Почти те же слова говорила она своей матери, оставляя ей Женю больше десяти лет назад… Пропала Светлана после своих обещаний и на этот раз. В конце концов в 2010 году мальчика забрал отец, приехавший из Стерлитамака. Правда, ненадолго.

— В январе следующего года в комплексный центр социальной защиты населения района поступило ходатайство из явгильдинской школы. И выяснилось, что Светлана Мамантаева практически сразу отобрала сына у бывшего мужа и привезла его обратно в село, к матери. В очередной раз поклялась решить свои проблемы, взять Женю до 1 октября 2010 года, и снова исчезла, — рассказывает заведующая сектором опеки и попечительства Елена Жукова.

Бабушка мальчика тем временем сама засобиралась в дом престарелых. Так Женя в январе прошлого года во второй раз попал в приют.

Считается, что психика у детей гибкая, они умеют забывать зло, приспосабливаться к обстоятельствам, верить в чудо. Но какая психика выдержит, когда при живых родителях и куче родственников маленького человека гоняют туда-сюда, словно мячик? Когда он чувствует себя игрушкой, плывущей по волнам судьбы неизвестно куда? Неудивительно, что учившийся в начальных классах на «отлично» мечтательный и общительный Женя, который хотел стать в будущем президентом, скатился на «двойки» и «тройки», стал замкнутым. Как говорит директор средней общеобразовательной школы села Явгильды Равиль Султанмуратов, где мальчик учился с первого по восьмой класс, его мать он видел только раз в жизни — когда она привела сына 1 сентября на занятия.

— Женя говорил, что никому не нужен. А ведь отсюда до Стерлитамака всего 80 километров. Хоть каждый день можно приезжать! Мать же все время отвечала по телефону, что якобы с работы нет возможности отпроситься, — возмущается директор школы.

Что же за работа такая у Светланы? Как говорит Марва-апа, ее дочь торгует на вьетнамском рынке. И живет с очередным гражданским мужем. Страшно подумать, какая участь может постигнуть третьего ребенка Мамантаевой, если он вдруг появится на свет… А такое вполне допустимо, ведь ей еще нет и сорока.

Не убили — и на том спасибо?

До Светланы мы, кстати, дозвонились. Вот только общаться она с нами не захотела.

— Это моя личная жизнь, и комментировать ее я не хочу, — отрезала женщина. — И вообще, с какой стати вы решили писать именно о нас? Мы что, кого-то убили? Что, в России мало таких семей?

К сожалению, таких много. Очень много. Иначе чем объяснить тот факт, что около 80 процентов брошенных детей в стране стали таковыми при живых дееспособных родителях?
Отца Жени, Алексея Гарифуллина, найти не удалось. Со Светланой они разошлись практически сразу после рождения сына. По словам Марвы Сулеймановны, он никогда не звонил, не интересовался ребенком. А сейчас и вовсе уехал в Сибирь на заработки. По слухам, больше так и не женился. Представители органов опеки вспоминают, что первое время отец иногда брал сына на выходные. А потом перестал. Хотя и жилищные условия, и наличие постоянной работы, и отсутствие судимостей и вредных привычек позволяли ему не просто изредка общаться с ребенком — он мог забрать Женю насовсем.

Как говорит заведующая сектором опеки и попечительства района Елена Жукова, вначале Женя даже слышать не хотел о том, чтобы родителей лишали прав. Надеялся до последнего, что они одумаются, вспомнят о нем. Но реальность упрямо рушила все его мечты.

— Однажды Женя поехал из приюта на Новый год к матери в Стерлитамак. Очень хотел ее увидеть. А она его даже на порог не пустила. С сожителем там была, — рассказывает глава Бурлинского сельсовета Ренат Хисматуллин. — Трубку не брала, когда сын звонил. Он в приюте жить не хотел, все домой просился, к бабушке. Я его часто возил на служебной машине на выходные в Явгильды. Когда бабушка гостила у старшей дочери, Женя ночевал у близкого друга, эта семья очень тепло к нему относилась. Потом ехали обратно в Табынское…

По словам Рената Хисматуллина, в подчинении которого находятся пять сельских поселений, история Евгения — единственная семейная драма такого рода в селе Явгильды. А ведь живут люди по-разному… Кто-то — более-менее зажиточно, а кто-то еле концы с концами сводит. Однако никакие бытовые трудности не могут заставить нормальных, нравственных людей отказаться от собственных детей.

Впрочем, нравственность, как и закон, трактовать можно опять-таки субъективно. То, что неприемлемо для одних, кажется абсолютно нормальным для других. Как рассказала нашей газете Елена Жукова, сейчас случаются истории совсем уж удивительные, даже вызывающие оторопь: в органы опеки обращаются граждане (ни в чем плохом не замеченные, просто малообеспеченные) с просьбой лишить их родительских прав ради того, чтобы ребенок получил от государства квартиру.

— Потребительское отношение к государству начинает главенствовать: дети, которым уже исполнилось 14 лет, тоже понимают, что если они откажутся от родителей, им полагается квартира, пособие, внеочередное поступление в вузы, — говорит заведующая сектором опеки и попечительства района.

Возможно, это и так. Однако у нас взрослые-то далеко не всегда обладают юридическими познаниями. Поэтому вряд ли простой деревенский мальчик может все просчитать на много шагов вперед.

Между тем, Елена Жукова вспоминает, как недавно ей пришлось рассказывать в школе о телефоне доверия для детей, оказавшихся в трудной жизненной ситуации:

— После этого ко мне подошли родители и сказали: а вы знаете, что теперь наш сын угрожает — если вы не купите мне компьютер, я позвоню и скажу, что вы меня избиваете...

Лицей лучше приёмной семьи

Чтобы защитить права Жени Гарифуллина, комплексный центр социальной защиты населения района обратился в суд. Заседаний было пять, четыре в Гафурийском районе, а пятое, решающее, — в Уфе. Ни на одно Алексей и Светлана так и не пришли. Итог известен: отца и мать Евгения Гарифуллина лишили родительских прав. И взыскали с них алименты на содержание сына.

— Если ситуация в семье налаживается, мы возвращаем ребенка в семью. Если нет — ищем приемных родителей или передаем его в детский дом, ведь в социальном приюте нельзя жить постоянно. Для Жени удалось найти приемную семью, они уже начали общаться, — рассказывает Елена Жукова. — Но тут появилась возможность устроить мальчика на полное государственное обеспечение в лицей Салавата. И Женя решил поехать туда. Тем более что там он сможет получить профессию.

Неожиданное появление журналистов в общежитии салаватского профлицея произвело эффект маленькой бомбы. За то недолгое время, что мы общались с Женей Гарифуллиным, в комнату заглянули комендант и еще как минимум четыре человека. Всех интересовало, чем так прославился подросток, но еще больше местное начальство было озабочено вопросом: не собираемся ли мы коварно «нащелкать» и разместить в газете снимки обшарпанных стен и старой общежитской мебели? «У нас как раз начинается ремонт», — нервно сообщали все эти люди. Но, успокоенные тем, что нас интересует только личность Евгения, в конце концов исчезали.

Разговор буксовал. Несмотря на то, что Женя сам решил с нами встретиться. Его можно понять. Вопросы, вопросы… Впрочем, на самый главный из них он для себя уже ответил.

— Мама не хотела, чтобы ее лишили родительских прав. Я настоял. Ни она, ни бабушка меня не поняли. У меня обида очень большая на родителей. И потом, надо было подумать о будущем. Если бы я остался с мамой, то уже никуда бы, наверное, не смог поступить. Она бы меня не вытянула, — считает парень.

Сейчас 16-летний Женя учится на мастера отделочно-строительных работ. Говорит, что это не та профессия, о которой он мечтал, но все равно благодарен за предоставленную возможность. А вот где и как жить, кем стать в будущем — пока для него «темный лес». Своим главным хобби называет машины: его интересует не коллекционирование, а устройство автомобиля, поэтому и думал раньше стать водителем. Оказывается, в детстве у Жени были и творческие способности: он пел и рисовал, но после того, как попал в приют, потерял ко всему интерес, перестал учиться.

— Бабушка пыталась направить меня на правильную дорогу, говорила, что учиться нужно не для кого-то, а для себя. У нее это получилось. Вообще, самые хорошие воспоминания у меня связаны с тем временем, когда я жил у бабушки. Ее я люблю больше всех, — говорит Женя. — На выходные в основном езжу к ней в деревню.

Своего отца парень видел последний раз зимой. Даже слышать о нем не хочет. А с матерью время от времени созванивается, но, по его словам, они постоянно ссорятся. Иногда даже Женя с ней видится, по собственной инициативе: зная, где мать работает, он приезжает к ней в Стерлитамак.

Последний вопрос, который он задает на прощание, смущаясь:

— А как там бабушка, что она сейчас делает?..

КОММЕНТАРИЙ

Павел АСТАХОВ,
уполномоченный по правам ребенка при президенте РФ:

---

— Пробел в законодательстве по поводу ненадлежащего исполнения родителями своих обязанностей — это вопрос, который ставили уже не раз. В Госдуме лежит законопроект об изменении статьи 77 Семейного кодекса, где говорится
о том, что в случае непосредственной угрозы жизни и здоровью ребенка органы опеки могут принять решение о его срочном изъятии из семьи. Вот здесь начинаются вопросы: что значит непосредственная угроза, а что такое жизнь и здоровье и т. д. Значит, надо четко прописать регламент. Чем был, к примеру, опасен закон о социальном патронате — возникала та же угроза субъективной трактовки. Если оценочные категории выводятся в закон — будет произвол. И исходя из местами порочной практики, когда органы опеки по части изъятия превышали свои полномочия, надо четко прописать: вы действуете от сих до сих. Надо пожалеть тех людей, которые работают, и тех, кто испытывает действие этого закона на себе. У нас вообще странные законы: человеку, который совершил убийство, сразу предоставляют адвоката, а семье, у которой изымают ребенка, не положена бесплатная юридическая помощь.

Так что в закон нужно вносить изменения, но это не значит, что сейчас его можно трактовать как угодно.

Что касается детского шантажа — это вопрос внутрисемейный, как уж воспитаешь. Я сам испытал такое один раз, когда мы жили в Америке. Мой средний сын ходил во второй класс средней школы, куда постоянно наведывается школьная полиция, где есть педагог, который смотрит за ребенком, и каждую неделю детям напоминают номер телефона доверия. Однажды сын говорит мне: я хочу гулять. Я отвечаю, что уже поздно. Тогда он говорит: а вот у меня есть номер телефончика, я позвоню, и меня заберут. Я говорю: хорошо, звони, вон через дорогу живет многодетная семья афроамериканцев, тебя отдадут туда, и ты нас больше не увидишь. Сыну было тогда 8 лет. Он походил туда-сюда, подумал и говорит: пожалуй, не буду звонить…

Такой соблазн, конечно, у детей возникает, но даже когда мы сталкиваемся со случаями детского шантажа, любой психолог, который поговорит с ребенком, поймет, что это выдуманная история. По статистике, дети очень редко звонят на федеральный телефон доверия. И число жалоб на родителей там мизерное. Это во-первых. Во-вторых, сам по себе телефон доверия не предполагает обратной связи. Мы не финские органы соцзащиты, которые имеют ключи от каждой квартиры, находящейся под наблюдением, и могут войти к вам даже ночью. Поэтому родителям
не нужно бояться.

— Во-первых, этот случай — не прецедент. Прецедент в том, что история была доведена до такой ситуации. Мальчик практически никогда не жил с родителями, и в данном случае суд просто обязан был спросить взрослого 15-летнего парня — а каковы его взгляды на будущее, как он прожил все эти годы? Желание любого ребенка по закону учитывается с 10 лет. Хотя у нас в республике судьи независимо от возраста практикуют психологическую экспертизу — на выявление привязанностей ребенка, на его истинную мотивацию, на отношение к тем людям, в пользу которых суд должен принять решение о передаче на постоянное место жительства.

Во-вторых, лишение родительских прав произошло де-юре, а де-факто было до этого. Поэтому вопрос решался так: вернуть ли, восстановить ли родительские права. Скажу сейчас не как уполномоченный по правам ребенка, а как мама: если я хочу быть матерью, здесь и сейчас, мне не нужно решение суда. И только доказав свою любовь делом, заботой и вниманием, можно попытаться вернуть расположение сына. Только через глубинное покаяние перед ним и семьей, родом, обществом… Тогда ни один суд в мире не откажет матери в восстановлении в правах.

Но, повторю, родители должны вначале сами восстановить себя в своем великом праве быть родителями, потому что суд констатирует это, но не делает чудес. И я думаю, что мальчик, который говорил: «Я не хочу жить с вами», таким образом еще раз хотел сказать: «Может быть, вы опомнитесь, я ведь жду…»