Сын за отца

— Шамай Шамсутдинович, может, все-таки, сыграете?

— Так ведь пальцы уже не те. Не знаю, что получится. Ну, давай, попробую по вашей просьбе.

Плывут над притихшим в этот вечерний час Амзибашем волны венского вальса. Затем — веселый марийский наигрыш. Как новенький звучит трофейный аккордеон — хваленое немецкое качество налицо, хотя он одних лет с хозяином. Помолодел ветеран, взгляд его где-то там — в Восточной Пруссии. А может, на датском острове Борнкольм. Или в немецком Бреслау...

Семью Шуматовых в округе уважали. Семеро детей по праву гордились отцом. Еще бы: это ведь он, лихой кавалерист, герой Гражданской Шамсутдин Шуматов настоял на том, чтобы созданный колхоз носил имя легендарного Чапая. С гордостью носил маленький Шамай налезавшую на глаза старую отцовскую буденовку. Не знал тогда, что плечом к плечу с отцом придется и ему принять новый бой.

— Когда отца в начале сорок второго призвали на фронт, отправился к военкомату вместе с ним, — вспоминает. — Больно уж боялся: война без меня закончится, отличиться не успею. Но там успокоили, сказали — сперва в школе доучись, в армии люди образованные нужны.

Там, конечно, понимали: хватит войны не только Шуматову-младшему, но и тем, кто помоложе будет. Только-только немца от Москвы погнали, воевать да воевать еще. И призвали только через год. На тот же Волховский фронт, где служил отец. Уже потом узнал Шамай: на прорыв блокады Ленинграда шли они в одной цепи, в соседних полках. Там и разошлись их пути. Старшего перебросили к финской границе, где и сложил он голову от пули снайпера-«кукушки», которые были практически неуловимы.

А сын в это время рвался к Берлину. Неприступной стеной стояла на пути превращенная Гитлером в сплошную железобетонную цитадель Пруссия. Неприступной— это по замыслу генералов Вермахта. Не учли они только того, что парням с рабочих окраин и из российской глубинки смекалки с детства не занимать.

— Как-то меня, радиста, вместе с разведчиками отправили в тыл к немцам. Сколько пропахали по-пластунски между стоявшими впритык дотами и бункерами, даже не знаю. Но оказались в считаных метрах от расположения их танков и артиллерии. Они там шутят, веселятся, а я у них под носом координаты передаю. Через несколько минут наши эту лесную опушку в месиво превратили, по счастью, никого из нас не зацепило. Вот чудно бы вышло: почти до Берлина дойти и под своим же огнем лечь. Ну а немцев, кто выбраться из огня успел, мы добили,— Шамай Шамсутдинович переводит взгляд на орден Славы, врученный за тот бой. — А когда в Польшу вошли, под обстрел немецких кораблей попали — тоже дым до небес стоял. Особенно запомнилось, как Гдыню брали. Городок небольшой, все бои шли врукопашную. Мне, деревенскому, не привыкать, хотя немцы тоже здорово воевали, не верьте, кто по-другому говорит. Они — народ дисциплинированный, приказы в точности исполняли. Да и знали, что фатерлянд их — прямо за спиной. А вообще, знаете, где за эти годы труднее всего пришлось? Сразу после призыва в военных лагерях под Оренбургом. Привезли нас воинским наукам обучать в самую стужу. И выдали английские ботинки. Отличные, слов нет, сносу не знают. Одно плохо — летние. Ноги в них к земле примерзали. И еще одну неувязочку надолго запомнил. В день, когда Победу объявили, поехал наш старшина за довольствием, в том числе за положенными «наркомовскими». Да так и застрял где-то. Надо бы конец войны отметить, как положено, а тут ни старшины, ни «наркомовских». Мы тогда стояли в лесу под Штеттином. А в соседнем лесу — танковая часть. Так вот, выяснилось, что танкисты нашего посланца и перехватили со всей провизией. На войне ведь все как в обычной жизни. Нам доведись — и мы бы перехватили. В общем, когда вернулся он через день, много нового о себе узнал. И не только на словах ему претензии высказали...

Страна уже встречала победными маршами солдат-победителей. Вызвали в штаб и Шамая. Неужели домой? Нет, еще не весь мир повидал молодой калтасинец. Дания, остров Борнкольм — вот новое назначение. Батюшки, да где же это? На самом севере Европы, как оказалось. В ухоженной, почти не тронутой войной стране. Где дородным фермерам было ни до немцев, ни до русских — уходили бы поскорее хоть те, хоть другие. Жирность молока и упитанность коров куда ведь важнее какой-то там войны.

На новый для себя мир они, мало чего успевшие повидать в жизни, смотрели широко открытыми глазами, впитывали в себя буквально все. На радиолокационной станции в немецком Бреслау, куда перебросили из Дании, выучил немецкий и заправски овладел аккордеоном. С ним, отделанным перламутром, и вернулся домой.

А родная страна в это время поднималась из руин. Выбивались из сил не только те, кто по новой возводил Днепрогэс, отстраивал Киев и Минск. Тянули на себе колхозную лямку женщины и дети. От зари до темна, за столовую ложку муки на трудодень. Красавица Сакела — вместе со всеми. Таскала на девичьих плечах тяжеленные мешки, ходила за плугом по пашне. Но — откуда силы-то брались? — по вечерам, принарядившись, шла танцевать под хриплый патефон. Танцевали девчата друг с другом — остались их кавалеры навсегда под Сталинградом да под Курском. Так что возвращение бравого гвардейца да еще с аккордеоном в шикарном футляре стало для деревни событием. Не одно девичье сердце дрогнуло в тот день. А когда заиграл он на вечерней танцплощадке фокстрот... Эх, сколько каблуков отбито на деревенских торжествах под этот аккордеон! Сколько свадеб да юбилеев отплясано! Он и сегодня в деле, когда их с Сакелой Шаяхметовной дети, внуки, правнуки вместе соберутся — целый взвод!

Все по душе ветерану — и родные березы, что каждую весну охотно соком делятся, и знакомые с детства поля да леса. На государство тоже грех обижаться: достойная пенсия, дом вот новой крышей покрыли. Обидно лишь, что колхоз, который когда-то его отец основал и именем Чапаева окрестил, в упадок пришел. Как же так — даже в войну, без мужиков поля на себе пахали, а сейчас, когда столько техники, куда ни глянь — заросшие бурьяном пустоши. Здесь ведь от века скотину разводили да хлеб растили, чем и жили. И еще не смотрит он фильмы про войну. Почему? Да потому, что играют в них те, кто войны не видел, не знает ее. Может, есть все же правдивое кино о тех годах? Ни одного не смог назвать...