Неразгаданная тайна панагии

В каждой семье есть вещи, которые передаются от поколения к поколению. Старинный кошелек, бусы прабабушки, дедушкина трубка… Есть такая и у нас дома. Связана она с трагическими событиями в жизни нашей страны.

Реликвию повредили в тюрьме

Держу в руках картонную коробочку, обтянутую черной кожей. В ней — перламутровая «раковина», резная. В центре — образ восстающего из гроба Христа. «Вознесение Господне». По преданию, принадлежала она одному из «ночных епископов».

Когда в годы репрессий начались массовые аресты и казни священнослужителей, по разрешению патриарха Уфимский епископ Андрей (Ухтомский) стал рукополагать (назначать) архиереев («ночных епископов») взамен арестованных. Это делалось тайно, нередко — ночью, отсюда и пошло название «ночные епископы».

Тогда же в Русской православной церкви возникло движение духовных последователей епископа Андрея Ухтомского, людей, которые так и стали себя называть — «андреевцы». Это самое сильное направление в годы советской власти существовало тайно. В ночное время в домах на городских окраинах, в каменных штольнях, пещерах, лесах, в заброшенных деревенских домах верующие собирались на службы, которые длились до рассвета. Уфимскими историками были обнаружены постройки, в которых действовали такие тайные церкви.

А панагия — это маленькая икона, символ епископского служения. Ее архиереи носили на груди. На панагии, что у нас дома, нет крепкой цепи и богатой окантовки. Один край отколот, трещина делит «раковину» на три части — по семейной легенде, ее разбили охранники в тюремной камере.
Кому именно из «ночных епископов» принадлежала панагия? Есть предположения, но точно сказать нельзя. Может быть, после публикации фотоснимка в газете появятся какие-то свидетельства? Есть надежда, но небольшая, времени прошло много, и людей, которые могли бы что-то знать об этом, скорее всего, нет среди нас.

Библиотекарь Самсонова

История, связанная с появлением панагии в нашем доме, началась еще в годы Великой Отечественной войны.

Моя бабушка, Вера Сергеевна Синенко, профессор Баш-госуниверситета, жила тогда в Деме, а училась в пединституте в Уфе. Каждый день она добиралась до станции Правая Белая, оттуда поднималась к мусульманскому кладбищу и дальше — в центр города… Помню ее рассказы о переполненных поездах, о том, как особенно жутко было ехать на подножке, когда поезд проезжал по железнодорожному мосту над Белой.

Работая в библиотеке, бабушка познакомилась с сотрудницей Ниной Алексеевной Самсоновой, которая предложила пожить у нее на квартире на углу улиц Красина и Ущелье. Позднее, когда бабушка уже работала преподавателем и задерживалась допоздна, она останавливалась в доме на улице Красина ночевать. В общем, они были очень дружны почти полвека.

Чемодан и маленькая сумка

О том, что Нина Алексеевна — человек верующий, в библиотеке знали, но вряд ли кому-то было известно, что она собирает архив: документы, выписки, копии и фотоснимки, связанные с андреевской ветвью православной церкви. Хранила бумаги Нина Алексеевна у себя дома и среди библиотечных каталогов.

В 1960-е годы, когда страшные сталинские репрессии вроде бы остались позади, начались новые гонения на церковь. В районе Нижегородки прошли внезапные обыски и аресты. Искали следы деятельности «ночных епископов».

Возникла угроза утраты тех документов, которые Нина Алексеевна собирала в течение десятилетий (по объему — чемодан и маленькая сумка). Так архив оказался в Черниковке, в нашей старой квартире на улице Александра Невского. В том числе и панагия, которая сохранилась до сих пор. Позднее архив был перенесен куда-то в Дему, а некоторые из бумаг, панагию и церковные камертоны Нина Алексеевна оставила у моей бабушки.

Сегодня об этом можно сказать открыто — Нина Алексеевна Самсонова, дочь регента уфимского кафедрального собора, прихожанка Кресто-Воздвиженской церкви, сотрудник библиотеки сначала педагогического института, а затем Башгосуниверситета, долгие годы переписывала, а затем перепечатывала и распространяла письма епископа Андрея, обращения к пастве, документы, характеризующие режим, включая литературные и публицистические произведения запрещенных тогда Евгения Замятина, Николая Бердяева, Павла Флоренского. Она — одна из немногих, кому удалось избежать ареста. Кстати, в Кресто-Воздвиженской церкви до сих пор вспоминают, что через Нину Алексеевну передачи от уфимцев шли в заключение архиепископу Андрею.

Епистимия

А теперь — главное. Было у Нины Алексеевны Самсоновой и еще одно имя, тоже мало кому известное — Епистимия, схимонахиня в миру. Что это значит? Это образ жизни по особенно строгим правилам, фактически, путь самоотречения. «В миру» означает, что верующий человек в монастырь не уходит, а остается в миру служить. Форма эта не вполне канонична, но монахиням ничего другого не оставалось, ведь в здании Благовещенского женского монастыря на улице Сочинской в советское время находилась баня… И еще, папа рассказывал, что как-то спрашивал Нину Алексеевну: «Почему вы не ушли в монастырь?» Та отвечала: «В монастырях те же отношения между людьми. Не хуже, не лучше».

Ее жизнь, как я понимаю, отличала постоянная жертвенность во имя людей, и многие это помнили и платили ей добром за добро. Она помогала моей бабушке, которая и ей помогала до последних дней и продуктами, и деньгами (причем, не всегда та принимала помощь — «Нет, Веруша, сейчас мне ничего не нужно»).

Дома остались открытки и письма, которые некоторым образом проясняют духовный облик схимонахини Епистимии. Последние годы она жила при Кресто-Воздвиженской церкви в Нижегородке. Вот отрывки из ее письма моей бабушке за 1991 год (напомню, это был самый разгар экономического кризиса).

«Дорогая Вера Сергеевна! Столько времени я не могла Вам писать. Нет здоровья, нет и настроения. Одиночество страшит. Здесь в Нижегородке я хоть встречаюсь с приходящими людьми, с работающими вместе обедаю. Ходить я могу с болью в ногах, с сердцебиением сильным. Рвалась в свои именины домой, но такси вызвать невозможно — нет поблизости телефона. Вот и просидела в Нижегородке. Провели именины хорошо, пели несколько раз многолетие, приготовили пироги, собралось больше двадцати человек. А какое уже мне многолетие... Вот и теперь нужно домой, а как? Жалко, что не пришлось увидеться с Вами…

Читать много мне не приходится, так как в нашем районе плохо со светом — перерасход и потому слабый накал. Регулярно читаю «Советскую Россию» и «Вечернюю Уфу», которую мне присылают с почты без подписки, а книг и журналов совсем не вижу. Иногда обмениваемся на «Комсомольскую правду», она интересная стала.

К именинам я получила больше двадцати писем и телеграмм. Неожиданно пришла бандероль из Ленинграда от Саши (двоюродного брата). Он прислал килограмм сахарного песку, сушеных грибов, шоколадку. Оказывается, сахар прислали из Германии тем, кто пережил блокаду Ленинграда. Письма получаю из Москвы, Ленинграда, Украины, Грузии, Свердловска, Севастополя. Римма из Москвы часто присылает газетные вырезки, особенно из «Вечерней Москвы». Вот и живу этим…».
...С конца 1980-х гг. в нашем доме полиэтиленовые мешки не выбрасывали. Моя мама их старательно мыла и сушила, чтобы отдать Нине Алексеевне. Зачем? Та отвечала невнятно.

А между тем нумизматы знают, чтобы сохранить старинные ассигнации, их запаивают при помощи утюга в полиэтилен. Это касается и обычных документов. Они могут храниться при любой сырости, и ничего с ними не случится. Понятно, что бумаг таких у Нины Алексеевны было много. Только где сейчас этот церковный архив? Говорят, где-то в Деме был специальный погреб неподалеку от Демского кладбища, на котором похоронена Нина Алексеевна. Над ее могилой на кресте значится «Схимонахиня Епистимия».