В начале была идея

Свою последнюю по времени персональную выставку художник, не мудрствуя лукаво, назвал бесхитростно «Пастель». Опять-таки просто все это объяснив: «Картины писались непроизвольно, от отсутствия каких-то мыслей в голове. Я доставил сам себе удовольствие от работы с цветом и материалом. Если это порадует и посетителей, я буду только счастлив. Эта выставка — для вас». Сентябрь — вообще особый месяц для творческой семьи Самосюков: дни рождения Ольги, Бориса, день их свадьбы. Быть может, потому на картинах, написаннных для души, так бархатисто, радостно и светло переливаются краски, плавно переходя одна в другую, несмотря на резкость штриха.
Бело-голубыми свечами горят тянущиеся ввысь стены церкви Богородицы, купаясь в золотом сиянии заходящего солнца. И вспыхивают напоследок алым цветом уставшие за долгое лето деревья, словно вобравшие все томление смятенных человеческих душ, обретающих здесь покой. Плавно струятся складки скатерти в сумрачных серо-стальных тонах, в вечернем полумраке медленно, словно в уснувшем море, тонут предметы, постепенно теряя очертания. И только багровый плод граната, словно яблоко из райского сада, не дает блаженно забыться в теплой дремоте. А потрепанные жизнью в одинокой квартире чайники на окне будто ведут негромкую беседу о былых шумных чаепитиях за нарядным столом, а за окном белая бездна мира словно втягивает забытые предметы и заблудившихся людей в тусклую глубину Вселенной. Как всегда неожиданный, как всегда умеющий удивить, заставить задуматься или просто устроить праздник души — это Борис Самосюк.

— Борис Алексеевич, всегда интересно, что побуждает человека взяться за кисть, а не, к примеру, за рубанок, и тянуться к этой кисти всю жизнь.

— Скорее всего, это случай. Как-то бывает так, что появляются в нужное время в нужном месте на твоем пути люди, которые своим примером или интересом пробуждают в тебе это желание. У моих родителей этого интереса не было — они из рабочей семьи. А во мне он проявился в 5 — 6 лет. Я это хорошо запомнил: мы жили тогда в Черниковке, в бараках, на одну кухню — 3 — 4 хозяина. В одной из комнат и обретался художник, работающий на нефтеперерабатывающем заводе. Когда я заглянул к нему в гости, то увидел форменный бардак: вся комната была завалена работами, красками, и мне этот бардак очень понравился.

Он пробовал рисовать и меня — это было очень интересно для такого мелкого, каким я тогда был. Представляете: деревянные бараки, огромные лестничные пролеты, ну, попрыгаешь по лестницам, чего-нибудь там сломаешь — делать нечего, вот сидишь на полу в коридоре и рисуешь.

Потом как-то это все ушло. А проявилось вновь, наверное, только уже на уроках рисования в школе. Был у меня друг — из известной семьи архитекторов. Так я немного поближе познакомился с искусством вообще. Но желания поступать на худграф так и не появилось: я даже не представлял,что этому где-нибудь учат. Я просто взял и ушел в армию. Правда, поработав перед этим в «Башкиргражданпроекте» и твердо усвоив, что архитектором я быть не хочу. Да и не была архитектура тогда так востребована в Уфе и заключалась в элементарной привязке готовых московских или питерских проектов к нашему ландшафту.

А в армии я вообще был особой таинственной: занимался секретными топографическими картами — сказались занятия архитектурой. Друг мой уже учился в пединституте на худграфе. Подался туда и я — попробовать. Вот и попробовал.

Хотя нам там и внушали, что художниками мы не будем, а будем педагогами.

— Вы дважды участвовали в конкурсах экслибрисов в Италии. Чем привлекали вас малые формы?

— Изначально и я, и моя жена Ольга прежде всего графики. Живописью мы не занимались — тогда в пединституте ее давали очень плохо. Но и графики тогда никому не были нужны. Мы отводили душу в Москве, Челябинске, Новосибирске, где понимали, что искусство графики представляет немалый интерес.

Ольга, в общем-то, изначально занималась малыми формами, а я попал в руки к одному товарищу из Одессы, который, увидев мои работы, попросил сделать несколько экслибрисов: в Германию, ему самому. Я и сделал — просто из желания куда-то вырваться с территории Уфы. Этот опыт тоже оказался ненапрасным: я понял, что, как и архитектура, — это тоже не мое.

— А в Югославии вы участвовали в конкурсе иллюстраций. Какие книги привлекают ваше внимание и какой, по-вашему, должна быть безупречная иллюстрация?

— О, это была настоящая эпопея. После института мы решили получить более профессиональное образование, хотя бы заочное полиграфическое. А там нам сказали: чтобы этому учиться, надо работать в этой сфере, а чтобы работать в издательстве — надо закончить институт. Наши друзья в издательстве от доброты душевной подкинули-таки нам работы: где-то календарики поделать, еще какую мелочь. Как-то перепала и книга. Я сделал, что хотел, а мне сказали: мы этого сделать не можем — полиграфия была слабой в то время. Ну и я ушел в отказ.

Художник, работающий в иллюстрации, конечно, ограничен рамками текста, можно слепо следовать ему, а можно найти такой подтекст, который даже, наверное, и не снился писателю. Так читателю преподносится еще одна точка зрения. Мне это более интересно, потому что я занимался в свое время своеобразным иллюстрированием Библии. Сталкивался с эзотерической литературой, в частности с Арканами Таро: колодой из 78 карт, появившейся предположительно в Средневековье в XIV—XVI веках, в наши дни она используется преимущественно для гадания. Изображения на картах Таро имеют сложное толкование с точки зрения астрологии, оккультизма и алхимии, поэтому традиционно Таро связывается с «тайным знанием» и считается загадочным.

— В одном интервью вы сказали: творчество для вас сначала размышление, но не вспышка, некое озарение.

— Мое творчество в любом случае опирается на какую-то литературную основу. В нем нет идей, которые пришли бы сами. Я вообще не представляю, как может родиться мысль, до этого не получившая какой-то познавательной основы. Если нет фундамента — ничего не получится. Поэтому самым интересным занятием для меня стало чтение. Чтение книг на самые разнообразные темы, но только не бульварное. С институтских времен я очень интересовался различными религиями. Основное для меня, наверное, то, чтобы работа несла какую-то идею, пусть понятную только мне. Правда, какие-то свои символы я не придумываю — я изучаю прошлое, введя его в современность. Любая информация, тем более пришедшая из прошлого, превращается в некий знак. А я пытаюсь на этот знак наложить свою психологию.

— Вы как-то говорили, что во все времена искусством интересовалось не больше одной десятой населения. А может, мы душим эту любовь еще в детстве, приводя все детские порывы к каким-то штампам? Как педагог, что вы об этом думаете?

— Все зависит от образования. Кто пойдет работать в детский сад с зарплатой, еще меньшей, чем в школе? Всех, кто занимается этими зарплатами, надо бы на месяц отправить работать в детский сад и не выпускать. В художественных школах то же самое. У педагогов, работающих с 6 — 8-летками ставка не 18 часов, как у нас, а 24 при той же зарплате. А ведь чем меньше ребенок, тем сложнее с ним работать. Я стараюсь брать детей постарше, с ними можно говорить уже на равных. В семье, детсаду, школе мы изначально приучаем детей к общепринятым стандартам и признанному восприятию окружающего мира. Может быть, так и гибнут экспрессионисты, символисты и прочие таланты, в эти рамки не вписывающиеся.

— Вы первые начали работать в графике с цветом. Не теряется ли при этом ее изысканность?

— Раньше, наверное, начала это Ольга. Говорили, конечно, что все это ерунда, что цветное — это все на продажу, а потом кто говорил, сам стал раскрашивать свои работы. Мы понимали, что цвет — это эмоции. Конечно, в черно-белой гамме — огромное количество градаций, но эстетика ее немного мрачновата. А нам хотелось взглянуть на мир более жизнерадостно. Тем более мы были только что поженившейся парой.

— Позволю процитировать Энгра: «Время берет на себя труд заканчивать мои произведения». Для кого творите вы: для вечности, для сегодняшней публики, для себя?

— Для себя. Когда рождается в голове идея, ее очень тяжело оттуда выдолбить. Я как слон — ношу ее два года, потом пытаюсь родить. Пока я не увижу ее внутренним взором, к работе не приступлю. Есть люди, которые, как только что-то задумали, торопятся мазать. Мол, в процессе мазания она там сама определится до конца. А у меня на холсте нередко появляется не то, что было задумано, работа начинает жить сама по себе, начинает «наращивать мясо», которое ты совсем и не видел. Родилась — и Бог с тобой: как кукушонок, вылетай из гнезда.

— Еще одна понравившаяся цитата, на сей раз Делакруа: «Какое чудо — восхищаться в живописи тем, чем в реальности не восхищаешься». Чем для вас хороша жизнь?

— К сожалению, кроме нестандарных, интересных пейзажей, настроений, мир мимо меня проходит какой-то серой массой. Особенно в городе. Желательно отгородиться от него стеночкой и в амбразурки только видеть какое-то мелькание. А стенки я строю сам, чтобы этот мир меня поменьше теребил. Я отшельник по натуре. И живу по принципу: не сотвори себе кумира.