Величие замысла — основа русской прозы

Помяните мое слово — пройдет десяток-другой лет, и про Игоря Савельева мы будем говорить, добавляя к его имени эпитеты «знаменитый», «известный» и, может быть, даже «великий». Я в этом не сомневаюсь. Все, что выходит из-под его пера, вызывает самое широкое и живое обсуждение у читающей публики. Савельев сегодня в поиске самого себя и своего главного героя. Найдет ли? Найдет, уверен. И будущему поколению будет на кого опереться.

Итак, знакомьтесь.

— Игорь, если брать субъективно, то последнюю из изданных вами книг — «Терешкова летит на Марс» — я встретил с неподдельным интересом. Мне очень близок ваш стиль и ваш язык. На мой взгляд, есть в «Терешковой» что-то от раннего Довлатова, что-то из Полякова, есть, по стилистике прежде всего, что-то из Минаева. Возможно, такие ощущения возникают из-за обстоятельств, в которых вы помещаете своих героев. Скажите, вы писали свою книгу в русле тех трендов, которые так очевидны и так характерны в современной русской прозе?

— Те имена, которые вы назвали, — это авторы совершенно разного плана. Тот же Довлатов — несмотря на то, что мне нравится, как он пишет, я не могу отнести его к своим любимым авторам. На мой взгляд, Довлатову не хватает величия замысла. А определяющий, для меня по крайне мере, критерий прозы — как раз величие замысла. Не стилистические моменты какие-то, подчеркну, а амбициозный и масштабный замысел. Это для меня гораздо важнее. Кстати, в вышедшей недавно в «Новой газете» рецензии на «Терешкову» сказано — не скрою, мне это польстило и понравилось, — что изображенные в книге герои — это попытка дать портрет эпохи. И вот такой подход, а именно ему я следую, как раз не в тренде. Хотя в последнее время молодые авторы все чаще и чаще следуют в этом направлении. И если говорить о книгах именно такого среза — от Довлатова до Минаева, то у этой литературы другие задачи. Понятно, что и они преследуют цель изобразить эпоху, но для них это все-таки не главное. Ну и я не говорю уже о том, что Минаева с Довлатовым нельзя даже сравнивать.

— Если мы заговорили о величии замысла вообще, давайте поговорим о величии замысла «Терешковой» в частности. Главный герой вашей книги — Павел — сначала влюбляет в себя, заставляет сопереживать ему. Но после того, что он сотворил с одной из героинь — Ольгой, — про него можно сказать лишь одно: скотина он последняя.

— Величие замысла — это, конечно, такая несколько расхожая формулировка, и звучит она отчасти высокопарно, но мне было интересно в данном случае изобразить — не эпоху, нет — метафору нашего времени. А герой развивается по своим законам. Я, честно скажу, именно такой финал не задумывал, он сам собой сложился. Мои герои вообще очень часто выступают ретрансляторами каких-то событий, которые происходят вокруг них или вокруг нас. Их черты я вижу у некоторых окружающих меня людей, своих друзей, например. Я не уверен, что у меня получаются какие-то цельные личности, но в перспективе мне было бы интересно создать такого героя, а не просто некий собирательный образ.

— Скажите, Игорь, это эпоха у нас такая, что трудно найти образ главного героя?

— Думаю, это скорее моя личная проблема как автора, чем проблема времени. Люди, которые претендуют, чтобы стать настоящим литературным героем, есть всегда. Хотя сейчас много дискутируют об этом. И ведь, правда, уже много десятков лет в нашей литературе такого героя, каким был, к примеру, Остап Бендер, не появилось. Но, мне кажется, его можно найти. Лично я представляю себе какие-то наброски и типажи, которые могли бы стать настоящим литературным героем и, вероятно, героями нашего времени.

— Президент страны предложил ввести в России звание Героя труда. Чем они не герои нашего времени? Вы, правда, уже успели постебаться над этой инициативой в своей колонке в МК, но все же?

— Знаете, я, правда, не очень хорошо представляю себе весь антураж, связанный со званием Героя труда в современных условиях. Мне непонятно, кто у нас этими героями будет. Я понимаю, согласно каким принципам люди становились Героями Социалистического Труда в советское время — тогда был единый социально-экономический механизм, был единый вектор развития. И те, кто приносил большую пользу обществу и государству, поощрялись. Но когда все разнонаправлены по своим интересам — есть частный бизнес, есть госпредприятия, каким образом оценивать труд людей? К тому же для общественных фигур существуют уже награды и звания — орден «За заслуги перед Отечеством», например. Хватает и существующих наград, я думаю.

— Раньше, в советское время, общество равнялось на писателей, чутко ловило их мнение по любому вопросу. Расул Гамзатов, Мустай Карим, Михаил Шолохов — их много, великих. И если в разговоре или, допустим, статье ты произносил «так считает Расул Гамзатов», то в любом споре можно было ставить точку. Поди поспорь с совестью нации! А сегодня, прежде чем упомянуть кого-то из современных литераторов, триста раз подумаешь. Если я, например, скажу, что «так считает Макс Фрай», меня попросту сочтут «голубым». Если я упомяну в качестве аргумента мнение Дарьи Донцовой — сочтут идиотом. А если я сошлюсь на мнение Игоря Савельева — меня поймет очень узкая прослойка интеллигенции. Тираж вашей последней книги — 3100 экземпляров. Вам не обидно?

— Мне не обидно. Я относительно хорошо представляю себе издательскую сферу, знаю, что книги сегодня издаются тем тиражом, который может разойтись. Если бы книгу издали тиражом 15 или 50 тысяч экземпляров, то она пошла бы под нож. Может быть, в будущем сложится так, что мои книги станут более востребованы и будут печататься более крупным тиражом.

— А мне обидно. Даже в самое застойное время существовало такое понятие, как госзаказ. Раньше хорошую литературу — и плохую, правда, тоже — печатали огромными тиражами. Расходилась она по библиотекам, по школам. Почему сегодня все по-другому? Нет у государства в этом вопросе никаких потребностей? Ну не может же рынок регулировать абсолютно все — даже идеологическую составляющую страны?

— Здесь я согласен только отчасти. Вообще, эта проблема — может ли быть госзаказ в литературе? — обсуждается уже лет пять. Литература не может регулироваться исключительно рынком, это понятно. Во всех государствах она имеет ту или иную форму поддержки как со стороны государства, так и со стороны общества. Но, честно говоря, я бы поостерегся сейчас говорить о госзаказе потому, что, в конечном итоге, это может вылиться… Неизвестно, во что это может вылиться. У нас ведь основной принцип какой? Заставь дурака богу молиться, он и лоб расшибет, верно? Поэтому я не думаю, что именно сегодня госзаказ оправдан. Да и не самый актуальный это вопрос для страны.
Но, с другой стороны, формы какой-то меценатской поддержки литературы у нас, как в других видах искусства, тоже не прижились. Сегодня распространением литературы не занимается ни государство, ни общественные институты, ни бизнес. Никто!

— Игорь, а что и кто для вас является жизненным и творческим ориентиром?

— Александр Исаевич Солженицын. Мне очень в последнее время интересна его проза. Я занимался ею немного и как литературовед — у меня вышла статья в «Новом мире» на ту тему. А самое интересное для меня произведение у Солженицына — «В круге первом». Да, имя Солженицына сегодня окружено со всех сторон разными негативными полями. Отношение к нему у читающей публики неоднозначное. Но мне он интересен, в том числе, и этой своей противоречивостью. А кому интересна фигура, вызывающая всеобщее одобрение?

— Философский у вас склад ума. Но философы, как правило, люди бедные. А книги, как я понимаю, вас пока не кормят. На что живете?

— Нет, книги не кормят. Думаю, что и не скоро будут кормить. Но я изначально не ставил целью превратить свои книги в средство существования. Конечно, если бы была такая возможность, я бы больше занимался литературной работой, но мне кажется, что все складывается так, как надо. Я видел примеры, когда талантливые люди занимались только литературой, но ничего хорошего из этого не вышло. Было бы лучше, если бы они писали свои романы, урывая на это какое-то время. Пока мне удается совмещать свою постоянную работу с литературной деятельностью.

— Вы хорошо себе представляете портрет своего читателя?

— Честно сказать, у меня нет такого портрета в голове. Когда я печатался в толстых журналах, то мог приблизительно нарисовать себе какой-то читательский образ. Когда вышла книга, круг читателей, естественно, расширился. Возможно, и за счет случайных людей.

— Не могу не спросить вас о творческих планах.

— Мои планы на ближайшие годы уже сложились. У меня сейчас написан новый роман. Правда, он вряд ли будет издан в ближайшие полтора года (таков долгосрочный план издательства) — разве что в журнальной публикации. Есть и некоторые другие замыслы.

— О чем этот роман?

— Трудно сказать в двух словах. Скажем, я попытался немного отойти от «молодежной прозы» и переосмыслить сегодняшний день через призму некоторых классических произведений ХХ века. Такой симбиоз сегодняшних литературных канонов и классических сюжетов. Что касается публикации, то есть проект издательства «Эксмо», с которым я сотрудничаю, — будет небольшая серия моих книг, которая увидит свет начиная с 2014 года.

— И в заключение, что бы вы могли посоветовать из своего жизненного опыта людям, которые прочитали это интервью. Какой у вас самый главный принцип в жизни, которому следуете неукоснительно?

— Порядочность. Необходимо всегда и во всем быть порядочным по отношению к окружающим людям и окружающему миру.

— Не отступаете от этого правила ни на шаг?

— Стараюсь.

Досье «РБ»