Георгий Исаакян: В театре есть свои скалы

Когда навстречу выходит этот высокий пластичный человек с глазами, будто удивленными навсегда, первое, что хочется спросить: «А вы правда тот самый Исаакян?». Правда. Тот самый. И совсем не страшный, но обаятельный, интеллигентный человек, умный и воспитанный собеседник, по всем вопросам имеющий свою точку зрения.

А еше «режиссер 2007 года», по мнению газеты «Культура», лауреат всероссийской театральной премии «Золотая маска» в номинации «Лучшая режиссерская работа», вдохновитель и организатор уникальных проектов «Оперная Пушкиниана» и четырех международных фестивалей «Дягилевские сезоны: Пермь — Петербург — Париж», постановщик очень неординарных спектаклей на сценах крупнейших театров мира. Отрадно, что в их числе оказалась и Уфа: Георгий Георгиевич ставил на уфимской сцене оперы «Послы Урала» Загира Исмагилова и «Князь Игорь» Александра Бородина. Новый визит в Уфу — новый праздник на оперной сцене: Моцарт, «Так поступают все женщины».

— Почему вы взялись за постановку оперы со столь сложной судьбой, холодно принятой публикой, прошедшей всего десять раз и, например, настолько трудной для исполнения арией Феррандо, что ее редко можно услышать даже в студийной записи?

— Вообще-то это был выбор театра. Репутация башкирской оперы позволяет ей браться за самые сложные произведения. «Так поступают все женщины» — это опера, которая не сходит со сцен западных театров.

В России же у нее действительно сложная судьба. Оперные спектакли делятся на игровые и певческие. В этом произведении сочетание изысканной моцартовской музыки и очень сложной актерской игры требует адекватных способностей от исполнителей. Сам я эту оперу обожаю, считаю ее лучшей оперой Моцарта: тонкой, чувственной, с необычным сюжетом, начинающимся как развеселая комедия и превращающимся затем в лирическую драму. Герои оперы «Так поступают все женщины» разговаривают абсолютно современным языком. Это выяснение отношений между молодыми людьми. Они любят, ревнуют, страдают. Кто-то из ребят из технической части меня спросил: «А текст-то когда написан?». — «Ну, это моцартовский текст». — «Да как-то очень современно звучит...»

Мы долго обсуждали, каким должен быть этот спектакль: театры сейчас с опаской относятся к экспериментам, завися от кассы, но мое глубокое убеждение: государственные крупные академические театры не должны следовать коммерческим запросам. Вопрос финансовой поддержки — это уже вопрос к государству. Вкус публики формируется тем, что ей дают. Если у вас из всех динамиков звучит Стас Михайлов, то все будут думать, что кроме Стаса Михайлова другой музыки на свете нет. Но если будет звучать Моцарт, обнаружится, что есть неплохая музыка: Петр Ильич Чайковский, например, или Кристоф Глюк.

— Похоже, вы любите браться за постановку редких произведений — «Кейстут и Берута», «Три лика любви», «Один день Ивана Денисовича». Тенденция, однако?

— Я получил очень хорошее музыкальное образование, у меня были замечательные педагоги. Я общался со знаменитыми композиторами, поэтами. Мне повезло. Я очень много всего видел, читал, знаю. И мне хочется поделиться этим. Я не люблю сталкивать зрителя с одним и тем же набором популярных оперных произведений: «Евгений Онегин», «Кармен», «Травиата». Я, конечно, готов, скажем, «Пиковую даму» слушать каждый день. Но и названные вами произведения — это великие творения великих авторов. Почему же публика не должна иметь возможность познакомиться с ними, как я, человек, который путешествует по миру, смотрит самые разные постановки?

Задача театра — сделать своему слушателю подарок, дать ему возможность познакомиться с произведением вживую, что никак не сравнится с тем же сочинением в записи, достать которую, в общем, нетрудно. Так что моя цель — познакомить зрителя с тем, что я знаю, что я люблю.

— Вы ушли из Пермского театра и перешли в Детский музыкальный театр имени Наталии Сац. Поступок необычный. Чем он вызван?

— Во-первых, это не просто детский театр. Это единственный в мире театр оперы и балета для детей. И возглавить такой уникальный театр министр культуры приглашает меня! Что такое детский театр? Мышата и зайчата? Или то, что мы сейчас делаем там последние два года: Стравинский, Прокофьев, Кавальери, Шостакович? Представление о детском театре можно расширить до невиданных ранее пределов. Может появиться другая аудитория подростков, юношества. Дети открывают нам классику заново. Вопросы, которые мне задавали после «Петрушки» Стравинского дети, никогда бы не догадались задать взрослые. Я был потрясен. Они видят все чистыми глазами.

Кроме того, это вызов: встать после Натальи Ильиничны во главе авторского театра, спустя 20 лет после разрушения той страны, в которой она его создала.

Так на каком языке должен говорить сегодня детский театр и объяснять детям, что такое сегодняшний мир? Мы после реконструкции открыли малую сцену, на которой поставили спектакль 1600 года. Это была первая опера в истории человечества: Эмилио Кавальери «Представление о душе и теле». И дети сидели открыв рты: ведь на сцене велся ожесточенный спор о том, что важнее в человеке — плотская или божественная сущность, свершалось путешествие человека сквозь его жизнь: рождение, старение, умирание.

Мне кажется, проблемой российского театра стали бесконечные дискуссии о том, что репертуарный театр себя изжил. Это пошлое вранье: любой западный мой партнер говорит: «Господи, русский репертуарный театр — это просто мечта!». Его ненужность — это мнение, искусственно насаждаемое группкой людей, которые хотят отстоять свои личные интересы. Это ж чистая экономика: проектный театр стоит в разы дороже. Люди нагло лгут, пользуясь тем, что никто не спрашивает с них обоснования. Как говорят китайцы: «Пусть расцветают сто цветов». Пусть будут проектные театры, экспериментальные лаборатории, маленькие сцены. Но они не могут подменить собой, допустим, театр оперы и балета, который представляет собой социальный институт, организующий вокруг себя огромную культурную сеть, без которой будут угасать музыкальные, художественные, хореографические школы. Вместо них останутся любительские кружки.

— В одном из интервью вы говорили, что театр — зеркало общества. Что, по-вашему, отражает это зеркало сейчас?

— Сегодня общество абсолютно растеряно, боязнь после падения Советского Союза какой-либо идеологии привела к тому, что стали прорастать самодельные и какие-то агрессивные идеологии. Каждый стал ваять свою. Нет взаимопонимания в обществе, нет общественного согласия, какого-то общественного договора о том, например, как мы должны вести себя на улице. В Европе все встречные улыбаются тебе, часто здороваются, ты переходишь улицу — машины обязательно останавливаются, даже если ты делаешь это в неположенном месте — это часть общественного договора: доброжелательность.

В этом смысле театр как раз зеркало нынешнего общества: очень растерянного и очень разделенного. У нас есть гениальные достижения — театр, к сожалению, ныне покойного Петра Фоменко, в котором зритель сидит очумев от счастья, театр Додина, Камы Гинкаса, Фокина, Райкина. Но это — скалы в океане. А между ними болота, провалы под ногами.

— Насколько уместны в провинциальном театре эксперименты, нередко обреченные на провал? Я сталкивалась с мнением людей, считающих, что в провинции нужны классические постановки: именно они привлекут в театр молодежь и внушат ей правильное представление о театральном искусстве.

— А привести молодежь на провальную классическую постановку можно? Дело не в классике или экспериментальности, дело в плохом или хорошем качестве спектакля. Есть много традиционных постановок, на которые смотреть страшно. Непонятные костюмы, почему-то считающиеся классическими, безумные мизансцены, случайные вводы на роли. Спектакль — это процесс соединения человека с человеком, мизансцены с мизансценой, секунды с секундой — получается живая ткань. Это рукоделие.

Провинциальный же театр обязан совмещать на своей сцене классический театр и экспериментальный. В Москве при наличии 600 театров есть выбор, куда пойти. Здесь выбора нет. Я в Перми говорил: «Мы сегодня должны быть «Геликоном», завтра — Большим». И особенно это важно для детей. Они должны иметь возможность сегодня пойти на классическое «Лебединое», а завтра — на экспериментальный спектакль «Риголетто». У них должен развиваться вкус. А у меня на глазах родители выволакивают детей из зала, потому что им, родителям, скучно. Дети кричат: «Я хочу досмотреть!». Ребенок ведь не знает, что Стравинский сложный композитор, ему он нравится.

— Вы диктатор в работе или сотворец? Ведь вам приходится не только управлять огромным коллективом людей, но и создавать команду единомышленников, чтоб получился спектакль.

— Я никогда не злоупотреблял своей ролью постановщика, потому что считаю, что жесткие меры и диктаторские замашки — это как раз признак слабости. Для того, чтобы со мной спорить, вы должны прочесть столько же книг, сколько я, проездить столько же километров, увидеть столько же спектаклей. Тогда вы можете со мной спорить. Моя диктатура — это диктатура вкуса. Я сторонник вовлечения, влюбления людей в то, что они делают. Я все время говорю артистам: «С одной стороны, театр — это очень серьезно, с другой стороны — это всего лишь игра. Если вы не получите удовольствия от этой игры, зачем этим заниматься?».