Живопись — любимое время суток

В детстве все видится с необычной стороны, а вещи, столь привычные и обделенные вниманием взрослых, живут своей тайной, увлекательной жизнью. Старенький халат, брошенный на стул, в неясных летних сумерках взмахивает рукавами под теплым дыханием прокравшегося в полураспахнутое окно ветра. И похож на тщедушного волшебника, присевшего отдохнуть после долгого странствия за магическими тайнами. А пушистые тапочки будто притаившиеся под кроватью лохматые зверушки-колобки, прикатившиеся из-за высоких гор, из заповедных лесов. В них уютно, как в пещерке, отдыхают маленькие ножки с розовыми пухлыми пяточками.

Взрослея, теряешь способность понимать жизнь вещей. Правда, был такой Ганс Христиан Андерсен — человек, знавший язык зверей и умевший подслушивать горестные воспоминания новогодней осыпавшейся елки, заброшенной на старый чердак и надеющейся на возвращение своей блестящей жизни, когда все любили и любовались ею.

Именно он, полузабытый голос знакомых вещей, которые видишь каждый день, еле слышным шелестом встречает как старых друзей посетителей выставки Ольги Цимболенко и Галии Ли «Есть» в галерее «Мирас». Художницы — одни из немногих современных мастеров, умеющих передать чистую поэтику безликого города, казалось бы, хаотично прочерченный, на самом деле, четко просчитанный излом зданий и вещей. Речь, впрочем, не идет о натюрмортах. Вещи на картинах художниц бессовестно сплетничают о людях, становясь на какое-то время полными хозяевами замкнутого пространства квартиры. Стоит ли удивляться, находя, например, недочитанную книгу не там, где ее оставил? А появляющиеся на полотнах люди, скорее, просто вписываются в любезно предоставленное им место, мирно сосуществуя с ярким миром предметов.

Там в складках одеяла затерялся смертельно уставший человек, с раскрытой, как цветок, ладонью, будто молящий о капельке покоя. Раскорячившееся, словно отъевшийся купчина, кривоногое кресло, случайный скудный букет цветов на подкравшемся незаметно к кровати низком столике ждут его пробуждения, возвращения в тревожный мир нерешенных вопросов и неполученных ответов. Туда, где словно лужа, в которой отражается заходящее солнце, растеклось зловещее пятно алого ковра.

«Есть» — воспоминания о хороших моментах, которые случаются у каждого в жизни, о нежности к миру, где каждому найдется место: для сна, работы, отдыха, любви. Полотна воспринимаются как мгновение, недлинный сюжет, выхваченный из мешанины повседневности, что неудивительно: Галия — профессиональный фотограф, а Ольга, взрослея — в профессиональном смысле, — увлеклась кино, в основном, пронзительными по сюжету и красноречивыми по операторской работе фильмами Линча, Антониони, Альмадовара (книга с его именем так естественно и небрежно притягивает взгляд на одной из работ).

Ольга училась в мастерской Михаила Назарова, и это имя многое объясняет. Ее вполне самостоятельные работы, конечно, отрицают слепое подражательство даже обожаемому учителю. «Кроме азбуки живописи, он дал, быть может, более ценное: показал, как нужно работать, не топтаться на месте, а, выбирая путь по душе, идти дальше», — считает Ольга.

Книги, разговоры, размышления вместе — Ольга и Галия, поддавшись очарованию жанра, нашли свою тему, увлекшись чистой эстетикой города: синими сумерками за окнами, цветастым, граничащим местами с нарочитой декоративностью интерьером бесконечных комнат, созданным людьми, старающимися отделить быт от серо-стального однообразия уличного пейзажа или, наоборот, впустить все его оттенки в тоскливую повседневность.

Перевод французского слова «натюрморт» как «мертвая природа» кажется несколько неверным. Ведь за подстреленной птицей, распластавшейся среди сочных, ароматных фруктов, так и чудятся свежее осеннее утро, охотники в широкополых шляпах, стаи дрожащих от нетерпения собак. А к бокалу вина, отбрасывающему алые блики на накрахмаленную скатерть, вот-вот прикоснутся изящные холеные пальчики в пене надушенных кружев. Каждый предмет несет на себе печать человека — мастера, что его изготовил. Заложенные страницы книги, кажется, еще хранят тепло руки, что на минуту отложила увлекательный фолиант. Раскатившиеся по столу крутобокие яблоки, осыпавшиеся лепестки увядающих цветов — будто мелкие следы незаметно подкрадывающейся осени. «Я не выбираю предметы для рисования, это просто должна быть моя вещь, — объясняет Ольга.

— Не выдуманная из головы, не чужая, а та, историю которой я знаю и люблю. Это вещи, сроднившиеся с моим бытом. Одну и ту же тему можно повторять бессчетное количество раз, меняется ситуация, твой собственный взгляд, вырисовываются детали. Работы живут своей жизнью, диктуя необходимость повторения или застывая в совершенном мгновении».
«Творчество — процесс необъяснимый, — вторит ей Галия. — Это как дышать. А цвет, расположение идут от самого предмета». Полотна, словно кадры фильма, следуют в непрерывном хороводе повседневной жизни, кажется, одного человека — Галии или Ольги?

Экспозиция выстроена очень стильно: ослепительно сочные краски натюрмортов, жанровых сцен словно наполняют галерею живым, дышащим солнцем и влажным воздухом весны, гомоном шагов — музыкой улиц и случайными обрывками разговоров. А фотографии Галии в утопленных нишах, затянутых черным полотном, — нечаянно распахнувшиеся в иные миры окошки: сонная гладь реки, распластанные, как веер, голые ветки деревьев, спутанный в затейливом узоре клубок растений, палой листвы в зябком тумане осени на краю мира.

Весна, лето, синее колдовство ночи, свежесть раннего утра, выстреливший листок в горшке, забытая на окне книга — всему найдется место и все имеет право на то, чтобы считаться произведением искусства и — жизни для художниц, «точно знающих, что делают свое дело», для которых «живопись — это любимое время суток».