Жить буду не я. Жить будет «Отрок Варфоломей» История одной картины, ставшей сенсацией

В 1890 году тогда еще никому не известный выходец из далекой Уфы сын купеческий Михаил Васильевич Нестеров буквально ошеломил художественную Москву, представив на передвижной выставке свой шедевр «Видение отроку Варфоломею». Картина стала сенсацией и была сразу же приобретена Павлом Третьяковым для своей галереи. Все было необычно в этом произведении — идея, столь не привычная для русской живописи того времени, пейзаж, так не похожий на пейзажи передвижников, и не передаваемая словами одухотворенная сопричастность к изображаемому сюжету.

Михаил Васильевич безошибочно, каким-то внутренним чутьем избрал в искусстве свой путь — путь «поэтизированного реализма». Он создавал картины-гимны, картины-песни, а «людей духовного подвига» всегда писал с особенной любовью. Каждая картина художника становилась событием в искусстве, вокруг его произведений разгорались споры самых горячих его поклонников и не менее страстных противников. Так было и с картиной «Видение отроку Варфоломею».
Михаил Васильевич, как многие творческие интеллигенты того времени, верил в реальный идеал, подражание которому могло бы привести людей к золотому веку счастья и любви. И нашел этот идеал в Сергии Радонежском — основателе Троице-Сергиева монастыря, в миру носившем имя Варфоломея.

Художник посвятил Сергию целую серию работ, начало же ей и положила картина «Видение отроку Варфоломею». Сергий стал для Нестерова не схимником, подвижником, а историческим деятелем — «игуменом земли русской». Его деяния он изучал не по житиям, а по хроникам и летописям.

Полотно написано на сюжет, взятый Нестеровым из древнейшего «Жития преподобного Сергия», автором которого был ученик Сергия — Епифаний Премудрый.

Первый набросок картины появился во время путешествия Нестерова в Италию, в альбоме набросков острова Капри. И там же художник понял, что, пожалуй, именно пейзаж должен стать едва ли не основным в картине. Художника глубоко трогало кроткое очарование северной природы. Нестеров искал в жизни «подлинники» своих грез. С крыльца усадьбы Абрамцево ему открылась, по его воспоминаниям, «русская осенняя красота». Здесь он и пишет эскиз, ставший в переработанном виде фоном картины. Изысканный излом сухих стебельков беспечально умирающей травы, среди которой словно вспыхивают лазурью последние цветы. Яркими монетками трепещут на тонких березках готовые улететь с первым дыханием приближающихся холодов ломкие листочки. Деревенская скромная церквушка затаилась в светлой золотисто-сумрачной тени засыпающих тихих лесов. И над гладкими холмами и словно застывшей водой опрокинулось низкое впитавшее сдержанные неяркие краски осени небо.

Не сразу Нестерову удается найти модель для Варфоломея. Ведь по преданию, неизвестный святой, взглянув на юного пастушонка, угадал в нем «сосуд избранный». На одном из эскизов Варфоломей, например, стоял сначала перед старцем спиной к зрителю. Лица его не было видно, а вся фигура со светловолосой головой и нарядная одежда скорее напоминали образ сказочного пастушка Леля, а не будущего подвижника. Художник почти отчаялся найти подходящую натуру, как вдруг на деревенской улице нечаянно встретил хрупкую, болезненную девочку с бледным лицом, широко открытыми удивленными глазами, «скорбно дышащим ртом» и тонкими, прозрачными ручками. В этом существе «не от мира сего» он узнал своего Варфоломея.

«Чарующий ужас сверхъестественного, — писал художник и критик Александр Бенуа, — редко был передан в живописи с такой простотой и убедительностью. Кажется, точно воздух заволочен густым воскресным благовестом, точно над этой долиной струится дивное пасхальное пение». Появившись на выставке, картина сразу же произвела на публику ошеломляющее впечатление: у одних вызвала искреннее негодование, у других — полное недоумение, у третьих — восторг. Однако публику волновало не само видение, а, как это ни странно, золотой венчик вокруг головы явившегося отроку святого. «Страшным судом» судили это полотно некоторые передвижники, называли картину вредной. Художник Григорий Мясоедов отвел Нестерова в сторону и всячески пытался убедить, чтобы тот закрасил этот золотой венчик: «Поймите, ведь это же абсурд, бессмыслица, даже с точки зрения простой перспективы».

Все это мало трогало Михаила Васильевича. До конца своих дней художник был убежден в том, что «Видение отроку Варфоломею» — самое лучшее его произведение. На старости лет художник любил повторять: «Жить буду не я. Жить будет «Отрок Варфоломей». Вот если через тридцать, через пятьдесят лет после моей смерти он еще будет что-то говорить людям — значит, он живой, значит, жив и я».