Казак Войска Донского

Махмут Салимов — человек столь разносторонних интересов, что не перестаешь удивляться, слушая его рассказы о собственной жизни и об истории башкирского народа с весьма занимательными и мельчайшими подробностями. Уроженец Давлекановского района, сейчас он живет в Ростове-на-Дону. Подполковник Российской армии в девяностые годы проходил службу в Северо-Кавказском военном округе, где и вдосталь довелось понюхать пороху и хлебнуть лиха. После одной из командировок в зону осетино-ингушского конфликта попал в реанимационное отделение госпиталя имени Бурденко. Лечение и реабилитация растянулись на несколько лет. Тогда он начал писать рассказы. Сейчас считает себя башкирским казаком в составе Всевеликого войска донского.

— Махмут Бакирович, как вы оказались среди донских казаков?

— Все очень просто и логично. Башкиры были переведены в казачье сословие еще в 1798 году указом Павла I. Я башкир, а значит — казак. Мне кажется, помнить об этом в наше время особенно важно.

Мы с сыном вместе с донскими казаками не раз бывали на Бородинском поле. Впервые попали туда в 1992 году, мальчишке было тогда восемь лет. Именно там он получил первый наглядный урок истории. Увидел, что башкирские конники были участниками этого великого сражения, и понял, что мы принадлежим к народу-воину. И мне не пришлось прилагать усилий, чтобы вызвать у него интерес к истории нашего народа и своего рода.

— Насколько подробно вы знаете свою родословную?

— Моя бабушка Минлеханум перенесла много горя. Ее муж не вернулся с фронта. Сын и дочь умерли в послевоенные годы от неизвестной болезни. Сестра скончалась при родах и оставила ей четверых детей, которых она растила вместе с двумя своими дочками как родных. А всего на войне погибло восемнадцать ее родственников. И она говорила, что из-за этого почти исчез наш род калмык из племени минцев.

Из поколения в поколение передается легенда о том, что род берет начало от калмыцкого мальчика, которого привез из далеких степей башкирский воин по имени Абдулкадир. Он нашел его на берегу Аральского моря в детской колыбельке, щедро украшенной накладными золотыми драконами. Говорили, что мальчик был из ханского рода…

Его назвали именем Ходайбирде, что означает «подарок Всевышнего». А детская колыбель хранилась в местной мечети вплоть до Гражданской войны, пока отряд каких-то голодранцев не разграбил ее. С колыбельки сорвали украшения и бросили ее на улице. Мой отец подобрал, наладил, и в ней росли его дети.

Продолжение этой легенды открылось для меня совсем случайно. Спустя много лет, работая над архивными материалами о службе башкирских казаков, я наткнулся на записи отца Иакинфа Бичурина. И там нашлось подтверждение тех событий.

— Вы и родословную изучали в архиве?

— Нет, в основном мне мама рассказывала. Помню, в детстве она вязала и говорила, а я слушал. И как-то раз заметил, что родинки на ее лице расположены симметрично с двух сторон от носа. Тогда она пояснила, что это не родинки, а метки, которые называются «мин». В старину считали, что имя с приставкой «мин» и метки на лице оберегают людей от разных несчастий, сглаза, болезней, порчи. И я понял, почему у многих моих родственников имена начинались с приставки «мин». А девушек с такими метками не осмеливались красть, боясь мести сородичей. Проколы на лице им делали раскаленными спицами, это было очень больно, но всегда почиталось как большое событие. Взрослые дарили подарки: платья, платки, сафьяновые сапожки. Самыми ценными считались серебряные подвески для кос — сулпы. Эти старинные украшения передавались по женской линии из поколения в поколение.

Знаю свою родословную до двенадцатого колена и границы наших родовых земельных владений в Чишминском районе — документы сохранились в архиве. Все жили очень просто, имели крепкое хозяйство.

Казак — значит служивый человек Российской империи. И предки мои все служили.

— Отец ваш тоже из казаков?

— Если судить по отношению к военной службе — да. Капитан в отставке Бакир Салимов закончил Сызранское пехотное училище накануне войны. Принимал участие в финской, а во время Великой Отечественной воевал в составе 13-й гвардейской дивизии, которой командовал легендарный генерал Родимцев. Начал войну командиром взвода — закончил командиром батальона. Был ранен в Сталинграде, но не согласился эвакуироваться на другой берег и не оставил своих солдат. Под Курском летом 1943 года отец получил тяжелое ранение и его демобилизовали по инвалидности. У него много наград. Самые главные — два ордена Красной Звезды. Первым награжден за финскую войну, вторым — за оборону Сталинграда.

Дед мой германскую прошел в чине офицера. В тридцатые годы был раскулачен, арестован, но потом реабилитировали. Учли, что в Гражданскую войну за красных воевал. А потом он раскаялся в этом, сказал перед смертью: «Зря мы золотые погоны срывали с себя и с других!» Все это вместе оказало на меня огромное влияние, и еще в детстве я решил стать военным. Но долго не решался рассказать маме о своей мечте. Дело в том, что я в семье младший и, согласно обычаю, должен заботиться о родителях. Четверо старших детей разъехались, и мне самой судьбой было определено остаться с мамой. Но она, когда узнала о моем намерении стать военным, всплакнула и неожиданно поддержала меня, за что я ей очень благодарен.

— Чувствуется, что у вас в семье к старшим относятся с особым почтением. Это тоже передается из поколения в поколение?

— Наверное… Но делается это как-то ненавязчиво, просто дети растут и понимают, что к родителям надо относиться только так. Это само собой разумеющиеся вещи. Когда мы были маленькими, принимали и родительскую ласку, и строгость, поскольку понимали, что все это делается для нашего блага, и имели к матери и отцу большое доверие. В семье младшие непременно должны чувствовать уважение к старшим, подчиняться им. А старшие — помогать младшим, защищать их. Тогда создается прекрасная семейная атмосфера.

— Вам никогда не приходилось жалеть о том, что стали военным? Ведь многое пришлось пережить и повидать, выполняя конституционный долг в зоне локальных конфликтов. Переоценка ценностей не произошла?

— После окончания Ростовского командно-инженерного училища я был распределен в Сибирский военный округ. Однажды вечером после боевого дежурства мы отдыхали в палатке, где истопником был рядовой Мкртчян, которого призвали из Нагорного Карабаха. И тогда за чаепитием он задал мне вопрос, который я потом часто вспоминал: «Товарищ старший лейтенант! Как вы думаете, война будет?» Я начал эмоционально рассуждать о несокрушимой боевой мощи нашей армии, о ракетных войсках стратегического назначения, в которых мы служим, и вдруг осекся на полуслове… увидел, что он так тревожно глядел на меня. Я спросил: «Мкртчян, а у тебя кто-нибудь воевал в Великую Отечественную?» Он тихо сказал: «Да, два моих дедушки не вернулись с войны». Мне вспомнилось, как мой отец сказал когда-то, что Великая Отечественная — последняя война в нашей истории, ибо после такой страшной бойни люди просто не допустят никаких распрей. И что они воевали за то, чтобы больше не было войн. К сожалению, он ошибся…

Спустя какое-то время Мкртчян прислал мне письмо из Нагорного Карабаха, в котором писал, что он, директор школы, сидит в пустом и холодном кабинете, дети уже давно не ходят в школу, а перед ним лежит автомат, и он вынужден воевать. И никто ничего не может сделать, чтобы прекратить эту бессмысленную войну. Больше писем от него я не получал.

— А у вас случались такие моменты, когда было особенно страшно?

— У каждого из тех, кто воевал, они были. Один из самых чудовищных до сих пор стоит у меня перед глазами. Я находился на аэродроме и ранним туманным утром вышел на летное поле. И насколько хватало видимости, все было заставлено цинковыми гробами. В этот момент подъехали ребята на БТРе, начали разгружать: раненых — в одну сторону, убитых — в другую. Все это делали как-то машинально, будто без чувств и глаза у них были какие-то пустые, будто мертвые. Закончили работу, сами погрузились в БТР и опять умчались в бой.

— Вот к чему приводят безобидные, на первый взгляд, споры по идейным или национальным разногласиям. У вас в роду царил культ уважения и любви. Как вы считаете, можно его привить людям разных национальностей?

— Все эти так называемые споры вызывают недоумение у людей моего поколения, родившихся в шестидесятых и воспитанных, как раньше говорили, в духе интернационализма. Я по происхождению башкир, по воспитанию — российский офицер, и никак не могу понять, из-за чего происходили все эти локальные конфликты. Нам что, не хватало места на земле, воздуха, хлеба? За что мы воевали? Есть такая хорошая русская поговорка про то, что не стоит зарекаться от тюрьмы да от сумы. И как показала практика, от войны тоже нельзя зарекаться. Досадно мне, что отец воевал за то, чтобы не было больше войн, а вышло вон как… И все-таки я понимал, что конфликт на Кавказе при определенных условиях может перерасти в гражданскую войну. И мы обязаны были это предотвратить.