Апокалипсис подождёт

В нашей стране никогда не переводились полчища тех, кто считает деньги в чужом кошельке. Старания профессиональной части этой рати государство оплачивает, чтобы кошелек не разбухал от купюр, вырученных в результате сомнительных операций, подрывающих бюджет. Охотников «взять под себя что-нибудь казенное и рубить проценты» наплодилось сверх меры. Зато наперечет те, кому претят финансовые трюки разномастных депутатов и чиновников. Не из-за отсутствия «кода доступа» к бюджетному пирогу. Дело в принципах, которым они следуют. Наверное, эти принципы, странные по нынешним временам, даны им от рождения: такой густой замес из самоуважения и самодостаточности, отторгающий посягательства на отчуждение собственного труда, семьи и будущего. Эти люди — из той самой прослойки россиян, не привыкших жить унизительно.

Еще они горазды на размышления о ходе исторического развития страны. И в размышлениях наличествуют признаки патриотизма. Не показного, раздутого агитпропом до неприличных силиконовых масштабов. Принцип иной: «не по хорошу люб, а по любу хорош».

Сладость добровольной кабалы

Иное имя Щербинину, думается, просто не к лицу. Иван он и есть Иван. На таких, как бы пафосно ни звучало, деревня, да что деревня — страна держится!

Стоим мы под колким зимовеем у ворот весьма скромной на вид фермы. Диктофон, не стерпев морозной атаки, самовольно отключился, меня бьет мелкая дрожь, а Ивану Александровичу все нипочем: грудь нараспашку, скулы, как у девахи на выданье, — в алых яблоках. О чем ни заговори, с ходу включается в разговор. Да так ладно повествует, словно стихи читает. По секрету говоря, иногда строку кропит легким матерком. Для сохранения ритма, наверное. Так возница, почуяв, что жеребец сбавляет ход, лишь слегка поведет поводьями — и резвее заскользят полозья кошевки по мякоти утренней пороши.

Про кошевку я, похоже, загнул. Щербинин — шофер. Бывший. А ныне (уже десять лет) — председатель СХК «Куяштыр». Но в удовольствии прокатиться с ветерком — что на служебной «семерке», что на личной «Калине» — редко когда себе отказывает.

Коровник, у ворот которого меня в пять минут продуло до костей, включен в программу «500 ферм». Как тут не порадоваться за сельхозкооператив — один он такой в Аскинском районе. Повезло! Ну, это как поглядеть…

— Приехал как-то Исаев (министр сельского хозяйства РБ — ред.), говорит, коль начал делать, давай евроокна вставляй. Пластиковые, значит. Пытаюсь осторожно возразить: «Дорого». А про себя думаю: «Не все ли равно коровам, в какое окно пялиться?». А министр напирает: «Выкручивайся. И еще подумай, как молокопровод оборудовать». Вдобавок ко всему заявил, что ферму без бытовой комнаты комиссия не примет.

Поразмыслив, Щербинин решил: коровам, может, и безразлично, какие окна в помещении. Но не все равно тем, кто на ферме работает. Короче, заказали пластиковые окна, молочный блок оснастили новеньким оборудованием. А нынче к осени раздачу кормов механизируют. Вбухали четыре миллиона рублей, кредит пришлось оформлять. При том, что долговой «хвост» тянется аж с девяностых годов.

Удивляюсь:

— Это как же вас угораздило?

Щербинин охотно поясняет:

— Долги колхозные. Наши, выходит. СПК — правопреемник колхоза имени Ленина.

Мне невдомек: это же добровольная кабала!

— Не догадались с «чистого листа» начать?

— Как же, мы честные люди! Ни государство, ни кредиторов не кинули ни разу. По совести, за колхозные грехи надо же кому-то отвечать. Ничего, сдюжим, немного осталось. Вот мы не знали всех тонкостей программы «500 ферм», надо было сразу подрядчика искать, а мы материалы сами закупали, хозспособом строили. Нам объемы финансирования и подрезали. Но я на государство не в обиде: нечего на зеркало пенять…

Когда здешний мороз окончательно меня сломал, я намекнул на данное министру обещание оборудовать бытовую комнату: надежда отогреться уже давно свербила мозг. Оказалось, тут не только можно чаю испить, но и попариться всласть в сауне, душ принять…

— Кто-то пользуется этим роскошеством или только министру да комиссии показывать будете?

— На гостей не рассчитано. Это все для доярок. Здесь дверь никогда не закрыта, заходят, чай пьют.

Ощущение того, что реконструкция фермы похожа на затянувшуюся кампанию, все же не проходило. Словно прочитав мои мысли, Иван Александрович принялся размышлять вслух.

— Почему в коровнике деревянные потолки сохранились? На каждый чих надо заказывать новый проект, изыскания. Это огромные деньги. Миллионов в 20 — 30 обойдется вся карусель. Хочу так подштопать, чтобы потом лет 10 — 15 голова не болела.

— А вдруг государство перестанет финансировать после 2015 года?

— Проблема! Считай, с 90-х годов толком строительством не занимаемся. Нет возможностей. Выживаем. Идем, как по лезвию ножа: того и гляди, свалишься или порежешься. А программа «500 ферм» дает возможность хоть что-то сделать. Людям так объясняю: пока работаем — зарплату получаем.

— И много претендентов на зарплату в сельхозкооперативе?

— Кадры в дефиците. Брать со стороны — все равно, что кота в мешке, редко порядочного встретишь. Были у нас варяги — из других районов. Долго не проработали. Механизаторов нет, в возрасте все. Молодежь уходит: хочет денег — много и сразу. Едут в Екатеринбург, на «севера». В Аскино где-то на пилораме работают. У нас те же «живые» деньги — не продуктами, не зерном выдаем, не трудодни рисуем в журнале. Средняя зарплата восемь тысяч, но люди идут туда, где можно получить на пару тысяч больше. На рынке труда мы пока неважные конкуренты — бюджет скромный. Считаем каждую копеечку. Вот солому когда-то запаривали, теперь отказались — на пропарке столько электроэнергии спалим, золотое молоко станет. Раньше как было? Население платило копейку за киловатт, колхоз — наполовину меньше. А сейчас? Частник платит рубль тридцать, а предприятие — четыре тридцать. В чем разница между СПК и частником? Думаю, государство страхуется от возможного социального волнения, ну а предприятие не потянет, так это его проблемы. Только при этом почему-то забывают, что предприятие — это не только здания, станки и механизмы, но те же граждане.

Иногда думаешь: денег кот наплакал, отложить бы платежку. Однако стоит слабину дать, такие пени набегут… Лучше ремень на животе подтянуть, да рассчитаться. Но честно скажу: пока умирать не собираюсь, напрасно грозят апокалипсисом.

Конец света: ответ ребром

Тема неизбежного конца света, похоже, увлекает моего собеседника. Рассматривает он ее в юмористическом ракурсе. Почти как Задорнов.

И тот и другой насмехаются над антигероями. Только в словах Щербинина сквозит еще и торжество справедливости.

— Городским устроить апокалипсис проще пареной репы — достаточно на несколько дней лишить электропитания. И те, кто крестьян обдирает, как липку, рванут к нам, в деревню: купюрами щи не заправишь, в салат не нашинкуешь. А у нас что? Зерно есть, хоть без электричества, да муку намелем. Бычка под нож — мясо будет. Картошкой подвал забит. Газа не будет? Плохо, но у меня камин, у соседей — печки, дрова под боком, будем потихоньку подбрасывать в топку.

Дети у меня в городе. Три дочери и внук. В декабре, накануне конца света, звоню: приезжайте. Они: папа, ты что, серьезно веришь в эту чушь? Я: все равно приезжайте, давно не гостили. Летом внук со мной повсюду. Деревенские шутят: никак, председатель смену себе готовит.

Нынче я к дому пристрой начал сооружать, так дочери одобряют: правильно расширяешься, мы к старости вернемся. Не думаю, что это шутки. К старости многие возвращаются в родные места. А чего не жить в деревне — газ провели, дороги по всему району. Порой ругаются сельчане: хуже, мол, стало. Я с этим не согласен. Никогда не думал, что по деревне нашей осенью смогу на «Жигулях» проехать, нигде не буксанув. Был молодым, мечтал о дороге от Аскино до Куештыра. Только когда вся эта чехарда в девяностых началась — апокалипсис для партии — дорогу построили. Коммунистов я не понимаю — что, не могли справиться? Советский Союз рухнул, потому что произошло отчуждение государства от общества. Кормили с рук полмира — черт те кого, и черт знает из каких высших соображений. А по улице Калинина в Аскино на «Урале» рискованно было передвигаться. Из Казанчей в апреле на К-700 не выбраться, руководители на совещания через Бирск ехали...

Плесень революции набирает цвет

Едва кто-то из успешно хозяйствующих собеседников начинает охаивать Советский Союз, я, как какой-нибудь сеттер или дратхаар, принимаю стойку — задаю типовой вопрос:

— А у вас родственников среди кулаков не было?

— Были, — отвечает без раздумий Иван Александрович. — Раскулачили деда моего, на три года в тюрьму упекли.

— А чего же он такого наворотил, что так сурово обошлись?

— Сам себя кормил — вот и вся провинность. Две лошади, коровы были. Мать все вспоминала, как раскулачивали. Отец, рассказывала, за калиной ушел в лес, а эти нагрянули. Один с тростью ходит, тычет — не спрятал ли зерно где? Дед пришел с калиной. Увидел, что творится, ведро в телегу поставил, да неловко так, упало оно. Калина рассыпалась по телеге, струйкой кровавой закапали бусинки на траву. Вот бабушка тогда с детьми горя хлебнула — будь здоров. Лошадей забрали, скарб весь отняли. Детей шестеро, мал мала меньше. Матери моей пять лет в
37-м исполнилось. Дед отсидел, война началась, его — в трудармию, а потом во второй эшелон на фронт. До Праги дошел, за бандеровцами по горам мотался, да из лесов выбивал. Второму эшелону лиха досталось сполна: за день как-то семь рот положили. Только несколько дедов в живых и осталось. Привезли пополнение — пацанов лет семнадцати — и в атаку. Они: ура! Как политруки учили. Ну и поливает их неприятель свинцом, как в тире. А деды, жизнью битые, войной ученые, где за куст, где за бугорок, да мелкими перебежками — атакуют, но осторожно. Военную науку дед постиг еще в Первую мировую. Ранения, правда, избежать не удалось. Вернулся с войны, в колхозе работал. Корил ли власть? А что власть? Мало ли какое указание сверху могут спустить. Важно, кто и как будет указание исполнять. Боязно, когда остервенелые за дело берутся. Жди беды. Эти никого не пожалеют. Отца родного в кураже, чтоб выслужиться, в грязи изваляют. И главное, кто в активистах состоял, в комбедах разных? Нынешние бомжи — один к одному.

Я сейчас чего боюсь? Многие деревенские, как голытьба. У них дома в упадок приходят, скот не держат. Время от времени устроятся на работу, бросают. И таких людей становится все больше. Да и в городе такая же история. Тому, у кого за душой ни гроша, терять нечего.

— Так и хочется продолжить: «…кроме своих цепей». Так это о пролетариате было сказано в коммунистическом манифесте. Хотя ему все же было что терять — рабочее место, к примеру. Боитесь новых революционеров? Или жупел не страшен пуганой вороне?..

— Страшен. Ведь как идет дебилизация общества? Вот была у нас семья — семеро детей, родители пили. Дети подросли, девки замуж повыходили, парни оженились. Стало уже восемь семей, так? Старшей девчушке еще повезло, приличного парня встретила, работает, остальные под чистую — копия родительской судьбы. Страшно, если их дети лет через 15 повторят родительскую судьбу. Таких семей станет больше, чем нормальных. Тогда они будут решать, как дальше жить деревне, району, республике, стране. Зреет новая революционная ситуация. Как заставить этих людей работать? Пусть хотя бы свое хозяйство держали, себя обеспечивали. Так ведь не хотят, вот в чем беда. Законы нужны, чтобы человек стремился работать. Говорят, в деревне нет спроса на рабочие руки. От лукавого это! Раньше попробуй месяц не работать — могли припаять статью за тунеядство. Не о том речь, чтобы в Сибирь лодыря отправлять — там и со своими-то не знают, как сладить. Давайте так рассуждать. Дорога построена, государство деньги вложило, а по ней и я езжу, исправно выплачивая налоги, и лодырь беспробудный. Будь я президентом страны, издал бы указ: установить фиксированную ставку налога любому трудоспособному человеку. Независимо от того, работает он или на печи бока отлеживает. В Германии принят налог с человека. А у нас один с сошкой, семеро с ложкой.

— Нельзя вам в президенты, Иван Александрович: характер жестковат.

— Не о том я! Силовыми методами ситуацию не исправить. Сталин не поможет. Индустриализация страны возведена на костях миллионов людей. Так нельзя. Нужны экономические рычаги, чтобы не выгодно было филонить. Нужны стимулы. Колхозу не десять рублей за литр молока платить, а тридцать, не повышая розничной цены на конечный продукт. Нормальная пропорция, если упаковка тетрапака в магазине по 37 рублей идет. Тогда бы и зарплата доярок была не меньше 18 тысяч — никто бы в Свердловск не поехал на заработки.

Рецепт крестьянского счастья

Тут Иван Щербинин заводит уже ставшую привычной пластинку о государстве, которое должно компенсировать издержки крестьян, как на пресловутом Западе. У нас есть Газпром, Сибнефть, Лукойл и прочие магнаты. Газ и нефть — общенациональное достояние. А мечты сбываются только у кучки людей, оседлавших трубу. А прихватизация? Ну, ладно, хапнули, когда была возможность. Уж такие проценты срубили, потешаясь простодушием облапошенного, нищего народа, так поимейте совесть, сделайте что-нибудь полезное, нужное для страны, а не только для нового барчука, вознамерившегося купить себе еще один баскетбольный клуб
в Кливленде.

— Получается, правы те, кто считает, что хуже стало жить в деревне?

— Тут вот какой парадокс. Восемь тысяч рублей, которые мы платим колхозникам, это уровень восьмидесятых годов прошлого века. Неплохая зарплата. Почему людям кажется, что живем хуже? В ту пору соблазнов было на порядок меньше — ни тебе электроники заграничной, ни иномарок. Чтобы на иномарку наскрести, восьми тысяч в месяц маловато. Но неразрешимой проблемы нет! Вот мне, председателю, казалось бы, на фиг содержать целый скотный двор? А у меня шесть голов в хлеву: три коровы, два быка, телка. Шесть поросят, десять овец. Куры есть, гуси, утки. Было по осени два бычка, продал. Что получается? Сколько мы с женой зарабатываем, столько же денег выручаем и от частного подворья. Кое-кто уже говорит, пора раскулачивать.

— Не проще ли было стать фермером, сбросить это ярмо забот, да работать на себя?

— А зачем мне, ну, скажи, зачем? Смысл в чем?

— Ну, не знаю. Деньги заработать…

— Сколько надо, чтобы нормально жить? Покушать хорошо, срам прикрыть — в смысле, одеться нормально. Что еще надо?

— А три дочери, которые в Уфе живут, а внук? Они ни в чем не нуждаются? Внук подрастет, скажет, дед, покупай машину….

— В чем сложность-то? Откормил четырех быков — вот тебе почти машина.

— Какой марки машина?

— Не «мерседес», конечно. А зачем он нужен, «мерседес»? По мне так «семерка» ничуть не хуже любой иномарки. Причуды нынешних хапунов удивляют. У нас тоже запросы выросли, но они соизмеримы, совестливы мы от природы, что ли… Ну на что еще деньги нужны? В Египет слетать пожарить кости на солнце у моря? Тысяч сорок-пятьдесят наскрести не проблема. Только не был я там никогда. И стремления такого нет. Был вот я в Германии. Ну и что? Крышу не снесло от увиденного — мы не люди второго сорта. А кое в чем они могли бы нам позавидовать. Немцу, чтобы шашлык пожарить, надо в магистратуру заявление нести: можно ли мангал растопить? Мы в любом месте мангал поставим — жарь, никто тебе ничего не скажет. А кто приедет, так в свою компанию пригласим. Конечно, многому и поучиться можно. Я вот поглядел на жизнь немецкую, так мечтой загорелся — построить в колхозе бассейн. Денег только пока не хватает.

— Согласитесь, председателю все же легче достичь финансового благополучия в деревне.

— Живет у нас Дамир, частник. Держит до 200 овец. Сам себя всем обеспечивает. Механизм благополучия очень прост. Не хочешь работать в колхозе — пойди в Россельхозбанк, возьми кредит, купи десять бычков в марте. Это тысяч в 160 обойдется. Паси все лето, корма приготовь — и к декабрю считай навар. Где пасти — не вопрос. Можно пасти в деревенском табуне; десять бычков — десять дней. Я же через месяц пасу по пять дней, ничего, горб не вырос. Дамир, кстати, сам пасет. У него десять гектаров своей земли.

— Отчего же фермеры наперечет?

— Придет время, будет больше. Деревенское общество обязательно заставит человека жить по своим законам, а не так, как ему хочется.

— Ну да! Что ж вы тогда пьяниц-то не отлучите от рюмки?

— Они же больные. Из 40 человек двое-трое, случается, в запой уходят: губит водка. А вот пиво — его вообще запретить надо. Пивной алкоголизм еще пакостнее, хотя цель была благая: пусть вместо водки народ пивом балуется. Есть такая мечта: запретить продажу баллонного пива в нашей деревне. Это какая-то катастрофа: была емкость 1,5 литра, потом два, три… Уже в пятилитровых канистрах пойло появилось. Зараза редкая: пока не осушат, никого за уши от пивного баллона не оттащишь. Вот и в экономике такая же корявая картина. Процедуру банкротства окрестили оздоровлением. Что в результате «оздоровления» получили? Налогооблагаемая база сужается, как шагренева кожа, а бюрократический аппарат разрастается. Чиновникам надо контроль осуществлять, отчеты писать. И куда им путь держать? Да к тем, кто еще худо-бедно копошится. К нам и едут. В конце года втроем пожаловали. И каждый свой хлеб «отбивает». Извини, говорят, но если штраф не выпишем, «наверху» нас не поймут. Что получается: производителем быть не выгодно. Иногда думаю, может, бросить все к чертовой бабушке, и жизнь по другой колее покатится — без выбоин да ухабов?

Иван Александрович, конечно, горячится. Не бросит он свой кооператив ни добровольно, ни за сладкие коврижки. Замечу: посулы были, да прямо сказочные. Наведались однажды финансовые гении, предложили проект, как из колхозной грязи да в князи угодить.
В двух словах юридически неуязвимая схема сводилась к продаже всего движимого
и недвижимого имущества с последующим размещением вырученных средств на банковских счетах. Колхозникам с председателем оставалось лишь лежать на печи, поплевывая в потолок да подсчитывая набегающие проценты. Или разводить страусов
с павлинами на личном подворье, чтоб уж совсем от безделья не страдать. Посмеялся Щербинин, представив экзотическую перспективу, да и указал гостям на порог. В его понимании такой поворот событий и стал бы настоящим апокалипсисом.

МЫСЛИ ПО ПОВОДУ

— Не понимаю, отчего комбайн «Нью Холланд» взахлеб расхваливают? Хуже «Дона» молотит. Такой горох у меня стоял — душа соловьем заливалась. Запустили «Нью Холланд» из МТС, хожу руки потираю, урожай подсчитываю. Обмолотили — 13 центнеров с гектара.

Хоть белугой вой! Что ж, думаю, такое произошло? Солому гороховую запрессовали. Зимой кормить начали — тут из соломы шрапнелью и рванул горох. Где «Нью Холланды» работали — осенью, если присмотреться, зеленая полоса всходов.
И не удивительно, если комбайн, как «Жигули», шпарит по полю. Им наша урожайность даром не нужна — главное гектары накрутить.

— Летом молоко по восемь рублей за литр сдаем. Но ведь в магазине цена не снижается — те же 37 рублей горожане выкладывают за литр в тетрапаке. Думал свою переработку наладить. Но как представил, какой геморрой на голову обрушится — сертификация, санэпидстанция… Это ж столько контор клопом присосутся к худосочному крестьянскому телу!

— Была ли хоть одна реформа во благо крестьянству? Разве что столыпинская,
но она была прервана Первой мировой войной. Большевики когда-то раскулачивали зажиточных крестьян. А теперь для колхозов изобрели процедуру банкротства. Приходит конкурсный управляющий. Цель одна — растащить все. Он и растаскивает успешно. В районе от колхозов только наш СПК да СПК «Урал» остались. Музейная редкость по нынешним временам.