Рашит Шакур: Солнце в моём сердце

Недавно поэт, ученый, общественный деятель отмечал юбилей. Кто-то уныло пересчитывает годы, тоскливо размышляя о приближающейся старости и поджидая неизбежную немощь тела и уныние в душе. В 75 лет Рашита Закировича вместилось столько событий, эмоций, чувств, размышлений на самые разнообразные темы, которыми он щедро делится с читателями своих интереснейших книг, монографий, что хватит, пожалуй, не на одну жизнь. Интеллигентный собеседник, обаятельный человек и, кажется, в душе по-прежнему романтик, доктор филологических наук, заслуженный деятель науки РБ Рашит Закирович Шакуров — автор научных публикаций, поэтических сборников (именно первый из них и называется «Солнце в моем сердце»), монографий. Отдельные стихотворения переведены на русский, украинский, казахский, чувашский, болгарский, немецкий языки и положены на музыку.

— Вы уроженец Альшеевского района. Как пробудилась в вас любовь к слову, к науке, тем более что окончили-то вы нефтяной техникум?

— Для меня особенно важен был период учебы в сельской школе. Там была удивительно хорошая атмосфера. Учителя как-то умели поощрять интерес к знаниям. Близким сердцу был даже воздух моей деревни. Я вижу ее во сне до сих пор: иду туда неровной тропкой, купаюсь в речке. Может, потому, что это сон, мои родные места выглядят очень красивыми, вода в реке кажется теплой. После семилетки я уехал поступать в техникум. Приезжая на каникулы, заходил почти в каждый дом. И везде меня встречали как родного.

Та же забота друг о друге окружала нас и в семье. Я был седьмым из восьми детей. Два старших брата ушли на войну, прошли через все пекло и вернулись. Может быть, помогли молитвы матери и отца, очень хорошо знавших Коран и читавших его по-арабски.

Школа еще и закалила меня: идти туда надо было семь километров, через речку. Особенно страшновато было весной. Мне довелось учиться в относительно спокойное время, а вот тем, кто ходил в школу после войны, пришлось натерпеться страху: вокруг было много волков. Помню, как вернулись домой перепуганные старшие сестра и брат: они увидели целую стаю, вышедшую на дорогу.

Старший брат, уехав в армию, оставил дома шахматы и карты. Шахматы помогали коротать долгие зимние вечера. Карты висели на стене, и мы соревновались, кто скорее найдет речку, город и уже до учебы в семилетке я свободно «путешествовал» по Европе, Азии.
А в нефтяной техникум пошел из любви к геологии. Правда, еще и к географии, истории, языкам. В то время, когда я должен был выбирать себе специальность, в семье наблюдался явный перебор гуманитариев: кто-то учился на юридическом, кто-то — в педучилище. Но последнее слово оставалось за старшим братом, капитаном, фронтовиком. Он жил в Октябрьском — туда и уехали мои документы, в нефтяной техникум.

— Когда-то Новелла Матвеева написала: «Когда потеряют значенье слова и предметы, на землю для их обновленья приходят поэты». В чем вы видите предназначенье поэта?

— К желанию высказаться по-особому, зарифмовать свои переживания привело чувство эмоционального сопереживания, радости от того, что происходит вокруг. Помню, большое событие было в стране: сдавали Волго-Донской канал. К тому времени у нас дома уже было радио «Родина» — единственное на все село. Играла музыка, у диктора был взволнованно-праздничный голос. А я сижу дома один и пишу об этом стихи.

— Раритетом стала ваша книга «Звезда поэзии» о Мифтахетдине Акмулле. Что для вас значит это имя?

— Оно для меня и боль, и любовь. Еще в студенческие годы я сделал вывод, что любой, кто приходит в литературу, должен бережно относиться к наследию прошлых лет.
Акмулла заслуживает особого к себе отношения. Его трагическая судьба, жизнь, оборвавшаяся на взлете. Сильный, талантливый поэт великой степи. Человек высокой нравственности, праведный — из того поколения, что было воспитано учителями-суфиями, людьми, всю жизнь стремившимися к внутренней чистоте, совершенству. После его гибели пропала основная часть рукописей, которые он возил с собой. А последующие годы были настолько сложными, что люди сами стремились избавиться от старых рукописей. Потом наступил период атеизма. Большая часть стихов Акмуллы погибла.

Но произошло, можно сказать, чудо. То поколение людей, что получало образование в медресе, запомнило его стихи наизусть. Наследие Акмуллы было собрано по крупицам.

— Ваша книга по топонимике стала библиографической редкостью. Чем вас привлекла эта наука?

— Судьба не ходит прямыми тропами и всегда может внезапно повернуть в ту сторону, о которой и не думаешь. В университете я твердо решил стать литературоведом. Но поступить в аспирантуру по этой специальности было трудно.

Зато появилась возможность стать аспирантом в области языкознания. Так в моей жизни появилась новорожденная тогда наука — топонимика, изучающая географические названия, их происхождение, развитие, современное состояние. Я знал географию, историю, фольклор. Все кусочки мозаики сложились, и я стал профессиональным топонимистом, написал докторскую диссертацию.

Представьте, специфические башкирские названия прослеживаются на Южном Урале аж со времен Геродота — это 2, 5 тыс. лет. Ученый А. Малолетко проследил топонимические названия, данные башкирами в верховьях Оби по наличию компонента «газы»: припомните, Аургазы (более точно — Ургаза), Куюргазы. «Газы» — по-башкирски «река». «Идель» — тоже, но большая.

«Кургазак», например, происходит от сочетания «кур» — сила, мощь и... закваска для теста, «газак» — опять-таки от элемента «газы». То есть Кургазак — «место, где течет целебная река, река, придающая силы». У нас в республике можно насчитать 7 — 8 названий, в основе которых — элемент «кур». Для меня важно изучать топонимию одновременно с историей. В названиях заложена информация, которая сохранилась, быть может, только там.

— Как бы вы, знаток фольклора, определили его суть? Сейчас, к сожалению, развелось много псевдофольклорных направлений в искусстве, использующих по своему усмотрению тот или иной элемент народных традиций, обычаев, костюма.

— Фольклор — это чистый родник, ничем не разбавленный. Это, прежде всего, умение записать устные рассказы бывалых людей, затем рассказать их, что уже можно назвать фольклорным началом в человеке.

У каждой песни, связанной с каким-либо событием, — своя история. Например, «Буранбай». Ее сюжет сохранился в форме баита. Этот баит был записан на дереве, по легенде, самим Буранбаем и затем был переписан. Слова легли на музыку, и теперь мы знаем этот баит как известнейшую песню. Многие народные песни зарождались как легенды.

Фольклор нужно не только издавать, но и изучать, сравнивать с другими науками.

Я жалею, что все не хватает времени перечитать сказки. Для меня кажется удивительным, что в них речь нередко идет о городах, ханских дворцах, о роскошной жизни правителей. И все это иногда слышишь от старого человека, который и современных-то городов не видел. Откуда это достоверное описание убранства, знание городских обрядов? Все это идет из глубины времен, о которых мы уже не помним.

Кстати, сейчас стали проводить конкурсы чтецов эпоса «Урал-батыр». Кому пришло в голову включать в конкурс переводы на разные языки? Когда-то для башкир это произведение было таким же священным, скажем осторожно, как Коран. Но никто не устраивает конкурсы чтецов того же Корана, переведенного на французский язык. Коран — это молитвы, и читать их нужно по-арабски, но ни в коем случае даже не по-башкирски. Это грех. То же в отношении «Урал-батыра». В нем важно все: звучание, интонация, мелодика любого слова — все это аура «Урал-батыра».

— Одно время вы работали журналистом. Чем журналист, по-вашему, отличается от писателя?

— Журналистика — это как скачки на сабантуях. Неважно, каким ты придешь, главное — ритм скачки. Когда я начинал работать, кстати, сначала на радио, я испытывал настоящий стресс. Еду по заданию, что-то обдумываю заранее, записываю — я на коне. Это такая мобилизация самого себя, которая по своей трудоемкости превосходит многие формы творческой работы. Писатель тоже едет на коне, но у него есть время посмотреть по сторонам.

— Вы один из авторов «Энциклопедии башкирской литературы». Какие, по-вашему, времена сейчас переживает национальная литература: подъем, спад?

— Мне кажется, все, что сейчас происходит в жизни, происходит и в литературе. Жизнь поставила писателей перед большими трудностями: в житейском плане, в идеологическом. Сейчас писателю трудно определиться с основной линией своего творчества, подобрать «ключик», чтобы написать о сегодняшнем дне. Это мучительный период. Выручает, может быть, обращение к какому-то другому времени. Поэзия — в более выигрышном положении: ведь поэт может выражать свое отношение к происходящему иносказательно. В башкирской прозе сейчас наметилась интересная тенденция: художественное исследование жизни суфиев. Например, это произведения Лиры Якшибаевой, написавшей целый цикл произведений о провидцах, целителях. Это та часть культуры прошлого, которая, пройдя сквозь советское время, оказалась востребована в новой жизни, когда столь сильно стремление к духовному возрождению.