Константин Сутягин стал своим среди чужих

Художник Константин Сутягин — настоящая «парижская штучка». Мы познакомились в Сити дез Ар — Городе искусств на берегу Сены. Его изысканные работы, будто покрытые флером времени, не поддаются классификации. Они представляют собой единственное в своем роде впечатление абсолютно не похожего ни на кого человека. Свои творения художник сопровождает еще и оригинальными текстами. На парижских выставках его работы, несмотря на языковый барьер, приходятся ко двору — ведь недаром импрессионизм, как направление искусства, зародился именно во Франции.

Разговор с известным мастером длился с перерывами целый день — под зонтами на людных улицах, в мансарде известного музыканта, в кафе под двойное кофе без сахара. Накрепко связывало нас при этом одно — родной город Уфа.

— Константин, расскажите о себе, о своем роде-племени. Где учились, с чего начинали творческий путь?

— На улице Белякова в Уфе у моей прабабушки, Татьяны Григорьевны Куракиной, был большой дом. Там и жила вся наша семья — прабабушкины дети, внуки, правнуки. Очень хорошо помню все это зрительно — сад, куры, свиньи, даже корова была. Когда дом снесли, всем дали отдельные квартиры на проспекте Октября, где я и прожил до 17 лет. Потом поехал в Киев, поступил в военное училище — пошел по стопам деда. Но почти тут же передумал учиться там — поступил в Москве в МВТУ имени Баумана. Когда окончил его — работал в НПО «Энергия», делал «Буран». Параллельно интересовался живописью, занимался в творческой студии и со временем окончательно сделал выбор в пользу искусства, вступил в Московский Союз художников. Сказались, видимо, гены второго моего дедушки, увлекавшегося живописью. Но, поскольку он хорошо учился в математической школе, в семье этому тогда не придавали значения. Мало ли кто что любит? Вот я в свое время еще и музыкальную школу закончил, так что ж теперь — в музыканты идти?

— В Париже вы живете, обычно, в Городе искусств. Расскажите подробнее об этом творческом проекте.

— Во время второй Мировой войны в центр Парижа попала бомба и разрушила одно из исторических зданий. Власти думали: что же построить там? Оригинальный проект предложил Феликс Брюно — выстроить современное здание с просторными мастерскими и приглашать туда работать художников со всего мира — компенсировать, так сказать, внешнее уродство внутренним содержанием. На свет появился знаменитый теперь Сите дез Ар. Сейчас им управляет жена создателя Города искусств — мадам Брюно. Впервые я попал в парижские мастерские по направлению Союза художников России. Так и повелось. Очень люблю работать там — можно писать Париж буквально глядя в окно на Сену и Нотр-Дам — даже никуда не выходить — все равно в Париже.

Постепенно выстроились отношения с местной художественной средой — там проходят теперь мои выставки, в том числе и персональные. Довелось участвовать в Салоне независимых художников в Гран Пале. В ходе ее, помню, обратил внимание на своеобразные картины. Их автором оказалась старушка восьмидесяти лет — еще из старой парижской школы. Ей тоже понравились мои работы. В итоге в прошлом году в галерее на Монмартре мы устроили совместную выставку.

— В каких еще городах мира вы бывали, где лучше всего работается и почему? Что обычно вдохновляет вас?

— Бывал, наверное, везде. В Лондоне проходили мои выставки, в Кельне, в Дюссельдорфе, в Болонье, были в Америке. Но туда я не летал, и в Токио — тоже. В прошлом году состоялся пленер в Вене. А больше всего мне нравятся Италия и Франция — самые красивые страны мира. Там очень мощно проявляется вкус в архитектуре, в живописи, да и вообще — вкус к жизни: от одежды до кухни. Была еще интересная творческая поездка по Бретани (север Франции) — нас с женой и еще нескольких художников пригласили туда поездить, порисовать, написать путевые заметки. Потом выпустили книжку «Бретань глазами русских художников». Очень хороший опыт — не туристами путешествовали, а буквально погрузились в реальную жизнь, познакомились с людьми, с культурой. Работы получились интересные. Надо сказать, что картины в чужой стране по-настоящему пишутся только когда ты что-то начинаешь понимать там, любить, ценить, когда становишься немножко «своим» — иначе получаются лишь сувениры. Кстати, Париж стал более-менее выходить у меня лет так через десять после первого знакомства — прежде не было свободы, действовал комплекс пришлого человека, открывавшего рот перед Нотр-Дам. Лучше всего поэтому, конечно, мне удается писать Москву, Россию — здесь я без вопросов «свой». Очень люблю в последнее время ездить в город Тутаев на Волге — вот там как только приехал сразу понял: моё. Компактный, уютный, красивый город, на семи холмах вдоль Волги стоят семь храмов 17-го века…

— В том жанре, что вы работаете, надо быть интеллектуалом, много читать, размышлять — как с этим обстоят дела?

— Читаю, размышляю, пишу. Несколько книжек вышло. В последнее время стал даже устно выступать—говорить о том, что думаю по поводу искусства. Художник должен либо вообще ничего не знать о культуре — быть чистым листом, наивным и искренним, как ребенок, либо чувствовать себя в этой сфере как рыба в воде и дышать буквально жабрами. Чтобы потом все равно изловчиться и прийти к простоте, ясности, детской искренности, но уже через опыт всей культуры. Это очень сложно, есть риск зависнуть на каком-нибудь этаже. Много сегодня искусства, якобы рассчитанного на «умного зрителя», — там под картинами длинные тексты-объяснения, ссылки на философов, а на поверку — мозгокрутство. Художник умничает — зритель умничает... А радости нет. И зритель в результате вообще перестает интересоваться искусством, потому что оно начинает говорить не о том, что интересно всем — о радости, счастье, любви — а о патологиях, герменевтике, структурализме и тому подобных «важных вещах».

— Для чего художнику нужно ездить по миру? Расскажите о современных тенденциях, течениях в искусстве — охарактеризуйте, что пользуется спросом в мире: человеческая душа или какой-нибудь модернизм?

— Нужно ездить по миру не всегда, а какое-то время (чтобы не превратиться в туриста, который в курсе всего, всем восхищается, но ничего не любит). Следует поездить, чтобы почувствовать себя свободным. Почувствовать, что мы не глупее, не хуже других. Чтобы понять, что везде, в сущности, одни и те же проблемы. Ну, или чтобы встряхнуться, освежить глаз, порадоваться, увидеть своими глазами Венецию, Рим, многое из того, великого, что создало человечество.

Современные художественные тенденции в мире, на мой взгляд, скучные. Жизнь заменяется технологиями, искусство становится «умным», технологичным, но не живым. Всего очень много, все очень разное, но подлинно живое там встречается реже, чем в России. Наш железный занавес сохранил в свое время живопись, как искусство, и она, живопись, развивалась последние 60 лет. А на западе после Второй Мировой войны она закончилась. После Матисса, Пикассо — ни одного нового имени. Художники там пошли в сторону концептуального искусства и в результате перестали нас понимать. Воспринимают лишь очевидный реализм.

Что касается души, то она, конечно, осталась, но у каждого отдельного человека — своя собственная. А вот в коллективных понятиях, в том, что именуется государственным масштабом, такое слово больше не звучит. Все крупные международные кураторы, осуществляя глобальные проекты, работают не с человеком, не с душой, а с массами — задача соответственно упрощается, неизбежно становится более попсовой. Про душу говорить нынче бывает просто неприлично. На международном уровне о ней уже и не вспоминают. Ее больше не обозначают, не называют, а «не названное — не существует», — писал Платон. В результате то, что выпадает из современного языка — вытесняется и на периферию сознания. Темой бьеннале ныне может быть (и нередко бывает), например, «Пустота». Вот эта пустота и становится в конце концов реальностью.

— Каким вам видится художественное творчество в будущем? Заменят ли компьютерные технологии живопись?

— Компьютерные технологии не заменят живопись. Потому что она — живой, часто случайный, интуитивный процесс. Локтем нечаянно подрамник задел, зашел сосед по мастерской и вот мысль уже пошла совсем в другую сторону. А технология — она и есть технология: когда знаешь точно, что хочешь получить, и какими средствами (все прописано до мелочей — как быстро и качественно нарисовать, например, лошадь). А творчество — это когда не представляешь обычно сам, чего хочешь, что в итоге получится. «Заниматься живописью, — говорил американский художник Милтон Эйвери, — это как поворачивать за угол: никогда не знаешь, что там увидишь».

Мы стали бояться неожиданностей, стали закрыты, нам хочется надежности, неизменного макдональдса, чтобы пришел — не важно: в Москве, в Уфе, в Париже, в Лондоне, в Венеции — и получил тот же самый биг-мак, кока-колу с тем же самым «вечным» вкусом.

Будем сопротивляться мертвечине (мы, просто люди, не обязательно художники), сопротивляться выпрямлению мозгов новыми технологиями — сохранится и живопись. Не будем сопротивляться (художники в первую очередь) — станем играть в компьютерные игрушки вместо творчества, будем на стены плазменные телевизоры вешать, а не картины.

— Есть ли планы побывать в Уфе, кого знаете из башкирских художников?

— В Уфе бываю редко. К сожалению, не могу себе позволить жить так, как хочу: ездить по миру, жить в разных городах — езжу только туда, куда зовут, лишь по работе главным образом. Поэтому и вне уфимской художественной жизни нахожусь, мало кого тут знаю. Одно время в Москву с выставками приезжали художники галереи МИРАС, познакомился тогда с Расихом Ахметвалиевым, с другими ребятами. В школе учился вместе с Ринатом Миннебаевым — хорошим художником он оказался.

— Нам интересно знать о вашей семье, какие планы строите на будущее?

— Жена моя тоже художник, у нас трое детей, у старшей дочери уже внук родился. Дочка заканчивает Полиграфический институт, будет оформлять книги. Этой осенью в Москве прошла наша совместная выставка — жены, старшей дочери и моя. Подрастает следующее поколение. Как-нибудь попытаемся выжить в век высоких технологий, не превратиться в роботов. Чего и всем остальным желаем. В планах — и впредь заниматься своим делом: писать картины, книжки... Это уже очень много, правда. Прочти все художники, с которыми я начинал, ушли из искусства — в дизайн, оформление интерьеров, полиграфию, преподавание — и т. д. В наше время просто рисовать картинки, писать то, что думаешь, быть самостоятельным человеком — стало немыслимой роскошью.