У хороших людей много скорбей

Весёлый «газелист»

Я знаю человека, который в какой-то степени индиго. Правда, он рисовать не умеет (хотя я не спрашивал). Вообще-то он простой водитель маршрутки. Стоп! Слово «простой» тут лишнее…

Он может не брать денег с детей за проезд; он не слушает шансон, и я от него не слышал ни одного матерного слова. Однажды вижу: едет его «газелька» по центру города, а из окон разливается «Марш славянки». Было торжественно…

Я люблю с ним разговаривать. Специально сажусь на переднее сиденье. Знаете, что я заметил? Он никого не осуждает! Потрясающее сегодня качество, согласитесь…

А еще он никого не учит. Ну, то есть, как асфальт варить, дома строить, балет танцевать или руководить страной…

Он всегда улыбается сквозь пышные усы, и каждому своему пассажиру говорит «спасибо», получая деньги за проезд…

На каждой остановке: «Спасибо! Хорошего дня!»

Но у хороших людей много скорбей. Вот и с ним случилось: погорела его новенькая «газелька», взятая в кредит. Погорела прямо в ремонтном боксе, где ей устанавливали газовый баллон.

Обхватил голову мой приятель и долго сидел возле сгоревших сидушек. Хотел в усы поплакать, но стыдно, вроде…

Мужики-водилы деньги собрали. Сколько смогли. Потому что есть такая райская истина: как ты к людям, так и они к тебе…

Теперь он опять на линии. Опять улыбается в усы. И на каждой остановке: «Хорошего дня!»

Коля-вундеркинд

Сейчас расскажу про Колю. Ему в ту пору было хорошо за 50, но все звали его исключительно Колей, потому что выглядел он, как пэтэушник.

Коля — слесарь пятого разряда. И, кстати, классный слесарь!

А еще его называли вундеркиндом. Правда, некоторые мужики из бригады это слово переиначивали на свой манер — «вундерникт». Но это неважно.

Итак, наш Коля — вундеркинд. Почему? Дело в том, что он досконально знал всю историю Великой Отечественной войны. Знал буквально по дням!

Коля был в курсе всех сражений, даже мелких, всех тактических войсковых перемещений, где и на каком направлении было сосредоточение самолетов, танков, артбатарей с обеих сторон. Он наизусть знал биографии всех советских маршалов.

Немецких Коля игнорировал.

Он пересмотрел все фильмы о войне и даже знал их покадрово.

Спроси его о любом дне Великой Отечественной — и Коля тут же отчеканивал сводку Совинформбюро. Уникальная память!

Но сам он своей уникальности не ощущал. Говорил так:

— У меня семь классов, я был самым отстающим в школе, учителям в мою башку ничего не удалось вложить. Они меня в пропащие записали… А тут еще похоронка — отец погиб в Белоруссии. Мать неделю выла, а я совсем учебу забросил.

Забьюсь, бывало, в холодную баню, сижу в темноте и мечтаю мстить… Ой, как хотелось отомстить! Но война на исходе, а мне двенадцать… Братскую могилу, где похоронен отец, я потом нашел, мать туда свозил, она со спокойной совестью померла. А я, мужики, вдруг читать стал. Запойно читал! Жуть как захотелось мне узнать все о той войне. А башка-то, я говорил, пустая, полочки там свободные, все папки складываются в рядок и свободно. И никакой Рахманинов не мешает, — Коля почему-то недолюбливал Рахманинова, хотя наверняка не знал, кто он такой. Для него этот исторический персонаж был символом вечной недосягаемости. — Читал я так яростно, мужики, что мне даже очки выписали… Домой с работы иду — одна мысль, одна радость, что сейчас с книгой опять обнимусь… Читал только военное. Баба не знала, то ли радоваться ей, то ли нет: с одной стороны, я пить перестал, с другой — все хозяйство запустил… Но я же не Рахманинов, чтобы несколько дел воротить…

Вот примерно так объяснял Коля-вундеркинд свои способности и свой взлет на исторический олимп.

В бригаде его любили и даже просили рассказать об отдельных битвах. Коля делал это самозабвенно! Он на верстаке, усыпанном металлической пылью, рисовал фортификационные линии, части фронтов, комбинированные прорывы, средства обходов. Мужики слушали с воодушевлением.

Потом они этот верстак перестали использовать в рабочих целях и железную крошку не смахивали: мол, пусть будет наглядным пособием для Коли-вундеркинда.

Дядя Паша

Рассказ моего приятеля:

— Иду по городу, гляжу — мужичок посередине тротуара лежит. И главное, устроился, как на кровати, даже ладошку себе под щеку подложил. На улице минус 24. Люди перешагивают через него, торопятся. Кто-то ругается — алкаш, мол… Я тоже ругнулся, тоже перешагнул, иду дальше.

Вдруг — ек! Это в голове у меня щелкнуло. Думаю, много ли надо, чтобы человек калекой остался. А если вдруг помрет? Возвращаюсь, поднимаю мужичка, тру ему лицо снегом, он вроде бы в себя приходит. А руки холодные! Я его в подъезд затащил, в ту пору еще кодовых замков не было. К батарее прислонил, он опять оседать стал от тепла. Я кричу ему:

— Живешь где?

А он едва слышно:

— Пыв-пыв-пыв… Пывзавод…

Я понял, что он живет в той стороне, где был пивзавод. Он, кстати, в то время уже закрыт был. Ну, вытаскиваю его из подъезда и тащу к бывшему пивзаводу. Ой, сколько я натерпелся! Во-первых, мужик падал через каждые десять шагов, и я вместе с ним, во-вторых, как назло, каждый второй встречный прохожий знакомым оказывался. В другое время пойдешь — ни одного не встретишь, а здесь… Знакомые смотрят кто с усмешкой, кто с укоризной, мы с моим мужичком уже все в снегу извалянные: люди думают, что два алкаша возвращаются домой. А я ведь вообще не пью, и все об этом знают! Стыдоба…

Подходим к ограде, там мужик снег чистит, увидел нас и кричит:

— О, дядя Паша нарисовался!

— Пры-вэт, — рапортует ему мой назойливый спутник.

— Ваш дядя Паша на тротуаре уснул, — сообщаю я соседу. — А я из-за него на работу опоздал.

— Да ну?!

Сосед воткнул лопату в сугроб и говорит:

— Я его за всю жизнь ни разу пьяным не видел. Трудовой мужик, плотник. Но баба у него две недели назад померла, вот он и поехал…

Сосед показал на небольшой домик с синей крышей, где живет дядя Паша, затащили мы его в избу, благо ключ под половицей лежал во дворе. Положили мы дядю Пашу на кровать, дверь закрыли, чтобы не выполз, и ушли.

И такая радость у меня в душе была после этого! Много ли надо, чтобы человека калекой не сделать? А через месяц с небольшим встречаю я дядю Пашу с большим деревянным чемоданом, с которыми обычно ходят плотники. Идет он такой трезвый, чистенький, ухоженный. Только в глазах неиссякаемая тоска. С женой они прожили более шестидесяти лет…