В то время, как мускулистые, харизматичные мачо спасают Землю (в основном, за счет спецэффектов) от нашествия инопланетян или задумавших освежиться монстров, вылезающих на поверхность из подземных пещер, российское кино медленно, но верно отвоевывает на экране место для эмоциональных метаний вдруг проклюнувшейся под оболочкой супергероя трогательно хрупкой человеческой души. И, представьте, западные зрители как-то понимают и принимают те проблемы, что мучают наши такие непохожие друг на друга миры. Пожалуй, принимают даже ближе к сердцу, чем собственный зритель, не скажу, потерянный, но, несомненно, требующий ненавязчивого воспитания, коего был лишен много лет. Наши режиссеры разъезжают по фестивалям, знаменитым и не очень, изумляют ко всему привычную публику и, скромно получив причитающуюся им награду, почти незамеченными возвращаются в родное Отечество. Пример тому — 65-й Каннский фестиваль, на котором первый приз конкурса студенческих картин Cinefondation получила короткометражка из России, снятая режиссером Таисией Игуменцевой «Дорога на…». Ее выбрали из 1700 фильмов, поступивших из 320 стран мира.
О победе громко протрубит интернет, пару слов скажет ухоженная дикторша, а далее картину причислят к арт-хаусным фильмам и либо стыдливо покажут по телевизору — но не в прайм-тайм, либо оторвут от сердца один сеанс в кинотеатре — дня на два, не более.
К таким режиссерам относится и Павел Лунгин, которому, пожалуй, повезло: в частности, его «Царь» — лента спорная и, думается, все-таки самая неудачная, и «Остров» собрали-таки свою публику, которую уже тошнит от юмора «Comedy club». Его последний фильм «Дирижер» продолжает тему исследования душевного кризиса человека и поиска некоего универсального «эсперанто» для разных поколений и народов.
Практически первый же фильм Лунгина как режиссера — «Такси-блюз» — взорвал смутную кинематографическую неразбериху 90-х годов, открыв киноманам известного андеграундного рок-поэта, лидера группы «Звуки Му» Петра Мамонова как талантливого актера, и был обласкан каннским жюри. Картина получила приз за лучшую режиссуру. Награда в кинематографической Мекке была не последней: лента «Свадьба» также не прошла незамеченной, получив, правда, не вожделенную «Ветвь», но специальный приз за лучший подбор актеров — это к вопросу о невидимых героях кинематографического фронта.
С тех самых пор Лунгин с упорным постоянством ставит своих героев в самые неожиданные ситуации, буквально взрывая их потаенный мирок и наблюдая за тем, как обнажаются при этом самые сокровенные, иной раз постыдные, тяготящие душу тайны: «У каждого из нас скелет в шкафу». Правда, «Дирижер» зачинался как некое чудо, коих много в старозаветных сказаниях: композитор, митрополит Илларион (Алфеев), будучи еще в сане священника православного храма в Вене, сам обратился к режиссеру и предложил на свою музыку сделать фильм, где были бы показаны церкви, фрески старых полуразрушенных монастырей Сербии и Черногории. Оратория «Страсти по Матфею» совершенно захватила режиссера, но документальный фильм он делать не стал. Музыка, как следовало ожидать, оказалась очень сложной и многогранной, и Лунгин соединил ее с довольно простой бытовой историей, которую мощная звуковая гармония буквально раздирает на тончайшие слои человеческих отношений, выворачивая жизнь и душу героев наизнанку, душу не всегда приглядную и соответствующую натуре «созданного по образу и подобию Божьему». Довольно тривиальный сюжет мог бы иметь место где-то в Рязани, Орле или за стенкой у соседа, но то, что действие происходит в Иерусалиме, накладывает на отношения героев определенный библейский отпечаток.
Знаменитый дирижер и оркестр приезжают туда всего на три дня, чтобы исполнить «Страсти по Матфею». Гастроли, каких было уже, кажется, сотни. Если бы не короткая записка, полученная Дирижером из Иерусалима до отъезда: «Папа, прости, что я умер. Я больше так не буду». Страшная записка нелюбимого, незамечаемого сына. По мнению отца — неудачника. Душевные метания мальчика, все старавшегося кистью и красками поймать на полотне свою неуловимую мечту о счастье, инфантильное от глухого одиночества желание любви отец считал пустой тратой времени. Мальчика так и не покажут в фильме, только все будут мельтешить вокруг отца страшноватые, тощие от недоедания богемно-лохматые друзья сына, с которыми он провел последние дни перед петлей. Да еще мелькнет его фотография: нежнолицего отрока, со светлыми кудрями, обрамляющими голову как нимб. Где-то теперь, в каких пустых небесах блуждает его неприкаянная грешная душа самоубийцы? У нас единственная страна, которая больше всего не хочет говорить о своей жизни. Как больной, который боится идти к врачу, считает режиссер. Люди не хотят понимать и анализировать жизнь, хотят какого-то забвения. Сродни алкоголическому.
«Берешь металл, кидаешь туда крылышко летучей мыши, лягушачью лапку, и вдруг это превращается все в философский камень, когда две вещи порознь отдельные перемешиваются, становятся чем-то совершенно третьим», — сказал в интервью Лунгин о своем фильме. Человек, который всю жизнь отдал главному — музыке, который проживает ее талантливо, не для себя, принося радость и безмерную глубину эмоций, поднятых волной из самых глубин сердца, вдруг плачет — первый раз в жизни от стыда. Потому что уже ничего не исправишь. Словно блудный сын, затерявшийся в глубинах своего таланта, поглощенный всесильной, всемогущей музыкой, он, Дирижер, припадет несчастной усталой головой к свежей могиле потерянного мальчика, который уже ничего не ответит и не дарует несущего облегчение прощения.
Надо сказать, что в фильме, словно в ослепительной от жаркого солнца мозаике, сложилось все в совершенное полотно, где за каждым слоем краски угадывается новый, несущий свой смысл. Безусловной находкой стал исполнитель главной роли литовский актер Владас Багдонас, тяжелое молчание которого, кажущаяся невозмутимость, на поверку оказавшаяся легко разлетевшейся маской, говорят о внутренней боли лучше любых слов. Актер театра знаменитого Эймунтаса Някрошюса, Багдонас сыграл у него лучшие роли мирового репертуара, в кино же это его первая главная роль. «Актер бергмановского направления», — считает Лунгин. Кстати, когда Владас встал за дирижерский пульт, настоящие музыканты, снимающиеся в фильме, хор Третьяковской галереи и симфонический оркестр под руководством Федосеева всерьез решили, что у них новый дирижер из Литвы.
Отдельный «герой» фильма — музыка, она звучит почти неумолчно и существует как бы сама по себе, великодушно прощая несовершенство и наши такие мелочные и эгоистичные грехи и вознося к небесам душу в прорыве горького раскаяния, все прощая и всех любя.
Вроде бы знакомый по фильмам, картинам, рассказам Иерусалим должен служить фоном для сюжета. Но вот поди ж ты. «Иерусалим снимать очень сложно. Он ускользает от камеры. И это город опасный, потому что он тебя очень меняет энергетически, там большое силовое поле, но куда он тебя ведет — это непонятно. Это даже описано как «синдром Иерусалима», когда люди начинают вести себя непривычно — кому-то бывает очень плохо, кому-то, наоборот, становится так хорошо, что он остается там жить на год», — рассказывает Лунгин.
Это история о том, что люди сами создают вокруг себя драмы и трагедии и живут в них, неосторожным словом или равнодушным молчанием буквально убивая тех, кто рядом.
Проходят три дня — в непрерывном кружении по Иерусалиму, беспокойных скитаниях по узким улочкам древнего ослепительно белого города, по закоулкам свернувшейся где-то в глубине, как забытый тощий котенок, души. Долгий, мучительный, горький путь невозвратимых потерь и — опустившийся вдруг на сердце, словно оброненное с высоты перо ангельского крыла, покой. Путь пусть не к Богу, но уж точно к себе самому, «созданному по образу и подобию Божьему».