Дороги

Приезжаю на завод тракторных рессор и пружин, решаю все свои задачи, один пунктик остался — снимок бы какой, иллюстрацию к материалу, хоть исторический (тогда без фотоаппаратов ездили). Дайте мне, говорю, допустим, из архива. А нету! Иди вон к заводскому фотографу, у него спрашивай. Иду. Тот: «С удовольствием, но у меня весь архив дома. Поехали?» «Поехали, куда деваться?» А он на самой окраине живет. Пока приехали, пока альбомы рассмотрели, фотки отобрали — совсем вечер. Хозяйка к ужину зовет. Поужинали как полагается. За рюмочкой разговор про грибы зашел. «Грузди? Да как грязи! Уж две недели прут. Оставайся, какая тебе разница, где ночевать — здесь или в гостинице? Утром по грибы сбегаем». — «Так самолет же днем!» — «Успеешь! Я тебя сам до аэропорта провожу!» А почему нет? Тем более — хорошо сидим...

Проснулись поздновато, полвосьмого. Пошли в лес. Чувствуется, уже не одна волна грибников перед нами прошла. Но у хозяина — нюх, по чужим следам идем, а все равно что-ничто находим. В результате я почти полное ведро набрал, а он чуть не два нарезал. Усталые, но довольные вернулись домой. Обед. Смотрю — хозяйка все грибы аккуратно в мешок складывает, сначала мои, потом свои. Большой такой мешок, из-под картошки. «Это зачем? Не надо!» — «Ой, берите-берите, я уже видеть их не могу! Тащит и тащит, тащит и тащит. А обрабатывать мне. Забирайте все!» «Ну да! — поддерживает хозяин. — Я ж провожу, до самолета!»

Со скандалом, но в самолет сели: мешок оказался впопыхах не завязан — груз не по форме. Пришлось шнурок из ботинка вынуть, завязать. И все равно в грузовом отсеке Ан-2 он от болтанки упал и развязался.

Дальше — картина еще хлеще, чем в Белорецке. Сходит пассажир с трапа, и, кроме мешка за спиной, у него ничего нет. Чувствуешь себя мешочником из 20-х годов, только на самолете.
Как я ехал с этим мешком через всю Уфу в общественном транспорте — это отдельная и тоскливая песня.

Достойным финалом была реакция домашних, когда я поздним вечером ввалился с мешком в квартиру и вывалил его содержимое в ванную — замачивать. «Что это? А мыться как?» — «Ну, не пропадать же добру!»
Всю ночь чистили…

«Фишка» заключалась в том, что дружили мы в Уфе, а ребенок родился в Одессе, куда они к тому времени переехали. «Приезжай крестить!» — сообщили мне в ответ на поздравления. «Ну да! Близкий свет! Да и не готов я морально, не достоин», — начались препирательства с моей стороны. «Не приедешь — останется нехристем», — пригрозили мне. Пришлось выкручиваться. Поездом туда-сюда — долго, чуть не отпуск надо брать. Самолеты напрямую не летают. Решил дождаться ближайшей командировки в Москву, быстренько сделать там дела, быстренько смотаться оттуда в Одессу, столь же скоренько вернуться в столицу и, как ни в чем не бывало, прилететь обратно в Уфу. По крайней мере, полдороги за казенный счет выйдет.

Так и сделал.

Прилетел. Встретили. Отпраздновали. Окрестили. Нет, наоборот. Билет в Москву — на следующий день.

Но начались проблемы.

Не учел я одного — «лихие девяностые» набирали силу, и почувствовалось это, прежде всего, подальше от центральной власти, на периферии, такой, например, как свободолюбивая Одесса.

Во-первых, выяснилось, что предыдущего рейса на Москву не было по причине полного отсутствия топлива. Во-вторых, сегодня оно, топливо, вроде должно появиться, но это еще не значит, что я доберусь до Белокаменной, потому что на «моем» самолете полетят вчерашние неубывшие пассажиры. А как же я? У меня же стыковочный билет Москва — Уфа на руках!

Счастливый отец, поехавший провожать меня, отца крестного, в аэропорт, безуспешно метался от начальника к начальнику, как бильярдный шар от лузы к лузе, никуда, впрочем, не попадая: куда-то заходил, посылаемый — выходил, опять заходил, кому-то звонил, просил, умолял, заклиная некой загадочной Цилей Львовной, которая ни минуты не переживет, если завтра в номере не появится репортаж известного специального корреспондента Е. А. Воробьева… Заклинания, как ни странно, возымели действие, и в аэропорт приехали два скромных паренька, зашли куда надо, через минуту вышли и сообщили, что меня-таки внесли в сегодняшние списки. Точно! Но на всякий случай остались ждать финала.

В честь благополучного разрешения проблемы едва успели выпить пива в кафешке на привокзальной площади, как объявили, что наш борт вылетел из Москвы,— приглашаем, мол, на регистрацию. Народ ломанулся, я — в первых рядах: а вдруг в списки не внесли. Нет, все нормально! Прошли регистрацию. Стоим в накопителе. Еще раз объявляют про борт. И еще раз… Прошло минут сорок. Люди стали перетаптываться и оглядываться в поисках туалета. Такового в «предбаннике» не оказалось, и народ потянулся обратно в зал ожидания. Вышел и я. Перекурили с друзьями. Вернулся обратно. Что «свои» — верили всем на слово. Опять ожидаем. От нечего делать подошел к двери выхода на летное поле, толкнул, оказалась не заперта. Нагло вышел на свежий воздух, с инспекторским видом прошелся туда-сюда. В соседнем боксе стояли тележки, доверху груженные багажом, может, нашим, а может, и нет. Прошел дальше — грузовые ворота. Закрытые, конечно, но с прутьями — хорошая собака пролезет. Вдруг увидел вдалеке своих друзей, в нерешительности топчущихся, решая между собой — уезжать им, наконец, или нет.

Они-то все, что могли, сделали, а мне скучно. Свистнул — услышали, подошли. Вот, говорю, мужики, у меня тут полсотни чемоданов в наличии и охраны ни души. Почем возьмете? Или наоборот — атомную бомбу могу контрабандой провезти. Ни у кого случайно при себе не завалялось? Закончились шутки тем, что провожатые принесли какого-то напитка в разовых стаканчиках, мы тут же через прутья чокнулись и на прощание облобызались. Тем более что объявили, наконец, посадку.

Их-то заботы кончились. А мои, как выяснилось, только начинались…

Нет, в полете все было нормально, если не считать того, что я каждые 10 — 15 минут глядел на часы, в надежде, что наша Ту-шка хотя бы в два раза увеличит скорость, и нам, наконец, объявят о предстоящей посадке в Шереметьево: все эти задержки окончательно сожрали люфтовое время, и я явно не успевал на свой вечерний рейс Москва — Уфа, отправлявшийся из Домодедово. От одного порта до другого, как известно, путь неблизкий. Я уж было смирился с перспективой провести ночь в московском аэропорту, мысленно прикидывая свои финансовые возможности на новый билет (его еще достать надо) и пару пирожков с чаем (если сдачи хватит). Как вдруг — о, чудо! — равнодушно-бубнящим голосом по бортовой связи объявляют: «По метеоусловиям аэропорта Шереметьево наш самолет производит посадку в аэропорту Домодедово. Аэрофлот приносит вам…» и так далее.

Господи, неужели существуешь? Неужели с десяти тысяч метров связь лучше?

Рано было радоваться.

Пока суть да дело — посадка, рулежка, «с мест никому не вставать», «сначала выходят пассажиры не вашего салона» — из виртуальных часов упали последние песчинки, и я, выйдя на трап, явственно слышу голос: «Закончилась регистрация на рейс, следующий по маршруту Москва — Уфа. Посадка производится у терминала номер три».

Все! Облом возродившихся было надежд. Пока все высадятся, пока я доеду на неторопливом электрокаре до выхода, пока я добегу до регистрации (которая уже закончилась!), пройдет еще минут двадцать. Нет, не успеваю. Что делать?
Делаю отчаянный шаг. В сторону. В темноту. Под крыло самолета. И иду по летному полю. К терминалу номер три. Еще бы знать, где он находится, хотя бы примерно.

…В какой-то подсобке техобслуга играет в домино. По транзистору передают футбол. Судя по громкости, явно важный матч. Я заглядываю и нагло вопрошаю: «Мужики, какой счет?» — «По нулям пока» — «Это хорошо. А третий терминал — там, что ли? Ничего не видно. Экономят опять…» — «Там. Правее возьми» — «Ага…»

Вышел аккурат к нашему родному Ту-134. «Башкирские авиалинии». Издалека видно. Трап стоит, вокруг — никого. Пассажиров подвезти не успели. Я — на трап. На входе — стюардесса. «Куда?» «Мне б командира». Вышел. Так, мол, и так, объясняю ситуацию. Билет вот он. Зарегистрироваться не успел. Только сели. Вот и из Одессы билет. Помоги.

Летный посмотрел, чуть задумался, почесал затылок под фуражкой и сказал: «Ну допустим. А я-то что с этого буду иметь?» «Стоимость билета», — сообразил я. Иначе все равно деньги пропадут, а так хоть лететь буду, а не на вокзале ночь кантоваться, еще и новый билет доставать. «Лады. Пошли, в кабине пилотов посидишь, пока посадка идет. Потом в салон пересажу».

И вот сижу я один-одинешенек в кабине пилотов и размышляю: «Спасибо мужику. Отзывчивый оказался, попутчика подобрал, почти без билета. С другой стороны — за деньги. Да бог с ними, с деньгами. А вдруг я угонщик какой? Включу сейчас…»

… В салон меня не отсадили, не стали рисковать. Побоялись. Оказалось, этим рейсом какой-то проблемный пассажир летел, все чем-то возмущался, поэтому весь полет я провел в свободном кресле не то радиста, не то бортмеханика. Кушать не подавали, на обратном пути не принято, зато напитки — по первому звонку.

Приземлялись — красота. С точки зрения журналиста и дилетанта. Когда еще такое увидишь из кабины пилота — команды с земли, короткие ответы, глиссада, посадочные огни на полосе — разноцветные, в строчку, и… заяц наперерез ревущему, уже севшему самолету. «Колька, давай пистолет, щас шмальнем его, заразу, на жаркое!» — в шутку кричал командир второму пилоту.

Вот так начиналась свобода 90-х — на грани анархии. Потом пришла и анархия, приведшая к бардаку. Бардак — к бандитизму. Тот — к терроризму. И все построено на коррупции.

Не знаю, правильно я тогда сделал или нет, но что было, то было.

Хотел на этом закончить, но вспомнил, что остался один неохваченный пласт, который потом придется все равно поднимать, так что лучше сейчас, в серии.

Строго говоря, к дорогам тема не относится, но уж если я куда и залетал, то были в профессии такие высоты, которые формально гораздо круче 10 тысяч метров. К сильным мира сего.

Так что до следующего раза. Пока.