Рождённые в сороковые…

О политике не говорили, больше о делах житейских. Мать хвалила свою корову Ночку за хорошие надои, рассуждала о рассаде. Иной раз начинали вспоминать, как жилось до войны и как сейчас. Сороковые старались не затрагивать, горестная тема была под негласным запретом. Потому как у всех тут же наворачивались слезы на глаза. Знали: после таких разговоров мало кто мог уснуть, уж больно свежи и остры были воспоминания.

Пацаном, еще дошколенком, я любил присесть на подлокотник старинного диванчика, сработанного неизвестным мастером из досок и фанеры, и развесив уши слушал, о чем говорили взрослые.

Брат Генка, рожденный в 1942-м, в посиделках не участвовал, он в то время учился в ПТУ и считал себя взрослым, хотя и было ему в ту пору лет 15 — 16. В этом году Геннадию исполнилось бы 77 лет. Нет и его немногочисленных друзей-ровесников: Коли Петрова, Айрата Сагитова, Венера Гареева.

Давно и тщетно пытался вспомнить еще друзей моего брата и не смог. Потом пришло осознание, что их и не могло быть много, как у меня, рожденного уже после войны. Это подтверждает и бесстрастная статистика: в 1942 году в нашей стране на тысячу человек родилось всего 10,4 младенца, еще меньше — в 1943 году, 7,2 ребенка. Именно тогда, с военных лет пошла самая низкая точка демографической волны, самая низкая рождаемость. Конечно, со временем грани стираются, сглаживаются, но тенденция остается... Эхо той войны еще долго будет нам аукаться, как и демографический провал лихих девяностых...

Чем занимался в детстве мой брат Генка? Болел. В основном от недоедания. Рахит позднее сказался на зрении, и это очень его удручало. Но без очков я его не представляю. Они ему очень шли. Впрочем, судите сами.

Главными игрушками для брата, как и для всех пацанов той поры, было, конечно, оружие. Как они умудрялись тырить из военкомата учебные ручные гранаты, детали от списанных автоматов, пулеметов, винтовок, одному богу известно. Но были всегда при оружии. Позднее весь этот металлолом перешел мне по наследству.

Отец ругался, но мы бродили по осыпавшимся окопам, которых было множество нарыто вокруг комиссариата призываемыми на фронт бойцами, еще не нюхавшими пороха (там проходили учебные стрельбы), находили проржавевшие гильзы, даже штыки и другие ценные для нас трофеи.

Чтобы отвлечь меня от глупостей, братья приволокли во двор раскуроченную кабину от американского ленд-лизовского грузовика студебеккера (по-ихнему, по-английски, Studebaker US6).

Мне поначалу нравилось «рулить», но потом я понял, что охладел к технике. В семье нашей был культ книги, читали много, часто вслух, любовь к литературе проснулась рано. Так что кабину в конце концов мы просто сдали на металлолом. А ведь это был раритет, по нынешним временам.

В отличие от многих хулиганистых парней Гена задирой не был, снимал очки и лупил всякого, кто нарушал законы справедливого существования. Ребята постарше, посильней с ним не связывались, опасались — братья у Генки были скорыми на суд праведный, могли так навалять, что мало бы не показалось.

Основные драки в поселке происходили возле пивной, где собирались фронтовики, оставившие на войне кто руку, кто ногу, а то и обе конечности. Еще молодые мужики, они тоже не оставались в стороне от арены боя, могли врезать оппоненту тяжелой кружкой, а то и навешать тумаков припасенным дрыном. Колотить ворогов они умели. Впрочем, такие эксцессы были редки. Народ у нас был мирным, дружелюбным, озорников не любил. Но все твердо знали, что есть вещи, которые можно исправить только с помощью кулаков. Эту простую истину мне втолковали старшие братья.

Как Гена готовился к службе в армии, помню хорошо. Особенно, как он подстригся наголо задолго до получения повестки. Но медкомиссия брата забраковала. Зрение было никудышным. Друзья уехали, он остался.

Впрочем, времени не терял. Много читал, увлекся художественной самодеятельностью, по примеру старших братьев. Талант в нем проснулся необыкновенный. Стихи читал — заслушаешься. Артист! Девчата за ним косяками ходили.

После окончания ПТУ, получив специальность геофизика, брат укатил на отработку в далекий город Ухту. А там и хрущевская оттепель наступила, которую лично я ощутил по братьям Славе и Гене, которые быстро сменили отцовские гимнастерки на брюки-дудочки, где-то сумели раздобыть туфли на толстенной подошве, красные носки и галстуки с пальмой. Типичные стиляги из провинции! Брат Слава, тот даже стал героем сатирического листка, вывешиваемого на видном месте на базарной площади.

Сейчас многие либералы в голос кричат о тоталитаризме, рабской психологии советских людей. Я же хочу сказать, что у парней из сороковых особого страха перед властью не было. О запрете пропаганды всякой там иностранщины знали все, но как только появились в нашем городке магнитофоны, тут же зазвучали в домах Тhе Веаtlеs, рок-н-ролл, а потом и Владимир Высоцкий.

Все эти новшества мне, если честно, не особо нравились. Ну подергался, и будя... Я предпочитал слушать, как отец играет на балалайке, а брат Василий — на баяне, как мама с тетками поют застольные песни. Позже, конечно, мы танцевали в школе и твист, и хали-гали, и ничего, комсомольских значков за это с нас не сняли.

Мы многое переняли от братьев наших старших. И не только хорошее. Научились делать пугачи, набивая медные трубки серой от спичек. Порой они взрывались в руках.

И налеты на сады совершали. По ночам. Выбирали самые богатые участки, по нашим меркам, и оголяли огуречные грядки, набивали в майки кислые зеленые яблоки. «Раскулачивали» самых прижимистых хозяев.

Воровали и сахарную свеклу с машин, едущих с поля на приемный пункт. Самый шустрый прицеплялся к полуторке за борт и скидывал нам свеклу. Водители матерились, иные прибавляли газу. Один раз я сорвался с машины на скорости. Не покалечился, но шрам на ладони остался. Гляну на него и думаю: какими же дураками мы были...

Свой «улов» я отдавал дружкам, потому что домой нести ворованное означало одно — быть выпоротым офицерским ремнем. Да, мне иногда доставалось от родителей за свои прегрешения. Но обиды не было. Просто мы, еще несмышленыши, копировали поведение братьев, ставших уже взрослыми. Отголоски войны...

Учась в химико-технологическом институте, который я так и не окончил, сошелся близко с Пашей Ивановым из Ржева. Тоже родившимся в войну.

Скромница невероятный. Больше молчал, чем говорил. Стеснялся своего заикания. Позже узнал: пацанами они часто наведывались на поля ожесточенных сражений, которые шли под Ржевом. Естественно, искали оружие, боеприпасы.

Однажды в руках его друга взорвалась немецкая граната. Парень погиб, а Пашка был контужен. После лечения, которое помогло мало, предприятие, где он работал, направило его на учебу в вуз, на дневное отделение, несмотря на то, что в ту пору ему уже стукнуло 27 лет.

Учился Павел старательно и лишь по субботам в обязательном порядке шел в столовку, вынимал из кармана четвертушку водки, выливал всю в граненый стакан и, не торопясь, в один присест, выпивал. Это был Пашкин ритуал. Запомни души всех погибших под Ржевом!

Поэтическая натура, он сочинял неплохие стихи и, наверное, стал хорошим специалистом. Но узнать его дальнейшую судьбу мне не удалось. В Ржеве, в Тверской области оказалось столько Павлов, да еще Ивановых, что я на время остановил свой поиск.

Как сложилась жизнь у брата Гены и его друзей? По-разному. Коля Петров остался на сверхсрочную в армии. Частенько, приезжая на малую родину, заходил в гости. После увольнения из армии работал на северах, занимался бизнесом, и вполне успешно. Но никогда не козырял этим. Недавно его не стало.

Айрат Сагитов, получив травму на производстве, недолго пробыл пенсионером. Тихо умер.

Брат Гена скончался в девяностых. На Севере. В последние годы рабочие его избрали председателем профкома. Уважали. Это я почувствовал, увидев, сколько народа приехало издалека, чтобы проститься с Геннадием Ивановичем.

Бывая на Большой земле, Генка в обязательном порядке заезжал к нам в гости. Появлялся неожиданно, с кучей подарков и целой россыпью анекдотов. О младшем братишке заботился. Эту его заботу я ощущал постоянно. Когда Гены не стало, окружающий мир сразу потускнел...

Не знаю, был ли он счастлив в жизни? Ему постоянно чего-то недоставало. Может, поэтому он однажды, бросив все суетные дела, уехал в Алтайский край, чтобы просто посидеть у могилы Василия Шукшина.

А еще он, то ли в шутку, то ли всерьез, иногда говорил мне, что не всякая грамота учит нас разуму. Только теперь я понял истинный смысл этих слов.

Осмысливая судьбы близких мне людей, родившихся в тяжкую для страны годину, могу сказать с уверенностью: при всех недостатках, ошибках, совершенных в жизни, у них было четкое разделение понятий добра и зла. Несмотря на голодное и холодное детство, они никогда не теряли оптимизма, сохраняли в душе хорошее, человечное, были необыкновенно добры.

Не могу сказать, что нынешняя молодежь беспамятна, что у них нет ничего святого, что они не уважают прошлое. Но опасение, что в нашем обществе постепенно перестают понимать, что такое зло, все-таки гложет сердце. Думать так заставляют частенько появляющиеся на экранах сюжеты, как девочки жарят шашлыки на Вечном огне, как стремительно набирает лайки пресловутый хайп, сцены варварства, творимого не только подростками, но и взрослыми.

Чем оправдываются «режиссеры» скандальных роликов? Отговорка простая: да это сделано не со зла, просто захотелось прославиться.

Почему же добро стало немодным? Потому что плохо продается? Поколение грозовых военных лет нам такого не завещало. Вот о чем надо задуматься. Всем, без исключения.