99. Оборона продолжается

Все-таки странная эта штука, жизнь. Кому курьерским пролетит, кому по веку за день длится. Подумать только: когда в 1958-м я без всякой медали, с одним слюнявчиком на груди поступал в ясли, Ришат Исмагилов, орденоносец, защитник Брестской крепости давал обстоятельное интервью газете «Советская Башкирия». Нынче уж я в пенсионном возрасте, а Ришат Салихович… по-прежнему дает интервью газете «Советская Башкирия» (ныне издание «Республика Башкортостан», которое я на данный момент и представляю).

Разговор с пристрастием

Та давняя публикация была посвящена встрече Исмагилова с несколько подзабытым ныне писателем Сергеем Смирновым. Незаслуженно подзабытым. Сам боевой офицер, после развенчания культа личности он стал выступать на радио и писать статьи о безвестно канувших в Лету героях, о замалчиваемых драматических эпизодах войны. Одной из таких страниц оказалась повсеместно известная теперь оборона Брестской крепости.

Официально, при Сталине, считалось, что раз крепость сдалась, то и писать здесь не о чем, и что все ее защитники погибли. А кто не погиб, тот попал в плен, значит — предатель и потому считаться защитником не может. И обстоятельства пленения неважны. Но как, скажите, быть тяжелораненому или, к примеру, врачу, когда в госпиталь врывается враг? И потом: неужели никто так и не сумел вырваться из осажденной крепости?

После нескольких выступлений Смирнова на радио и в печати в редакции хлынул поток писем. Тысячи. И в каждом — своя история: догадки, семейные предания, чьи-то свидетельства, но нередко и откровенные попытки пробраться в историю с черного входа.

Этого, собственно, и касалась встреча Исмагилова и Смирнова. Ришат Салихович прочел в «Правде» сообщение о предстоящей в Москве встрече защитников Брестской крепости и возмутился, почему не пригласили его. Из «Правды» ответили, что скоро в Уфе состоится пленум Союза писателей, и с ним готов встретиться представитель творческого сообщества, который, как бы сейчас сказали, в теме.

— Это было похоже, скорее, на разговор со следователем, чем просто на беседу, — вспоминает Ришат Салихович. — Сергей Сергеевич снова и снова просил назвать то распорядок дня, то имена сослуживцев, то восстановить хронометраж событий. Его интересовало все, вплоть до количества деревьев на поляне перед казармой и номера окна раздачи пищи, откуда они довольствовались.

Наконец, он остался доволен и сказал, что в следующем издании книги «Брестская крепость» постарается дополнить сведения его рассказом. Попросил даже отдать единственное фото, снятое тем летом в увольнительной в Бресте. Увы, широкий читатель ни фото, ни воспоминаний так и не увидел. Одной из причин тому могла стать драматическая судьба самой книги. Смирнов, параллельно перепроверке фактов, пытался еще и участвовать в порушенных человеческих судьбах. Ведь многие не по своей воле прошли немецкие, а потом и советские лагеря. Не согласные с их «героизацией» чиновники и функционеры различных рангов требовали убрать неудобные фамилии. Автор был категорически против. В результате рассыпались наборы и кромсались уже готовые многотысячные тиражи. Возможно, одним из таких попавших под нож тиражей и был тот самый, обещанный следующий.

Всего же в ходе изысканий обнаружилось более 300 выживших защитников из нескольких тысяч находившихся в то время в Брестской цитадели. Этот материал также требовал времени на осмысление и систематизацию.

После смерти писателя Исмагилов пытался отыскать следы своей единственной армейской фотографии, но тщетно. Ответили, что весь архив автора передан в Музей Брестской крепости. Оттуда сообщили, что снимок не найден. Возможно, ждет где-нибудь своего пытливого поисковика-волонтера.

И все же Сергею Смирнову огромное спасибо. Во-первых, не бросил рядового Исмагилова, а наоборот, выяснил, что в списках части он действительно значился, а потому официально может считаться защитником Брестской крепости. Во-вторых, отыскал в записках комдива Лазаренко упоминание о рядовом Ришате Исмагилове, доставившем ему лично донесение из осажденного укрепления. И даже не забыл, как потом выяснилось, представить бойца к награде. Орден Отечественной войны тот, в конце концов, получил.

Именем Смирнова названа одна из прилегающих к крепости улиц.

О главных событиях — дальше. Сейчас же нельзя не сказать о том, что свои первые «оборонительные позиции» Ришату Исмагилову пришлось занять… еще в детстве.

Первые рубежи

Воспоминания. В их дом в д. Нимислярово Нуримановского района заходят люди в форме НКВД и уводят отца, служившего муллой. Одновременно вывозят весь скарб. Раскулачивание. Да, они всегда справно жили: несколько коров, лошадей, мелкий скот, пасека, но все наживалось собственными силами — своими и многочисленных своих детей.

Беда не приходит одна. На другой день приехали на подводах некоторые особо завистливые сельчане и… раскатали дом по бревнышку. А впереди зима. Куда идти? По родне, по соседям, по миру? Но не такая была их мать. Собрала она все свое многочадное семейство и худо-бедно, потихоньку-помаленьку из всего, что нашлось, превратила нетронутый сарай в более-менее пригодное жилье. Там и перезимовали. А на другой год — в школу. Ришат уже и читать умел. Все-таки мулла на селе человек образованный, и детей своих грамотой не обделял. Педагоги не нарадуются. Только чиновникам сверху неймется: как так, сын кулака да еще муллы — лучший ученик? Первокласснику Ришату Исмагилову в школу приходить запретили. Лично по этому поводу из района приезжал «толстый дядька» во френче и при всех кричал, что таким детям здесь не место. Хотя отец слова дурного о новой власти никогда не сказал. Учительница на свой страх и риск все же звала иногда Ришата на занятия, но было это за весь первый год всего… одиннадцать раз.

Потом про мальчишку подзабыли. Только в октябрята вступать не разрешали. А затем — в пионеры. Потом опять «вспомнили»: в пятом классе он ходил в школу примерно месяц, занимался дома. Но окончил семилетку с одними пятерками.

Ясно было, что из родных мест придется уезжать. Поступил в Кушнаренковское педучилище, да и то на первые полгода зачислили кандидатом. Скоро, правда, опомнились и стали использовать способности сына «врага народа» на полную катушку. Даже в состав профкома ввели. По окончании с год поработал в школе в Благоварском районе и по направлению военкомата поехал на курсы связистов. С этой воинской специальностью и призвался в армию. Лето 41-го встретил в Брестской крепости.

Главное испытание

Ришат Салихович сегодня плохо видит, неважно слышит, особенно на левое, контуженое, ухо, с трудом передвигается, опираясь сразу на две палки (искалечены тазобедренный сустав и нога, которую не дал отрезать еще 78 лет назад)… А что вы хотите: 15 апреля 99 «грянуло». Зато бодр и весел, жизнерадостен. (Как сказала одна из защитниц крепости, прожившая в итоге 105 лет: «У нас хмурые до ста не дотягивают!»). А уж память свежая, как вчера обновили. Таких подробностей, какими делится Исмагилов, специально не придумаешь. А если и придумаешь, то сам же потом в них и запутаешься.

За несколько дней до войны.

— Беспрерывные ученья по обеим сторонам границы. Иногда подходили так близко, что слышали немецкую речь. В воздухе постоянно висели легкие самолеты-разведчики — и их, и наши. А иногда — непонятно чьи, без опознавательных знаков. Говорить о возможной войне запрещено, это паника. Тем не менее приезжал генерал Лазаренко, беседовал с солдатами по душам, говорил, что война все равно будет и может начаться в любую минуту. Надо быть готовыми. Самый первый и самый сильный удар придется на них.

За день до воскресенья.

— В обед (как обычно, суп, каша, селедка) вдруг появились контрразведчики или не знаю кто (часть из них была в штатском). Они окружили и схватили старуху-нищенку, которая бродила между нами и собирала объедки. Мы обедали прямо на поляне перед казармой: кто стоя, кто сидя на траве; столов и скамеек вообще не было. А она ходила, слушала, подбирала объедки и совала их куда-то вовнутрь своих лохмотьев. Когда с нее сорвали тряпье, выяснилось, что это переодетый немецкий солдат, загримированный под побирушку. Шпион. Сразу вспомнили, что старуха эта еще вчера здесь ходила. Кто-то ж ведь ее в крепость провел, пропустил…

Вечером, в субботу, взбудораженные, долго не спали, да и команды к отбою не было. Командиров вообще не видно. Часть из них, включая Лазаренко, выдвинулась на учения. Только два кино подряд прокрутили — «Валерий Чкалов» и, кажется, «Мужество». Спать легли уже во втором часу ночи. Я, как всегда, на втором этаже казармы, на третьем ярусе, второй в ряду от окна. На первой к окну койке — мой земляк и непосредственный командир Петров из Стерлитамака. Он погиб на следующий день.

Началось.

— Это потом, когда задним числом прошедшее перебираешь, находишь такие совпадения, что кажется, вещими те намеки были, а ты к ним не прислушался. Вот за два дня до войны мы на учения вышли, и я прикорнул на привале. И снится мне сон, будто надеваю я лапти; левый надел, а правый беру — он разодран весь сзади в клочья, никак на ноге не держится. А только, вроде, целый был. Начал искать, чем бы задник подвязать… Так и не нашел, проснулся. Кто ж знал, что я правую ногу скоро в лохмотья на всю жизнь искалечу!

Вот и в то воскресенье к утру снится мне мать, деревня, я как бы сверху на них смотрю, а деревья — то черные, то белые, вперемешку. Мать спрашиваю — отчего так? Она говорит: «Так гроза же будет!» И тут взрыв, как гром оглушительный, на сон наложился. Вот она, гроза! Я инстинктивно — под одеяло. И тут — второй взрыв. Тут уж я с третьего яруса буквально слетел. Не то сам, не то взрывной волной выкинуло на несколько метров. Из уха кровь, видно, контузило. Кричу: «Война!», а сам себя не слышу. Под ногами — стекло, бетон, кирпич, в стене — метр восемьдесят толщиной! — дырища от снаряда. И пыль непроглядная. Кто уцелел — босиком, в одном исподнем. Я — на первый этаж, к рабочему месту, а рация — вдребезги, радисты убиты. Опять на второй этаж. По пути столкнулся с командиром, он приказал взять оружие и отбивать атаки из окон. Откопал из завала винтовку, так и воевал первый день полуголым со сбитыми в кровь ногами. И на вторые сутки как могли отстреливались из винтовок против их автоматов и пулеметов. В перерывах между атаками нашел чьи-то брюки и гимнастерку, а обуви так и не нашел, нога у меня большая. В относительном затишье уносили вниз раненых, тушили пожар, искали воду, продовольствие, патроны, которых катастрофически не хватало. За счастье было найти в разбитом помещении или «освободившемся» оружии два-три патрона.

На третий день.

— Двадцать четвертого июня, вечером, вызвали к командиру. Приказ — в составе группы прорваться к своим и доложить обстановку в крепости. Необходима помощь. Судьба ранее посланных групп неизвестна. Вы назначаетесь номером вторым, еще один солдат — третьим. Представили командира группы, мне незнакомого офицера в форме без знаков отличия. То, что он офицер, можно было понять по несколько более длинным, чем у красноармейцев, волосам. Нас снабдили боеприпасами, продпайком из того, что сами ели (конский жмых, селедка), мне нашли-таки обувь большого размера, и ночью через разбитое окно штаба мы выбрались из казармы. Воспользоваться мостом от главных ворот через реку Мухавец не было и речи, поэтому преодолевали ее вплавь. Рывок — и мы с шумом бросились в воду. Немцы долго стреляли вслед. Обошлось. Далее самое сложное: прорваться сквозь так называемый северный выход — трубу, проложенную под земляным валом. Подходы к ней хорошо простреливались. Первым шел я, вторым — командир. Пользуясь эффектом неожиданности, я проскочил удачно, по командиру начали стрелять, но безуспешно. А вот номеру третьему не повезло. Это была наша первая потеря. Дальше мы натыкались то на одну группу немцев, то на другую. Те беспорядочно палили в темноту. После одной из таких очередей командир, бежавший сзади, исчез. Я пробежал немного вперед, подождал его минут пятнадцать, не дождался и двинулся дальше. Потому что больше некому было выполнить приказ.

На рассвете в одном из домов одноэтажного пригородного Бреста обменял форму на гражданскую одежду и продолжил движение. Вышел на шоссе, ведущее к Минску. По нему на восток шли беженцы. Периодически на бреющем по ним стреляли самолеты со свастикой, возвращающиеся с бомбардировки, и тогда все бросались в лес. Где было можно, лесом продвигался и я, чтобы не привлекать лишнего внимания. И однажды увидел группу солдат в советской форме. Примкнул к ним. Их, таких встреч, потом было много, и каждая «боевая единица» ставила свою задачу. Одни — пробираться к своим, другие — пробиваться в крепость, которая представлялась им безопаснее до подхода резервов, третьи набирали добровольцев для партизанского отряда. И везде я спрашивал, не встречали ли они комдива Лазаренко. Наконец, мне сказали, что видели его с подразделением в соседнем лесу. Двинулся туда, нашел генерала и доложил ему обстановку в крепости. Так я выполнил приказ, за что от будущего Героя Советского Союза получил благодарность.

Дальше воевал связистом при штабе полка. В один из дней после артобстрела, получил приказ пройти по окопам, посчитать, сколько убитых, сколько раненых. И тут снова полетели мины. Одна разорвалась рядом. Меня подкинуло, несколько раз перевернуло и швырнуло на землю, привалив землей. Потерял сознание. Потом очнулся, а в голове, помню, одна мысль: вот я тут лежу, умираю, а никто, ведь не знает, где я. Потом казах рядом появился, санитар. Я ему говорю: «Браток, забери меня, я не тяжелый, я сам помогу тебе меня тащить!». Тяжелораненых разрешалось не брать, по обстановке. Потом — машина, тряска, санитарный поезд, обстрел, опять бомбежка, я лежу между вагоном и насыпью, боль настолько невыносимая, что Аллаха молил, чтобы в меня попало. Опять разрыв, опять засыпало, потом опять голос: «Товарищ военврач, я тут, кажется, еще одного живого нашел!» В общем, что только и откуда только из меня позже не вытаскивали. Даже изо рта осколки доставали. Зубы, конечно, повыбивало. Тогда и ногу хотели отрезать, но я не дал.

Вчера, сегодня и, надеемся, завтра

Вернулся Ришат Салихович из госпиталей только в сорок втором, с двумя костылями. Долгое время учительствовал (историк, краевед), директорствовал в Байгильдинской школе своего Нуримановского района, держал ее в образцовом состоянии. Везде успевал («Одиннадцать общественных нагрузок было!»). Женился на местной девушке по имени Сарва. Родились у них аж пятеро сыновей и дочь.

И вот что интересно. По прямой линии от Ришата Исмагилова рождаются исключительно высокообразованные потомки. Среди них, включая детей и внуков, как минимум пятеро докторов наук и с десяток кандидатов. Один из внуков преподает аж за океаном: он профессор Чикагского университета. Видно, не хотел Господь прерывать столь пытливый и трудолюбивый род, хоть и дал ему испытаний предостаточно.

Журналисты часто интересуются секретом долголетия этого израненного-перераненного человека. Не могли не полюбопытствовать и мы. Хотя бы в ваших интересах. Секрет неизменен в течение уже десятилетий. Главный — общительность и чувство своей необходимости кому-то. И еще — умеренность в еде. На протяжении многих лет на его столе фирменный исмагиловский салат, куда входят свекла, морская капуста, орехи, яблоки, изюм, чернослив. Масло — растительное. Это на завтрак. На обед — «стакан супа, простого, крестьянского». Всегда на столе зелень и фрукты. Из белков — рыба, прокрученная курица или индейка. На ужин, допустим, каша с яйцом. Из напитков — чай с молоком и сахаром. И непременно с медом. Да, еще. «Утром, перед вашим приходом, попросил рюмочку коньяка налить для разговорчивости, да я не решилась, — «сдает» ветерана его помощница. — Без разрешения детей — ничего лишнего». Предлагал и нам коньячку. К огорчению ветерана, отказались. Работа.