Дождь очистил всё

Время стадионного рока, который мне, подростку 80-х, казался стандартом
рок-жизни, немного ушло в тень: долго, дорого, рисково, затратно. Особенно в Уфе, где непонятно что считать рок-сценой. «Арену» оставьте хоккею, туда больше не пойду. «Юбилейный» был хорош для мартовского концерта 1987 года, где мне чуть не смяло грудную клетку «стеной звука», когда какой-то иногородний хрипун рычал с явно чужого голоса: «Революция, тыыыы, научила нас верить в несправедливость добраааа». С тех пор я решил на него не ходить, не слушать его запрещенные газетой «Ленинец» песни, и продержался еще лет 25, подвывая иногда самостоятельно, иногда вместе с 4-летними сыновьями черным пластинкам и черным же флешкам: «…и приводим мы ту, что не прочь, и тихонько, сползая с постели, отступает войнаааа» и перебирая на трех струнах
«это всееооо, что останется после меняаааа».

Настороженно выглядываю в толпе, стягивающейся в лошадиный круг, кого же больше пришло — прыщавых уфимских страхолюдин лет по 30 с обесцвеченной челкой или предпенсионных пузанов с пропитой улыбкой и лицом, как неубранная постель? Но они, типажи «Шивы» ранних 80-х и «Земы» ранних нулевых как-то растворились в массе нетиповых, обыкновенных уфимцев, которые и составляли амбивалентную толпу, которая радостно пела и про «ровнонадвачасаназад», и «белаярека». И были у этой новой, радостной и теплой толпы песни обоих исполнителей, которые я, сорокалетний, знал наизусть, а они уже не знали.

Честно говоря, понимаю тех, кто приемлет Земфиру, но тоскует при Шевчуке, и наоборот. Но до их чувств мне реально пофиг, поскольку мой личный уфимец именно такой, которого не нужно рвать на части по музыкальным пристрастиям. Они не просто наши, они — хорошие и правильные, со всеми перекосами в поведении, но не в прилежании, очень классные исполнители и одаренные композиторы и поэты.
Сначала была не совсем понятна затеянная было Земфирой перепалка про деньги, которые нужны не только Шевчуку, на что он через пару часов персонифицированно ответил в песенке про нефть. Нерв совместного концерта заключался даже не в меряньи масштабами наших дорогих экспатов, а в том, что чувствуют люди, уехавшие и оставшиеся. По себе знаю: из Уфы ментально уехать просто нереально — всегда, идя по набережной Фонтанки или Яузы, ты будешь мысленно возвращаться на Сутолоку и Шугуровку.

Люди требуют внимания, особенно если они один или тысячу раз почувствовали кайф от любви миллионов. И делить это внимание им с кем-то — как ножом по горлу. Земфира Рамазанова, как я понял, серьезно думала, что она находится на концерте, посвященном Дню города, и испытывала явственную ревность к Юлианычу. Я пришел на концерт, посвященный ей лично, и слезы лил на ее песнях, а не на шевчуковских. Я больше не хочу, чтобы кто-то ради уфимцев сшибал лбами в тендере на нашу любовь тех, кто имеет на нее монопольное право. Но мне понравилось, что наши дорогие певцы состязались за нас и наши сердца. Пусть Шевчук поет в День города или республики. А Земфира, если лет за пять переживет травму, ей нанесенную при столкновении с обновленной Уфой и какими-то цеховыми непонятками, пусть поет на свой день рождения. Я приду. За деньги.

Мне было обидно и за нас, и за худенькую и внезапно очень красивую девушку 36 лет, что мы были прибиты двухчасовым ожиданием и стали задыхаться от нежности не сразу. Я, как и все, хотел слушать не экспериментальную музыку поздних нулевых, а те проверенные привет-ромашки и Родину-уродину, подпеваемые хором. И не знаю, что бы было со вторым отделением концерта, если бы не грянул майский дождь, дотерпевший до июня. Уфимцы, которые начали сращиваться в когорты и манипулы под листами ДВП, подобрав их с конского грунта, пережили нечто такое, что превратило платный концерт на День города в что-то необъяснимое, собирающее в теплую и хорошую одну кучу и пропитых старых хрипунов, и истероидных молодых неудовлетворенок. Просто — нас — хороших, крепких, терпеливых, требующих внимания и уже свободных.