Хутор близ Диканьки и Башкирия в одной судьбе

Беседовать с Иваном Кондратьевичем Мироненко — одно удовольствие: речь наполнена одновременно метафорами и железной логикой. Возможно, потому, что родился и вырос он на хуторе близ Диканьки, а воздухом этих мест дышал великий Николай Васильевич Гоголь. И важные исторические события имели здесь наивысшую концентрацию: войны, революции, коллективизация...

Умение мыслить системно, макроэкономически и ясно излагать мысли сделали Мироненко в свое время незаменимым на посту председателя Госплана Башкирии. Иван Кондратьевич ушел с этой должности последним, как настоящий капитан, когда на понятии «планирование» новые руководители страны поставили крест.

— Метафоры и логика были во мне, когда меня еще не было на свете, — с юмором уточняет мой собеседник, вкладывая в этот парадокс глубокое содержание, уводящее в корни родословной. — Ближайший прародиной по отцу была Запорожская Сечь, затем древнее поселение Говтва недалеко от Полтавы. После двукратного разорения Запорожской Сечи во времена «дамского триумвирата» — Екатерины II, Елизаветы Петровны и Анны Иоанновны к этому селу прибился запорожец Мирон «со товарищи». У Мирона было три сына — уже Мироненко. К началу ХХ века подворья с фамилией Мироненко составляли 40 процентов населения хутора. Многие погибли в карпатских сражениях, затем в Первую и во Вторую мировые войны. Отец Кондрат до 1930 года занимался отхожими промыслами, потом вступил в колхоз, был председателем. В Великую Отечественную командовал стрелковой ротой, батальоном, прошел через Сталинградское и Курское сражения, брал Кенигсбрег, где его тяжело ранили. Участвовал в ликвидации бандеровских банд. После войны 10 лет работал председателем колхоза, затем 12 лет — в системе потребкооперации.

— А хутор находился близ Диканьки? — не смог я удержаться от вопроса.

— Так все было рядом! В 6 — 7 километрах от нашего хутора Требухи, — уточняет Иван Кондратьевич. — Мой дед по матери Андрей Федорович Требух основал этот хутор. До этого он пять лет служил в придворном гусарском полку, которым командовал родной брат императора Николая II. Обладал даром краснодеревщика, это, кстати, передалось и мне как серьезное увлечение.

Помню первую учительницу Ефросинью Михайловну Булгакову. Перед Гражданской войной она окончила Киевский институт благородных девиц, приходилась родственницей писателю Булгакову. Неординарная личность, учила нас как бы играючи, ничего назидательного. Говорили, что она с маленьким сыном спряталась в нашем хуторе от буйных революционных вихрей, которые особо не разбирали, кто есть кто. После начальной школы я выбрал десятилетку в большом старинном селе Яреськи. Здесь сохранился дуб, под которым более 200 лет назад, по преданию, любил отдыхать Гоголь. Его перечитал всего, и неоднократно. Кстати, по просьбе своих детей и внуков я написал и издал книгу о своей родословной, о годах учебы, службы в морфлоте и работе в Башкортостане.

— Вы часто используете морскую терминологию, даже носите кепку, стилизованную под капитанскую. Сильные, видно, у морфлота корни?

— Семь с половиной лет — на Тихоокеанским флоте! Из них четыре с половиной в Порт-Артуре, и три — на эскадренном миноносце артиллерийским электриком. Мы, немного обученные прямо на корабле, с первого дня участвовали в войне с Японией. Японцы — отчаянные вояки, но дух их уже был сломлен. Демобилизовался в звании старшины, — почти докладывает Мироненко, получивший уже на гражданской работе звание капитана I ранга, и поясняет: — Профессия электрика, тем более полученная на боевом корабле, определила дальнейший курс по жизни. Я сделал выбор в пользу его величества электричества и «бросил якорь» в Саратовском институте механизации, где с отличием защитил диплом инженера-электрика, там же встретил свою супругу, первую красавицу института Олю Медведеву. У нас родилась двойня — Люда и Алексей. Прочитав в газетах о строящемся Ново-Уфимском нефтеперерабатывающем заводе, мы попросились всей семьей в Башкирию.

Сегодня в моей квартире есть «морской уголок»: он оснащен корабельным американским биноклем, рындой, моделями эсминца и штурвалом. С морским прошлым порвать невозможно, это еще никому не удавалось.

— Неужели Башкирия у молодежи пользовалась успехом?

— Тогда — да! Большие проекты всегда были в центре внимания. Во все времена рейтинг городов определяет бурно развивающаяся экономика, она дает простор науке, культуре.

— В Башкирии вы быстро поднимались по карьерной лестнице: дежурный электрик, бригадир, заместитель главного энергетика НПЗ, второй, затем первый секретарь Орджоникидзевского райкома партии, второй секретарь Уфимского горкома, заместитель председателя Совета министров, председатель Госплана республики. Как часто приходилось принимать неординарные решения? Какие особенно запомнились?

— Мне посчастливилось принимать непосредственное участие почти во всех значительных стройках республики того времени: новые мощности в нефтеперерабатывающей и нефтехимических отраслях, ТЭЦ-4, производство автомобильных двигателей на УМПО, Западная автодорога, железная дорога до Черниковского НПЗ (ныне «Уфанефтехим»), Дворец спорта, госцирк.

Но отдельного внимания заслуживает история строительства стадиона «Нефтяник» и 50-метрового бассейна. Дело в том, что в 1961 году было принято постановление о запрете строительства ряда социально-бытовых объектов, в том числе бассейнов, чтобы все внимание направить на жилищную программу. К тому времени стадион с бассейном уже были начаты. В таком заброшенном состоянии находились пять лет. Проезжая по нескольку раз в день мимо «развалин Колизея», я внутренне негодовал.

У меня созрела «крамольная» мысль — построить стадион и бассейн в складчину с заводами, не включая в план капитального строительства, хотя сметная стоимость была солидная — свыше 8 млн рублей (в ценах 2010 года — почти 1 млрд). Как ни крути, дело было незаконное. Решил действовать решительно и быстро, взяв всю ответственность на себя. В перерыве одного из заседаний бюро райкома пригласил директоров крупных заводов на краткую экскурсию на площадку стадиона. Отсюда открывалась панорама дымящих заводов. Там я произнес пятиминутную речь. Помню ее дословно. Говорил, что здесь собрались отцы района, отвечающие за труд, быт и отдых тысяч людей. Работаем ударно, даем государству в год свыше 60 млн рублей чистой прибыли (по тем еще ценам). А отдыхать людям негде. Первым сдался директор химзавода Савва Лукич Орел: «Иван Кондратьевич, не мытарь душу, что предлагаешь?» Я рассказал о своей идее долевого строительства. Директора загудели: мы-то справимся, а как с запретом? Я обещал, что для прикрытия будет принято решение бюро райкома партии о строительстве стадиона и бассейна из сэкономленных средств. Так и сделали.

— Одним из спорных до сих пор объектов остается Иштугановское водохранилище, которое было построено по урезанному в несколько раз проекту и называется сегодня Юмагузинским. Вы всегда были за его сооружение по первоначальному варианту. На чем основана ваша убежденность?

— Весь хозяйственный комплекс республики к 1980 году стал ощущать недостаток водных ресурсов. Решить проблему водного голода можно одним способом, как делают во всем мире: построить плотину в наиболее выгодном месте и удержать таким образом паводковые воды. Благо, такое место было — в конце верхнего течения реки в районе деревни Юмагузино.

Но поднялась так называемая «зеленая» волна. Я называю ее не «зеленой», а грязной, так как она была важным инструментом зарубежных «кукловодов» по организации паралича в управлении страной. Сегодня это уже очевидно. Руководство республики три года сопротивлялось этой стихии.

Мне персонально было поручено отстаивать строительство объекта. Документы были подготовлены убедительные: они отвергали все домыслы о якобы экологической угрозе, которую несло водохранилище. Экспертная комиссия убедилась, что место, где кончался бы подпор воды будущего водохранилища, ниже Каповой пещеры на 20 километров, что нет никакой угрозы ни историко-природному памятнику, ни растительному и животному миру. Однако к руководству республикой в конце 80-х начале 90-х пришли другие люди, некомпетентные и, главное, нерешительные.

— Вы курировали проект уфимского метрополитена. Строить подземку или нет — вопрос до сих пор открытый. В столице, тем временем, обостряется транспортная проблема — стоим в пробках. Какой вариант решения считаете приоритетным?

— Нельзя не считаться с примерами городов-миллионников, да и с мировым опытом тоже — наука и практика успешно уводит транспорт под землю. Или на многоуровневые эстакады. В 1983 году правительство и Госплан страны разрешили проектирование метрополитена. Было сделано технико-экономическое обоснование, назначен опытный главный инженер, разработан техпроект на первую очередь и производственную базу, была привлечена организация из системы Главметростроя. Но после работы забросили. Начались разговоры о прокладке «скоростного трамвая». Однако первой жертвой такого рода решения транспортной проблемы стал Волгоград, где, соорудив 1,5 км пути, поняли, что такой проект в условиях сложившейся застройки нереален. В Уфе ведь тоже до 1975 года рассматривался «скоростной трамвай», в итоге анализа было получено увеличение скорости с 18 до 23 км в час — эффект незначительный.

Опираясь на личный 25-летний опыт изучения и решения транспортных проблем, могу сказать, что эффект от вырубки деревьев и сужения тротуаров будет исчерпан через 2 — 3 года. Надо неотложно строить продольную автомагистраль от района железнодорожного вокзала по террасе правого берега Белой до Северного автовокзала. Техническая документация на эту дорогу уже выполнена 30 лет назад. Надо решительно прекратить точечную застройку, сосредоточив строительство жилья в районе Затон-Восточный и Демы. И не принимать во внимание необоснованные домыслы о невозможности строительства метрополитена. Все имеющиеся подземки дотационны — это закономерно, так как имеют сугубо социальное значение — они для простых людей, для самых честных налогоплательщиков.

— Иван Кондратьевич, вы смирились с «похоронами» Госплана, и вообще, плановой системой развития?

— Похорон-то не было. Произошло вот что: в отдельно взятой стране предали забвению одно из лучших достижений человечества. Индикативное планирование по типу наших «пятилеток» используется в таких развитых странах, как Япония, Франция, Швеция, Китай и других — всех не перечислишь. Стыдливо и смущенно все чаще стали произносить слово «планирование» первые лица нашей страны.

В США наиболее развита экономико-философская мысль, хотя правительством она не особо поддерживается. Например, историк, политик, экономист и бывший посол США в Индии Джон Кеннет Гэлбрейт в работах о закономерностях развития постиндустриального общества говорит: ни постиндустриальное общество, ни тем более нынешнее общество потребления не дают ответов на современные вызовы. Если рассматривать интересы мирового сообщества, а не «золотого миллиарда», то система эксплуатации трудовых ресурсов не воспринимаемая сегодня большинством населения, вскоре окажется вообще неспособной к развитию.

Мы слишком торопились с проведением реформ, точнее, нас торопил «забугорный отдел кадров». На корабле есть два ходовых винта, если они начнут крутиться в разные стороны, наступит раздрай — так получилось в стране с наукой и экономикой, они не договорились.

Тем приятнее в этой неопределенности звучат призывы строить умное общество, о чем говорил в своем послании к Госсобранию — Курултаю президент республики Рустэм Хамитов. Там немало тезисов, которые уже находят отклик в трезвых головах. Например, по возрождению машиностроения — отрасли, которая в республике была очень сильной. И опять повторю: без планового, системного подхода реализовать послание будет трудно.