Эпоха Возрождения Евгения Клеймёнова

Чуть больше семидесяти лет тому назад весна, как и нынешняя, была холодной. В тот год, в субботнее утро в Уфе родился художник Евгений Клейменов, жизнь которого пронеслась, как стремительный поток, оставив на земле свет его большого таланта — таланта художника и человека. Судьба отпустила ему небольшой жизненный срок, всего сорок пять лет, но он успел сказать людям то сокровенное, чем жил.

Он был красив и внешне. Высокий, подтянутый, темноволосый, с серьезным и внимательным взглядом жгуче-черных глаз. Евгений Олегович привлекал своим обаянием, сдержанностью благородных манер, а его искусство, исполненное романтики и доброты, вызывало интерес и признание зрителей, коллег. Его любимым писателем был Александр Грин. И в этом некий роковой смысл: судьба связала двух внутренне похожих творческих людей, ушедших из жизни на взлете.

Феерия на цементном заводе

Евгений с детства был способным ребенком, в пять лет свободно читал, а еще раньше начал рисовать. Любимыми персонажами были былинные богатыри и сказочные герои. Школьная учительница Таисия Зайко, видя увлечение своего ученика и очевидные способности, посоветовала родителям отдать его учиться рисованию. В 1957 году мама, Роза Николаевна, привела его в изостудию при Доме пионеров, которой руководил Владимир Сарапулов, обладавший редким педагогическим даром и открывший путь в большое искусство многим своим воспитанникам. Через год он порекомендовал Жене ехать учиться в Москву. И Роза Николаевна повезла сына поступать в школу при Московском художественном институте имени В. И. Сурикова. «Из двухсот ребят, сдававших экзамены, было принято пятьдесят четыре человека. С тяжелой душой я оставляла Женю в интернате, отрывая от себя кусочек сердца. Женя был очень стеснительным, держался всегда в тени», — писала Клейменова в воспоминаниях, хранящихся в архиве Башкирского музея имени М. В. Нестерова.

Годы учебы в школе, затем в институте были для Евгения не только временем постижения азов профессии, но и периодом постоянной работы над собой. Он самостоятельно и углубленно изучал историю, литературу, философию, теоретические труды мастеров Возрождения, знал Библию, Евангелие, собрал ценную библиотеку по искусству, фонотеку классической музыки. Писал стихи и сонеты. Любил петь: у него был красивый баритон. Он учился на факультете монументальной живописи, но блестяще защитил диплом станковой живописной композицией.

После окончания института и службы в армии Клейменов некоторое время жил в Москве, а в 1976 году уехал в поселок Теплоозерск Хабаровского края. Здесь вместе с другом Анатолием Гребенщиковым в течение двух лет работал над монументальной росписью в фойе Дома культуры цементного завода «Праздничная феерия-фантазия по мотивам произведений Александра Грина». Это был тяжелый и малооплачиваемый труд — художники получали зарплату простых рабочих, в то время как им приходилось все делать самим: от эскизов до штукатурки стен и их росписи. Но работали с удовольствием: никто не ограничивал их фантазию. И художники дали волю своему воображению, умению и молодому задору. Какова судьба этой росписи сейчас — неизвестно, а тогда вскоре после возвращения из Сибири Женя получил из Биробиджана письмо от журналиста Леонида Школьника и книгу о Хабаровском крае. Там писалось, что комиссия из художественного фонда Хабаровска приняла на государственное хранение росписи художников и оценила их работу в сто тысяч рублей (в ценах 1977 года). Но выплатить их нельзя было из-за того, что заказчиком был завод, а не художественный фонд, да и срок истек. Так что те прожитые впроголодь годы принесли художникам не деньги, но большой опыт и радость от того, что они сумели выразить в работе самих себя, свое понимание искусства и жизни.

Верный друг Буян

В Уфу Евгений Олегович вернулся в 1979 году. Эта дата стоит на его «Автопортрете», находящемся в собрании уфимского художественного музея. В руке художника — осколок зеркала, напоминающий очертания сердца. В нем — отражение его лица, обрамленного темными волосами и бородой, с напряженно-серьезным взглядом. Ограниченное рамками зеркала лицо читается особенно четко на фоне висящей белой футболки с надписью на греческом «Согласие». Как сейчас кажется, в портрете есть и предощущение собственной трагедии.

На республиканской молодежной выставке в 1982 году, кроме этой работы художник впервые показал свои шедевры «Кора», «Восхождение. Памяти А. Грина», ставшие классикой нашего изобразительного искус;ства. Первая связана с его любовью еще с юношеских лет к Греции, ее истории, культуре. Чтобы глубже познать эту страну, он изучил ее язык, свободно писал и читал по-гречески, знал народные песни и танцы. Много работ Евгений посвятил детям, он любил их и понимал. В его композициях нередко присутствует еще один постоянный герой художника — конь. Однажды после службы в армии Женя вместе с другом побывал на Рязанском конезаводе, где наблюдал за лошадьми, делал зарисовки, после чего увлекся ими навсегда. Когда они с женой Ларисой приобрели дом в поселке Тюльма Белорецкого района и летними месяцами Женя работал здесь, его верным другом стал конь Буян, принадлежавший соседу.

Женя очень его любил, косил для него траву, выгуливал на инзерских полянах. Чувства были взаимными — заслышав издалека Женин голос, Буян радостно мчался ему навстречу.

Восьмидесятые годы были временем триумфального вхождения Клейменова в художественную жизнь республики, России. В 1983 году он стал участником выставки пятнадцати уфимских художников «Мир, в котором мы живем», в 1984-м — всероссийской — «Голубые дороги России», в 1985-м — всесоюзной — «Земля и люди».

Там, где из моря вышла Афродита

Женя не стоял вне времени. Все, что происходило вокруг, было и его жизнью. Потому так искренни его полотна на тему Великой Отечественной войны, например, исполненная драматизма картина «Односель;чане». В ней, словно из глубины времени, возникают пожелтевшие фотографии людей, плотно собранные в одной рамке, как это делалось раньше. Эта композиция родилась у художника, когда он прочел в газете о судьбе села Исаково Московской области, все жители которого погибли в годы войны.

Евгений Олегович любил историю и, взявшись за подобную тему, всегда очень внимательно изучал характер эпохи, архитектуру, детали быта, костюмы. Своеобразную трактовку получает образ «орлеанской девы» Жанны д’Арк в картине «Миссия Жанны». Он абсолютно лишен воинственного начала. В канон красоты своей героини автор возводит чистоту ее души и готовность принять судьбу во имя спасения своего народа. Перед ней не полыхает костер, но горит свеча, зажженная в память рано оборвавшейся юной жизни.

В 1991 году в уфимском художественном музее прошла групповая выставка произведений башкирских художников «Пятый угол». На ней экспонировался цикл работ, созданных Клейменовым на Кипре, где он побывал по приглашению своего греческого друга вместе с женой и дочкой. Он работал целый месяц там, где из моря вышла Афродита. Наконец-то Женя побывал на земле, о которой грезил, где жила его первая большая любовь — учившаяся одновременно с ним в Москве гречанка Ирина Кирьякиду. Силой своего воображения рождал он образ этой земли в живописном полотне задолго до поездки. А теперь слышал подлинное звучание народных мелодий, говор греков, ощущал живое дыхание истории.

От денди до казака

Евгений Клейменов был из художников, о которых уважительно говорят: мастер. Великолепный рисовальщик, он столь же ярко был одарен в живописи, идя в ней от классики, от высоких традиций русского и мирового реалистического искусства. Глядя на его «Портрет Кати Толстиковой», понимаешь это особенно четко. Композиция портрета с его углубленным пространством, охристо-золотистыми, бело-голубыми оттенками, тончайшая игра которых рисует далекую перспективу морского пейзажа и светлого неба, уходящих вдаль в голубую дымку — все это созвучно работам мастеров эпохи Возрождения, что, конечно, делает честь Клейменову.

Вспоминает профессор, член-корреспондент Российской академии наук Александр Толстиков, который в свое время жил в Уфе и был близким другом Клейменова.

— Буквально с первых дней нашего знакомства я был потрясен всем, что определяло личность Жени. Обще;ние с ним доставляло истинную радость и эстетическое наслаждение. Наши беседы о живописи, музыке, литературе, истории, философии, этнографии, палеонтологии оставляли во мне неизгладимый след. Женя был не просто начитанным человеком, он был ученым, блестяще ориентировавшимся во всех перечисленных областях культуры и науки. Знал и мог бойко изъясняться на редких языках, например, на каком-то наречии, характерном для киприотов. А что стоят его перевоплощения из истинного денди в лихого донского казака. Вряд ли это было простое переодевание, фарс или камуфлирование. Мне кажется, это полностью соответствовало состоянию его души — души трепетной, ранимой и сопереживающей.

Осенью 1991 года Евгений Олегович тяжело заболел. В Москве ему сделали операцию, после чего семья Клейменовых временно осталась жить там, чтобы Женя находился под присмотром лечащего врача. Моя последняя встреча с ним произошла в марте 1992 года. Вечером я ехала в метро и увидела входящего в полупустой вагон Женю. Он очень обрадовался встрече, стал звать в гости, говорил, что хочет пообщаться, и Лариса обрадуется. Но я устала и ответила: «Дай твой телефон, я позвоню, и мы договоримся о встрече на завтра или послезавтра». Он мне называет номер телефона, отчего я в смятении застываю. «Что с вами?» — спрашивает Женя. Это был телефон мастерской моего ушедшего из жизни в 1980 году брата известного художника Юрия Ракши. Через несколько месяцев в Уфу пришло трагическое известие о том, что Женя умер утром 1 сентября, в один день с Юрой. Я мысленно всегда ставила Евгения по степени одаренности, чистоте и благородству души рядом со своим братом — и так оно и было.

Евгению Клейменову было бы всего семьдесят. Утешает лишь одно: у его картин возраста нет.