Николай Бурляев: Хватит загонять

С Николаем Бурляевым мы встретились в Аксаковском музее. Атмосфера этого старинного дома располагала к неспешной беседе о том, что особенно заботит сейчас известного актера, режиссера и президента международного кинофорума «Золотой витязь».

Есть жемчужины, но пустозвонов больше…

— Почему вы здесь?

— Я давно мечтал побывать в этом доме, по которому с книгами Аксакова можно ходить, как с путеводителем. А приехал по приглашению своего старого друга Михаила Чванова в рамках программы Аксаковского фонда по культурному «окормлению» оборонных заводов Урала. Год назад мы с Михаилом побывали в закрытом городе Трехгорный, где куется ядерный щит России. Участвовать в этой программе — святое дело. И потому, несмотря на чрезвычайную занятость, выкроил время. Завтра мы едем в Катав-Ивановск на встречу с коллективом приборостроительного завода по производству навигационного оборудования для Военно-морского флота. А проехать мимо Уфы, мимо аксаковских и нестеровских мест я не мог, тем более что в Башкирии во время войны жили в эвакуации мои родители.

— Впечатление такое, что в последнее время вы напрочь потеряли интерес к актерскому творчеству и больше внимания уделяете даже не режиссуре, а общественной деятельности. Почему?

— Это нормальный процесс для человека, который живет, растет, думает, стремится к чему-то… Я всегда относился к актерству критически. Даже когда только стал известен, прославился. Я и сам удивляюсь тому, откуда у меня взялось такое отношение, ведь, будучи мальчишкой, не разделял мнения актеров, которые с гордостью говорили: «Хочу всю жизнь отдать сцене и умереть на подмостках!». Я думал: «Какой ужас, всю жизнь потратить только на это!». У меня планы более глобальные: хотел стать режиссером, писателем… Актерство считал вторичной профессией, хотя в этой среде встречаются уникальные люди, поистине жемчужины, постигающие, знающие некие тай-ны… Но таких мало. Больше пустозвонов, которые плохо понимают даже то, что произносят. Их поманят в примитивно-пошловатые ленты, и они бездумно выполняют задачи, которые перед ними ставят люди недостойные. Ради сомнительной популярности торгуют собою, душою и телом. Мы недооцениваем пространство экрана. Я знаю, что это чистый идеализм, но кино должно способствовать развитию человеческой души, а не рассказывать, какая грязная, гнусная, пьяная у нас страна. Хотя в актерской среде есть немало личностей, которыми мы можем гордиться.

— Например?

— О, в моей жизни таких, к счастью, было много. Это великие люди России: Мордвинов, Любовь Орлова, Фаина Раневская, Ия Саввина, Гена Шпаликов, Смоктуновский, Олег Даль... — всех не перечислить.

— Да уж... Судьба действительно оказалась по отношению к вам нереально щедрой на встречи с потрясающими людьми. А кто из них для вас самый-самый?

— Все по-своему дороги. И Володя Высоцкий, который стал мне другом еще до того, как я узнал о том, что он еще и поет, и писатель Виктор Некрасов, и многие другие.

— А как это вам удалось оказаться в неведении по поводу того, что Высоцкий петь умеет?

— Мы пробовались вместе с ним на фильм «Иваново детство». Я и не знал, кто он такой. После проб вышли с «Мосфильма», поехали в центр, зашли в сад «Эрмитаж», и там в кафе Володя взял бутылку шампанского… Мне было тогда 14 лет. Он на восемь лет старше.

— Известно, что изначально два Андрея определили вашу судьбу…

— Да, это главные люди в моей жизни. Андрей Кончаловский просто увидел меня на улице и позвал сниматься в кино. По кинематографу первым учителем, безусловно, считаю Андрея Тарковского. А по театру — великого русского артиста Николая Мордвинова, с которым я имел счастье играть четыре года и около 150 раз выходил вместе с этим величайшим гением на подмостки. В театре Моссовета, где я играл еще мальчиком, он был моим партнером. Дело в том, что я заикался. Это страшная мука для любого человека, а для актера — просто крест на карьере. Я уже думал, что избавился от этой напасти, отыграв без проблем более 120 спектаклей. И решил попробовать заикнуться. И все! Открыл зрителям тайну, что я заика. Еле доиграл. И пошел в отказ, решил вообще бросить сцену…

Мордвинов объяснил, что в цирке есть закон: если артист упал с трапеции, надо немедленно подняться и повторить номер. И он буквально заставил меня выйти на сцену.

Андрей мгновенно уходил в другое измерение

— С Тарковским, наверное, было непросто общаться?

— Невероятно сложно и потрясающе всегда. Я понимал, что каждая наша встреча — это подарок судьбы.

— Неужто в столь юном возрасте такие вещи можно было понять?

— Абсолютно! Мне было четырнадцать лет, когда я пришел на «Мосфильм», увидел Андрея и прямо влюбился в него. Мгновенно сердце открылось, и я не знаю, как это произошло… Но и сейчас с высоты своего возраста подтверждаю: я тогда увидел в нем именно то, что так меня поразило. А именно, божественный луч, который через него изливался в мир. Таких я больше не встречал. Он был вроде бы совершенно обычный, мог пошутить, за дамами поухаживать, даже песни блатные спеть — абсолютно земной человек! Но в какой-то момент я увидел: Андрея Тарковского сейчас здесь нет. Нет, визуально он с нами, шутит, разговаривает, а на самом деле мгновенно уходит душою в другое измерение — то, где его настоящая жизнь. И ты понимаешь вдруг, что он сейчас очень высоко, а здесь только его оболочка. Это было заметно по его глазам. Вот что я увидел мальчишкой и полюбил в нем. И теперь еще больше убежден: то ощущение было абсолютно верным. Тарковский ненавязчиво давал ощущение неба через экран. Он никогда не говорил о том, что Бог — есть. Он это знал. И был его проводником.

— Он вам объяснил, почему выбрал именно вас на фильм «Иваново детство»?

— При жизни мне Андрей никогда об этом не говорил. А уже после его смерти мне довелось прочитать его признание, очень лестное для меня: «Я взялся за «Иваново детство» потому, что у меня было четыре гаранта: актер Коля Бурляев, оператор Вадим Юсов, художник Женя Черняев и композитор Вячеслав Овчинников».

Вообще, этот фильм до Тарковского делал другой режиссер, который загубил практически весь материал, и были истрачены огромные деньги. И когда посмотрели, что он сделал, выяснилось, что это чудовищно! Фильм оказался на грани закрытия, а сотни людей могли остаться без зарплаты. Тогда стали думать, кто может все это вытянуть. Предложили Тарковскому, которого тогда никто не знал — на его счету был только один учебный фильм «Каток и скрипка». Ну, он и взялся.

— Андрей Арсеньевич настолько остался доволен работой с вами, что позвал вас сниматься в фильме «Андрей Рублев»…

— Нет-нет… Напротив, я всегда думал, что он мною крайне недоволен. У Андрея такой метод был — держать актеров в постоянном напряжении. И лишь однажды… Мы стояли на балконе у Саввы Ямщикова, и вдруг Андрей сказал: «Ты самый близкий в моей жизни человек». Я замер. И все! Больше никогда ничего такого не произносил, но у меня все время такое ощущение, что неразрывная связь между нами осталась навсегда, даже после его ухода из жизни.

Мне было девятнадцать лет, когда Андрей для съемок надел на меня крестик, простенький, оловянный — из реквизита. Я им дорожил, но после окончания съемок пришлось сдать…

— Вам не страшно было играть в фильме Юрия Кары роль Иешуа Га-Ноцри?

— Сейчас, я думаю, этого бы не сделал. Тогда хватило отваги. И не было ощущения того, что играю что-то запретное. И готовился к съемкам соответствующим образом.

— Это как?

— Я жил «отшельником», отдельно от группы. Постился, молился. И чувствовал, что идет невероятная духовная помощь.

Такое впечатление, что всю жизнь шел к этой роли, пробуя этот образ в разных работах: в «Игроке», в «Ваньке Каине» совершенно точно есть пробы этого облика.

Тщеславие прошло мимо

— В последнее время артисты стали с какой-то мистической осторожностью подходить к выбору ролей. У вас нет подобного страха?

— Еще в молодости мне довелось испытать чувство, будто покидаю тело и попадаю в радужный океан гармонии. Это было необыкновенно. Но в какой-то момент охватила паника, поскольку понял, что могу уйти совсем. Такое ощущение, что мне кто-то помог вернуться. С тех пор у меня пропал страх смерти.

— А как насчет тщеславия, которое особенно присуще творческим людям? Вам с этим удалось справиться или само по себе мимо прошло?

— Я думаю, что прошло мимо, поскольку я себя не считал актером. Не было этого у меня. Хотя стал известен в 1962 году, когда Тарковский одержал победу на фестивале в Венеции. Кроме «Золотого льва», у «Иванова детства» еще два десятка премий. Тогда вот был какой-то момент упоения внезапно свалившейся славой. Но, к счастью, он оказался очень коротким. Загордиться не получилось. Я быстро понял, что я заика, ничтожество… Чем тут гордиться?

Цель жизни не в том, сколько ты себе благ различных нахапаешь, хотя наша капиталистическая действительность совершенно беспардонно это навязывает: хватай, тащи, устраивайся лучше... Но если взять, к примеру, тех людей, которых мы помним и чтим: их счастье в том, что они смогли достойно послужить России.

— Неужели подобные вещи можно осознать в пятнадцать лет?

— Ну не в пятнадцать, а где-то уже в шестнадцать... На самом деле все очень просто: надо только быть самим собой, а не изображать из себя невесть кого.

Никита — человек с крепким стержнем

— Известно, что Михалков обещал поработать с вами в фильме «12» и… не позвал. Вскоре после этого вы сильно за него радовались, когда во время конфликта в Союзе кинематографистов большинство проголосовало за то, чтобы его возглавил Михалков. Вы совсем не обидчивы?

— Никита действительно мне предложил. Я шел тогда по дорожке кинофестиваля, а он всех принимал, обнимал… Обнял и меня. Сказал: «Ну, что? Скоро поработаем?». Я ответил: «Наконец-то!».

А вообще, история, связанная с этим сценарием, очень давняя, еще студенческая. Мы с ним вместе учились в Щукинском училище и дружим еще с 1959 года. И как-то Никита попросил: «Коль, ты мне поможешь? Надо сыграть в моем отрывке». Я согласился, и ту его работу оценили на «отлично». И тогда он мне сказал: «Давай с тобой сделаем «Двенадцать разгневанных мужчин». И дал мне почитать сценарий. И мы начали делать. Никита увлекся, загорелся — это была очень интересная история. И вдруг приходит приказ об отчислении Никиты из училища. Надо отдать должное его упорству. Я уже тогда понял, что это человек с крепким стержнем. Отчисленный студент каждый вечер ждал под окнами, когда все педагоги уйдут домой. И тогда мы открывали окно, он залезал, и мы тайно продолжали эту работу. И сделал все на таком высоком уровне, что ахнули те педагоги, из-за которых его выгнали из училища. Они представили «Разгневанных мужчин» как дипломную работу всего нашего курса.

Ну вот, а потом он говорит: «Поработаем»… И это очень радостно было для меня, поскольку и тема эта родом из юности нашей. Позже я узнал, что он снимает фильм «12». Меня так и не пригласил. Ну и ладно: нет так нет. Это же режиссер. У него свое видение. Имеет право. Мне фильм очень понравился. Я ему позвонил, он был в Венеции, получал премию. Я спросил: «Ты поменял концепцию?». Он ответил: «Да». Я сказал: «Ну и правильно сделал. Если бы ты взял меня, тогда бы не понадобился ни ты, ни Маковецкий». А так он один образ разделил на двух актеров.

— Так вы не обидчивы?

— Абсолютно. Почему не порадоваться за друга? Тем более если мне нравится, что он делает?

А вторая часть вопроса, насчет внеочередного легендарного съезда кинематографистов… Я никому этого не говорил. Накануне мы с ним оказались в Сербии, где собрались по поводу грустной даты — прошло десять лет со дня бомбардировки Югославии. И обратно летели вместе — он взял меня с собой на какой-то частный самолет. И я спросил: «А если тебе предложат возглавить союз, ты готов?» Он сказал: «Коля, я так устал, ну зачем мне все это нужно?». И взгляд у него был измученного человека.

Его избрали. Почти единогласно проголосовали, за исключением вечной нашей «пятой колонны», которая всегда против всего. Я сидел в первом ряду, он — в президиуме. И я опять увидел те же усталые глаза. Потом он сказал речь — просто блестяще. Я был рад за Никиту. Обычно он очень мягкий человек, толерантный, всех любит, всем помогает. И те, кому он помог, совсем не добром ему потом отвечают.

Ангельская душа заигралась с тьмою

— А что вас так привлекло в образе Лермонтова, что даже сняли о нем фильм? На первый взгляд кажется, что вы абсолютно ни в чем с ним не совпадаете — как Онегин и Ленский…

— «Лермонтов» — фильм всей моей жизни. Я родился и прожил первые пять лет в доме убийцы поэта — Мартынова. В детстве мне говорили, что я похож на Лермонтова. И сильно мне этим досаждали. Я шарахался от того образа, который нам рисовали в школе.

Самый известный исследователь творчества поэта Ираклий Андроников был против того, чтобы изображать его на экране. Дело в том, что он не верил в успех, поскольку все предыдущие попытки, на его взгляд, успехом не увенчались. Ну и я полагал, что получу отказ. Но, к моему удивлению, Андроников посмотрел на меня и сказал: «У вас получится. Надеюсь, что на этот раз Лермонтову повезет».

Период съемок был упоительным. Целых шесть лет я был в контакте с поэтом, трижды ездил к его гробу. И выбрал самое высокое, светоносное из жизни и творчества. Хотел на его примере дать людям модель лучистого сознания. Ведь это — ангельская душа, которая заигралась с тьмою, за что и поплатилась.

«Золотой витязь» растёт не по дням…

— Почему, на ваш взгляд, у нас сейчас образовался дефицит фильмов такого уровня, какие снимали Бондарчук, Тарковский? Что нужно делать? Вводить цензуру? Но в свое время от нее было столько вреда.

— Я категорически против цензуры, поскольку сильно от нее пострадал: из 70 фильмов, в которых я участвовал, 20 были положены на полку. А что делать? Снимать надо то, что побуждает размышлять, задумываться, а не про голубых да розовых. Я не понимаю, почему у нас разрешают показывать всякое непотребство. Если оно перестанет быть востребованным, тогда и производить его будет незачем. А ведь нам есть что противопоставить. На кинофоруме «Золотой витязь», например, за 22 года показано семь тысяч фильмов крупнейших режиссеров мира по теме «За нравственное дело, за возвышение души человека». Идея объединения всех позитивных сил русского кинематографа родилась в те времена, когда играть было негде, да и жить не на что. Я тогда съездил в Троице-Сергиеву лавру, испросил у старца благословления на это дело. Поддержал это начинание и Патриарх Алексий II. И форум стал расти не по дням, а по часам. И к нам стали привозить фильмы со всего мира: более 60 стран стали участниками форума «Золотой витязь».

Мне кажется, пришло время именно такого кино, способного держать оборону души. Хватит загонять культуру на панель!

«Виллу» строили с женой

— В наше время стремятся больше брать, чем отдавать. С одной стороны хочется, чтобы наши дети жили как можно лучше. С другой — приходит постепенно понимание, что и о душе заботиться надо. Вы своих детей как в этом плане настраиваете?

— У нас нет этой проблемы — больше иметь. Мы ориентируем их на то, чтобы быть достойным человеком. Неважно, нищий ты или богатый, — эта жизнь очень коротенькая. Мне сейчас 67 лет. Ну сколько осталось — лет десять-двадцать… А там — жизнь вечная. И каким ты отсюда уйдешь — таким и останешься в вечности. И представьте тех, которых учили как можно больше хватать, что они могут с собой забрать?

— А в школе как? Там сейчас такая философия не то что не популярна — вряд ли понятна…

— Ну и ладно. Главное — какая дома философия. Школа влияет. Это правда. Мобильники у одноклассников всяко получше, чем у моих. Но мы сознательно младшим покупаем похуже. В них меньше операций. И объясняем, чем интернет опасен для детей. Всем же известно, какое там общение у молодежи. Эллочка-людоедка отдыхает.

— Сейчас на фоне обострения ситуации на Украине вы, наверное, особенно рады, что не поехали в Штаты. Звали ведь?

— Звали. Однако ни на этом, ни на каком другом фоне это для меня неприемлемо. А вообще, довольно тактично интересовались, есть ли вилла, машина… Затем перечисляли то, что я мог бы иметь там. Виллы у меня нет. Зато есть дом деревянный. Лет десять строили с женой из бревен.

— Вы счастливый человек?

— Абсолютно.

— Почему?

— Да хотя бы потому, что мы с директором Аксаковского музея и крупнейшим русским писателем Михаилом Чвановым дожили до перемен. Прошло чудовищное время Швыдкого, культурной революции, вседозволенности… При министерстве культуры России создан не формальный, а реально действующий общественный совет, еще несколько лет назад было невозможно, чтобы меня пригласили в его состав. А теперь к мнению истинных деятелей культуры, а не леволиберальной попсы вынуждены прислушиваться. Уже налицо первые результаты.