Владимир ФЕЙЕРТАГ: «Музыка — это чувства, а разве можно внятно сформулировать чувства?»

Интуиция - это сложившийся опыт

— Владимир Борисович, я довольно много узнала о вас: под сенью Интернета собран не один восторженный отзыв о патриархе — исследователе российского и мирового джаза. Поэтому мучить вас «биографическими» вопросами не буду. Зато есть возможность дополнить воспоминания «изюмом», перчинкой…

— Зачем? Нет никаких изюминок в моей биографии. Моя семья не пострадала ни в годы репрессий, ни в годы войны. Жизнь сложилась удачно. Конечно, как у всех, возникали проблемы - личные, финансовые, бытовые. Но в целом, я считаю, жизнь удалась. Я счастливчик, потому что давно занимаюсь только тем, чем хочу. Занимаюсь любимым делом, а для мужчины — это главное. Если у мужчины не задается то, что можно назвать любимым делом, то ему плохо жить: он начинает спиваться, комплексовать, злиться, сливать эту злость на близких людей. И если семья его поддерживает, то это чудесно.

— А ваша жена ходит с вами «на джаз»?

— Ходит. Но предпочтение отдает академической музыке. А иногда и я хожу

на концерты классической музыки. Она разбирается в джазе, даже любит его, но если надо выбирать - слушать ли американского джазмена или пойти на концерт пианиста Григория Соколова, она все-таки выберет последнее.

Я счастливчик еще и потому, что у меня много друзей. Друзья помогали и поддерживали. Мне и музыкантам моего поколения помогал Юрий Сергеевич Саульский, талантливейший композитор, автор знаменитого шлягера «Черный кот». Он написал много музыки и мог бы спокойно существовать без всяких хлопот, но был предан джазу, руководил биг-бэндами и помогал музыкантам войти в музыкальную среду. Например, способствовал созданию секции эстрадной и джазовой музыки в Союзе композиторов, организовывал фестивали, то есть «продвигал» джаз и джазовых музыкантов.

Кстати, первый раз я побывал в Уфе во время какого-то конкурса эстрадной и джазовой музыки. Председателем жюри была Александра Николаевна Пахмутова, а Саульский и я были членами судейской коллегии по разряду «джаз».

— Вы доверяете интуиции?

— Стал доверять, когда появился жизненный опыт.

— Может, это опыт «сложился», а вы называете его интуицией?

— Очень даже может быть. Но в 17-18 лет я многого не знал и не понимал. А спустя десятилетия, понял, что моя молодость проходила не в самые лучшие годы. Когда я пришел на филфак Ленинградского университета, я не знал, что за год до моего поступления вся профессорская гуманитарная элита была истреблена. И образование мое было не вполне совершенным. Посудите сами. Оканчивая филологический факультет, я ничего не знал о Платонове или Гумилеве, не читал Ремарка и Хемингуэя.

— А джаз-то как в вашу комсомольскую культуру проник?

— Очень просто. За плечами была музыкальная школа, я вырос в музыкантской

семье, играл на рояле. И слушал радио, западные станции,

американские фокстротики, которые мне было совсем не трудно подобрать.

В университете было немало выпускников музыкальных школ, и мы сколачивали оркестры, чтобы играть для своих же ребят на танцевальных вечерах. Нам это нравилось, мы становились популярными,. Мы тогда еще мало что знали о джазе, копировали американскую музыку, играли стандарты, и я не задумывался, что когда-нибудь буду серьезно заниматься джазом, изучать его.

— Но ведь были запреты?

— Слухи о том, что джаз был под запретом, сильно преувеличены.

Джаз был нежелателен, как музыка, рожденная в Америке, но люди хотели танцевать, поэтому был спрос. Даже в годы жесточайшей цензуры, в период борьбы с космополитизмом, джаз как танцевальная музыка, был востребован. И на всех студенческих, школьных вечерах, всегда звучал джаз. Мы знали, что не нужно на каждом углу кричать, что мы играем джаз, что американская музыка лучше нашей, но как-то вписаться в систему удавалось. А после смерти Сталина и наступления первой политической оттепели, джаз стал частью молодежной культуры. При каждрм Дворце культуры, в каждом институте появлялись джазовые команды. Я сам организовал несколько оркестров, писал для них аранжировки. А потом поступил в музыкальное училище – знаний-то не хватало.

— Ничего не понимаю. Музыкальная семья, рояль в квартире помещался, а

вы только на третьем десятке поступаете в музучилище?

— Я думаю, что война помешала мне стать музыкантом. Да, мама — пианистка,

папа — дирижер. Меня возили в музыкальную школу, но в военное время было не до музыки, мы очень много переезжали, потому что родители работали в театре.

Я даже не помню, сколько общеобразовательный школ я сменил. После войны родители заставили меня все-таки «музыкалку» закончить, но для поступления в консерваторию я был слабоват. Поэтому пошел на филфак. Стал педагогом, преподавал немецкий язык в техническом вузе и, не бросая работы, поступил в музыкальное училище. Крутился, как мог, занимался ночами, какие-то предметы сдавал заочно, но получил прекрасное музыкальное образование. А позже меня приняли на работу в Ленконцерт на должность лектора-музыковеда по профилю «джаз, популярная музыка, советская песня»

Я раздумывал, правда, бросать работу в институте или нет? А тут еще и родители:

как ты можешь бросить вуз и уйти в эту богему, что ты будешь делать, когда

кончится твой джаз — ты к тому времени потеряешь квалификацию! Однажды, когда

я читал лекцию о джазе и комментировал выступление замечательного ленинградского джаз-оркестра Иосифа Вайнштейна, пришел мой уже старенький отец, послушал и сказал: «То, что ты делаешь, прекрасно, но серьезный человек этим бы заниматься не стал. Дурак!

Защищай диссертацию по немецкому языку. Становись профессором». Мне было тогда 35 лет. А впереди еще 35, которые я отдал лекторской работе. И не жалею об этом.

— Владимир Борисович, а зачем нужно о музыке рассказывать со сцены,

на которой уже сидят музыканты? Когда это закончится? Вспомним

знаменитого гитариста Фрэнка Заппу, который однажды сказал «Рассуждать

о музыке — все равно что танцевать об архитектуре»…

— Утверждение спорное, но во многом и справедливое. Но в нашей стране вседа было развито просветительство. И я считал необходимым помогать публике постигать джаз, помогать музыкантам «дойти» до своей публики. Кроме того, нужно было, чтобы в средствах массовой информации появлялись грамотные рецензии. Так постепенно в нашей стране складывалась джазовая журналистика, способная не только донести информацию о событии, но и проанализировать джазовые достижения отечественных музыкантов. Мне представилась такая возможность делать это со сцены, и я всегда выступал с удовольствием, сознавая, что я не помещаю музыке, а помогу понять ее.

Я не хочу преувеличить свою роль, но, поверьте, я прекрасно понимал, что в советское время я был частью СИСТЕМЫ. Многие мои коллеги, знатоки джаза, талантливые журналисты и ораторы не хотели работать в СИСТЕМЕ, предпочитали оставаться в андеграунде. А другие говорили: мы обречены, советская власть – это навсегда, а жизнь у нас одна, и надо что-то полезное сделать! Догадываетесь, что я придерживаюсь такого же мнения? В 70-80-е годы в каждой филармонии, в каждом городе были абонементные циклы, и на всех концертах обязательно было вступительное слово лектора. Почему же не использовать такую возможность, когда наши музыканты начали выступать на эстраде?

Сегодня вроде бы просветительство не в моде. Пусть музыканты выходят и начинают играть. Слушатели сами во всем разберутся. В принципе, эта мысль Заппы мне близка. Но в нашей действительности так долго не было никакой информации, что лишее слово, сказанное «за джаз» никогда не повредит. Именно поэтому я появляюсь на фестивалях и концертах, но всегда – и это важно – с согласия музыкантов. Я заполняю паузы, когда на сцене переставляются стулья и пюпитры, я настраиваю публику на нужную волну. И меня трудно назвать лектором. Я – комментатор. На Западе говорят: модератор.

Зачем Казарновской саксофон?

— Владимир Борисович, вот вы слухач из слухачей, воспитанный в музыкантской среде, способный считать и повторить с радио любую, даже синкопированную мелодию, опасались, тушевались как-то поступить в музучилище при консерватории. А как расценивать сегодняшних молодых людей, которые, иногда даже не владея инструментом, приходят в училище и очень быстро начинают называть себя музыкантом.

— А что делать? Таких я встречал и встречаю немало. Я не знаю, что делать. Я не касаюсь сейчас вопроса приема. Этот процесс наполовину коммерциализирован. Понимаю, что вы о другом…

— Да, я — о другом — о самомнении и непрофессионализме, да чего там — о безграмотности повальной.

— …Так вот, мне дали в этом году одну персональную студентку. Девушка насквозь отличница и окончила теоретический факультет музучилища в Сибири. Она хорошо играет на рояле, читает с листа. А я приношу ноты Эллингтона, и она запинается, когда стакивается с синкопами. И я бы говорил не о повальной безграмотности, а о нежелании модернизировать систему начального музыкального образования. Надо учить детей не только играть по нотам, а привить им любовь к самостоятельному извлечению звуков, к создании музыки по слуху, а не только по нотам. Я знаю многих энтузиастов-педагогов, но их крайне мало для того, чтобы повлиять на систему воспитания и противостоять малограмотной информации, идущей, к сожалению, и от телевидения и от Интернета.

— Для вас это камертон: не свингует — не ваш человек.

— Да, безусловно: не свингует — не джаз. Хотя сегодня есть джаз без свинга. Он ориентирован на другие культуры. Это этно-джаз, джаз-рок, фанк. Пожалуйста, кто может помешать этой «женитьбе» жанров? Мы живем в свободном обществе. Есть те же вокалистки, которые пели классику всю жизнь, а потом начинают петь эстрадные песни. Зачем? Их никто не просит. Они делают эстраду хуже. Но им это нравится.

— Так же есть те, кто из классики или попсы приходит в джаз.

— Да, не запретить же той же Казарновской петь джазовые мелодии, если она хочет…

— А она уже поет джаз?!

— Пела. И Образцова пела. С вокальной точки зрения они, конечно, попадают в ноты… Но делают это чересчур осмысленно, выверенно. Так, что ты понимаешь, что это человек из другого клана. Я его всегда разгляжу, что он не наш. Это знаете все равно, что вот мы сейчас с вами говорим по-русски, но вдруг приходит человек и говорит с большим акцентом. И мы же понимаем, что он знает русский язык, но он не наш. Вот так же я чувствую людей джазовых и не джазовых.

— Я понимаю — музыкантов, а слушателей «своих» вы в джазе отличаете?

— Я сейчас буду нахалом, но я все равно скажу: не только в джазе, я в классике слушателей могу распознать — хороших и не очень, классифицировать. Во мне воспитан классический музыкант. Я в училище занимался ликбезом, я ходил в кружки, где можно было послушать всего Прокофьева, Шнитке, Губайдуллину, чья музыка не приветствовалась совсем тогда и даже запрещалась. Конечно, я вижу «своего», просвещенного, зрителя на концертах.

Кстати, в джаз-банде, в отличие от классического оркестра, можно отличить любого музыканта по звуку, по своей интонации. Но это удел специалистов, а публика, конечно, просто на чувства ориентируется.

Не дождётесь!

— Я вас попрошу ответить на кардинальный вопрос: какое будущее у джаза? Хотя, может, какой-то «простенький» без обиняков вопрос получился? Да, да, я вот тоже вспомнила: это вы или Давид Голощекин задали такой вопрос Эллингтону, и он очень на интервьюера обиделся?

— Это я его спросил, а он сказал: «Я не играю джаз» И я смутился ужасно. Просто перестал понимать: о чем же дальше говорить. Я ему все джаз, джаз, джаз, а он не признает этого. А потом когда приезжал Морсалес с эллингтоновской программой и я ему рассказал о своем конфузе, он утешил, говорит, кокетничал просто Эллингтон.

— А вы сейчас кокетничать не будете? Ответите?

— Не буду, отвечу: идем в музыку. Идем вглубь. Больше становится техники, значит, больше становится возможности сблизиться с академической музыкой, внедриться в театр. В живопись. Джаз — это всепроникающая, свободная, переливающаяся из одного вида искусства в другой музыка. Джаз становится очень востребованным в кино. Саунд-трек фильма — это почти всегда джаз. Только импровизация может пойти на поводу режиссера. Пойти за его мыслью. Отразить ее в полной мере. Если режиссеру нужен как музыкальное сопровождение Рахманинов, — он берет его и подставляет. Мудрить здесь не нужно. Другое дело джаз — он в фаворе у хороших современных режиссеров. Он требует работы мысли и от музыкантов. Вообще, я считаю, что джаз вошел в историю искусств и вошел в нашу жизнь. У него есть свое достойное место.

— А Россия джазовая страна?

— Не бывает стран джазовых или не джазовых. Нет таких стран.

— Почему? Честно говоря, из-за «достойного места» просто захотелось присоседиться к Америке. Разве Америка — не джазовая страна?

— Америка - страна с джазовым музыкальным фоном и только. В Нью-Йорке в любом магазине, ресторане, конторке звучит джаз. Легкий такой. И все. Это не страна джазовых концертов, джазовых ресторанов, клубов, других каких-то площадок. Отъехал на сто метров от Нью-Йорка, и чуть ли не из утюга гремит кантри и в фаворе ковбой, кольт, Мальборо. И Россию как таковую к джазовым странам даже в этом плане не причислить…

Я так скажу: в любой стране есть джазовые точки на карте. В одной больше — в другой меньше. Как в Африке или в Азии. Но даже там нас поражает Япония с хорошей плотностью джаза, потому что она американизируется. А в общем, конечно, джаз родился в Америке — это исторический факт. Но сегодня он звучит по всему миру. Он вхож во многие дома и концертные площадки. Иногда он принимает новые формы — например, национальные, этнические — это чаще ради экспорта случается — хорошо продается. А вообще, джаз — универсальная музыка, и она надолго. При смерти или загнивании джаза мы присутствовать не будем.

Всё сделал Бах, всё сделал джаз

- Более того, я думаю, что какие-то формы музыки будут постепенно умирать и останутся только технологии. Так произошло с полифонической музыкой. Бах здесь сделал все. После него здесь ничего невозможно сделать. Попытался, правда, дополнить Шостакович, написав четыре прелюдии и фуги, — всё. Это сделал великий человек Бах однажды и навсегда. Это как Шекспир. Нет больше трагедий. Нет ничего лучше, чем «Ромео и Джульетта». Автор и произведения велики. Все остальное — мельче и повтор. «Вестсайдская история» — это тоже Ромео и Джульетта, но всего лишь вариант, ремейк. Первым и неповторимым на века останется Шекспир.

И в полифонии предел наступил. Сегодня использовать приемы эти мы можем. Пожалуйста — многие композиторы и музыканты используют полифонические штучки. Слышим их и вспоминается одно: Бах. Обязательно вся последующая полифония будет ассоциироваться с великим немцем. Так же и с джазом. Вот что-то люди будут делать через век ритмичное, и все будут говорить: джаз! Будут вспоминать это слово. Вот так мы вошли в культуру!

— Джаз — это прежде всего ритм?

— По узнаванию — да. По узнаванию внешнему. Потому как узнать с наскоку, импровизируете вы или нет, нельзя. Это надо почувствовать, понять. А по ритму и по звуку — сразу. Звук — не академический. Любой смертный прекрасно отличит: оркестр академический играет или нет. И еще такой момент: когда играют самые великолепные, например, скрипачи, вы никогда не отличите одного от другого. А в джазе вы всегда на слух определите исполнителя — звук все делают свой, приемчики свои и т.д. — больше здесь опознавательных знаков. Но и это для специалистов и любителей. А для всей планеты — это ритм. Как бы это ни называли, именно классический джаз сделал нас людьми ритма. По ритму мы узнаем эпоху. Раньше всю музыку сводили к трем элементам — мелодии, гармонии и ритму. Именно в такой последовательности. На мой взгляд, сегодня расклад изменился — на первое место выходит ритм, а затем гармония и мелодия. Разумеется, я говорю только о неакадемической музыке.

— Почему россияне так любят черный джаз?

— Не считаю, что русские люди так уж повально любят черный джаз. Просто воспитанные люди знают, откуда он произошел, и что на родине он выглядит естественнее и сильнее.

— А это не так?

— В этом есть какая-то справедливость. Но толика справедливости. Джаз создавали черные американцы, они были активны в этом, а белые американцы подхватили это течение с удовольствием. Да и наши музыканты приложили руку: уехав в Америку они удачно играют и с черными, и с белыми. Они вообще сделали правильно, что учатся там, у первоисточника. Я думаю, что нашим музыкантам сегодня бороться за то, чтобы выезжать со своими какими-то группами, ансамблями за рубеж, очень трудно. Гораздо легче интегрироваться в ту систему, играть с зарубежными партнерами — то есть, играть с немецкими, австрийскими, американскими музыкантами совместно. Вот за эту совместимость борются многие музыканты наши, некоторые — успешнее, некоторые менее успешно. Но вообще сегодня время интеграции культур. И джаз — частица этой интеграции.

— Я-то больше пыталась разделить мнение зрителей?

— А мне кажется, что дело здесь не в джазе. Просто любой зритель, любой без преувеличения, понимает прекрасно, что ритмичная музыка идет из Африки. Просто неграм свойственна более ритмичная музыка, чем мелодичная и гармоничная. Мелодия и гармония — это достижение белой расы. А что касается ритмов — то все многообразие идёт оттуда. Поэтому, как только мы видим чернокожего на сцене, мы стремимся предположить, что с ритмом у него все в порядке. В целом, в общем это так, но и среди черных на сцене попадаются бездарные.

— Вернемся к нашим «пантерам». Уровень фестиваля как вы оцениваете?

— Он очень хорошо выстроен, сильные музыканты играют. Это характерно для Уфы, которую вполне можно отнести к джазовым городам. Таковых в России не так много: Москва, Питер, Казань, Нижний Новгород, Самара, Челябинск, Екатеринбург, Новосибирск, Хабаровск.

— А что является характерной приметой джазового города?

— Не секрет, что джаз — это музыка больших городов. Во всех миллионниках обязательно существует джазовое движение: джаз-клубы, фестивали, отдельные концерты гастролеров, наличие джазового клуба — он у вас есть. Регулярность той же «Розовой пантеры» — фестиваль проводят здесь в восемнадцатый раз. Джаз достиг своего совершеннолетия! Замечательный биг-бэнд под руководством Олега Касимова. У этого руководителя прекрасные организаторские способности, раз он привлек «под крышу» филармонии столько исполнителей. И столько зрителей в эти дни.

— Вы можете выделить каких-то уфимских исполнителей? Найдется ли для них место в джазовых энциклопедиях?

— Новые, какие-то неожиданные исполнители мне не известны. Я не могу никого выделить, не познакомившись с человеком лично, не послушав его. Для того, чтобы разобраться во внутреннем джазовом мире, мне нужно не меньше года пожить в Уфе. В Мировой энциклопедии джаза уже есть имена Олега Киреева и Марата Юлдыбаева. В энциклопедии «Джаз России» — Ирина Остин, Сергей Оськин, там есть и «Уфимский джаз-клуб».

Владимир ФЕЙЕРТАГ — известный российский музыковед, педагог. Живет в Санкт-Петербурге. Более тридцати лет работал лектором-музыковедом «Ленконцерта»; организатор фестивалей и ведущий джазовых концертов в различных городах; выступает с лекциями и продюсирует концертные программы российских джазовых музыкантов за рубежом; преподает теоретические джазовые дисциплины в Санкт-Петербургском музыкальном училище им. М. П. Мусоргского и Санкт-Петербургском государственном университете культуры и искусств; с1998 г. арт-директор фестивалей театра "Бенефис"; автор книги «Джаз от Ленинграда до Санкт-Петербурга», энциклопедии «Джаз. ХХ век»; автор и ведущий программ на петербургском радио; член Союза композиторов; обладатель приза Уиллиса Коновера («Голос Америки», 1998). Владимиру Борисовичу — 83 года!

Аркадий Шилклопер создал свой жанр — «Фигу». «Не путать с фугой и жигой», — заявил валторнист.

Игорь Атапин по образованию пианист, но когда берет в руки духовые, накал страстей достигает точки кипения.

Канадская вокалистка Ди Дэниэлс присела — чтобы быть на равных со зрителем.