Человек, для которого музыка была жизнью

Как любого человека, его любили и не жаловали, кто-то наверняка завидовал. Быть может, потому, что, несмотря на слепоту, в нем всегда искрилось неистребимое жизнелюбие, жадное желание все узнать, попробовать, испытать и умение радоваться тому, что дает этот мир. Сходились все в одном: Салават Низаметдинов — очень неординарный, безусловно, талантливый композитор-новатор, которому многое дано. «При жизни уже можно было говорить, что это гениальный музыкант, — считает народный артист РБ Вахит Хызыров. — Он был редким человеком, человеком, сделавшим себя сам, настоящим профессионалом, одним из немногих композиторов, обладавших умением оркестровать свои произведения. И, несмотря на свое несчастье, отличавшимся редким чувством юмора. Он был солнечным человеком».

Быть может, именно такие приходят в этот мир в самом начале весны, когда свершается обновление природы и жизнь дарит надежду на близкое теплое счастье. «Учалинский район, горняцкий поселок Миндяк. Там, помимо золота, добывали какие-то другие металлы для обороны страны. Семья у нас была многодетная. Отец работал на шахте, мать — домохозяйка, — рассказывал много позднее «весенний» мальчик, которого тогда уже знали под именем талантливого композитора — Салават Низаметдинов. — Пели у нас все — мама, папа, в основном народные песни. По соседству жила тоже очень музыкальная семья, мы их русскими считали, оказались мордва, замечательные люди. Я потом съездил в Саранск, познакомился с этой нацией поближе — какие же они добрые, красивые, открытые. Маленький сосед играл на баяне. Я мечтал научиться играть, как он».

Но, казалось бы, судьба с самого рождения испытывала на прочность мальчика с красноречивым именем Салават — «молитвенный»: он родился с атрофией зрительного нерва.

Взамен способности видеть красоту, природа наградила его даром эту красоту чувствовать, слышать, ощущать — что не всегда дано даже людям зрячим. Он не замкнулся в своем несчастье, лелея недуг и упрекая мир в несправедливости. «До семи лет я и не ощущал, что такое слепота. Наверное, потому, что мне не с чем было сравнивать. Я родился слепым и с самого появления на свет приспосабливался к этой жизни. Я делал все, что делают мои сверстники. Так же, как они, бегал, лазил по деревьям. Они научились кататься на велосипеде, и я научился. Когда в 1964 году приехал учиться в интернат для слепых, мой недостаток стал менее заметен», — вспоминал Салават Ахмадеевич.

Наградив талантом жадно радоваться жизни и умением слышать, скорее даже чувствовать гармонию музыкальных созвучий, судьба вела его по жизни, старательно подводя к людям одаренным и неравнодушным: «Был у нас замечательный преподаватель музыки, Иван Александрович Пеняев, к которому я попал в начальных классах. На утреннике он у нас спросил: кто хорошо поет? Я бойкий был мальчик. Выскакиваю и пою: «Но ты меня забыла, другого полюбила, зачем же ты мне шарики крутила». Такие вот песни. Я и в хоре интерната пел, осваивал инструменты самые разные — баян, домру, кларнет, трубу».

В 11 лет его приняли в только что открывшийся филиал детской музыкальной школы № 1, в класс баяниста и композитора Николая Инякина, кстати, тоже незрячего, занятия с которым продолжались и в Уфимском училище искусств. Тут начинающему композитору и вовсе разулыбалась муза, а имя его стало известно не только в республике, но и среди юных читателей журнала «Советский школьник»: там опубликовали песню «Советскому пионеру», за которую сочинитель получил третью премию.

К сожалению, в 1974 году Николай Инякин трагически погиб. К тому времени в училище одаренного мальчика уже приметили и познакомили с Евгением Земцовым. Он был из людей, обладающих умением слышать музыку стиха и подбирать к ней исполненные глубокого чувства и смысла слова. Он пробудил у начинающего композитора любовь к стихам. А еще считал, что человек — создание необыкновенное, поэтому не стоит тратить драгоценную жизнь на подражание кому-то, найдя свою и только свою тропу, по которой надо идти, не оглядываясь и не сомневаясь. «Я — не все» — таким и было его жизненное кредо. Люди оправдывают свои неблаговидные поступки словами: «Все такие». «Я — не все, — так же думал позднее и его ученик. — Где толпа — меня там нет. Если толпа пишет конъюнктуру, зарабатывает на песнях, меня там нет».

Может быть, именно время ученичества и привело к тому, что, несмотря на редкостное разнообразие творческого багажа композитора: оперы и симфонии, хоры и романсы, музыка к драматическим спектаклям и эстрадные песни, мюзикл — он сохранил любовь к необычайной силе слова. Что было неудивительным для чрезвычайно эрудированного человека. Салават Ахмадеевич словно сердцем чувствовал суть сложных человеческих эмоций, переплетение смертельной любви и обжигающего страдания, слепящего счастья и бездонного отчаяния, звучащих в стихах М. Лермонтова и А. Блока, С. Есенина, М. Буонаротти и О. Хайяма, Н. Турбиной и П. Ронсара, поэтов Башкирии — М. Карима, Р. Гарипова. «Лермонтов для меня не только великий поэт, его мироощущение, отношение к людям, любовь к жизни — это все мое. Пушкин, конечно, гений, но все-таки именно Лермонтов с его космическим мировосприятием мне роднее, — признавался композитор. — Цикл на стихи Ники Турбиной был написан в 1985 году. Тогда ее стихи попались мне случайно. То, что писала одиннадцатилетняя девочка, привело в состояние эмоционального шока. А вообще, я по мироощущению обычный человек, не разучился радоваться самым разным вещам: и простым, и важным. Причем за себя и за других. Я думаю, это потому, что я человек не слабый, и это помогает мне чувствовать себя спокойно и несуетливо. Мы часто размениваемся на мелочи, завидуем, а на самом деле всем ведь хватает места под солнцем, не стоит толкать кого-то лишний раз, чтобы получить от этого удовольствие. Самая ненавистная для меня черта — склонность к предательству, еще не люблю людей равнодушных. Все, чем ты задел человека, обязательно возвращается к тебе же самому. Этого нужно бояться и избегать. Нельзя падать духом. Бог нам дал эту жизнь. В любой ситуации есть какой-то выход.

В моей жизни музыка — все, а когда это — все, люди, как правило, ее не замечают, как не замечают, что дышат. Она везде — в машине, дома, на улице. Исчезнет — будет пустота. Без нее мир, возможно, провалился бы в тартарары. Я встаю утром, часов в десять сажусь за фортепьяно или за рабочий стол. И должен нутром понять: сколько бы миллионов лет ни существовало человечество, никто еще до тебя не делал того, что сейчас будешь делать ты. Вот это состояние, когда ты просишь у Господа вдохновения, ощущаешь свою связь со Вселенной, мне очень нравится, именно оно заставляет меня работать, из этого состояния я стараюсь не выходить, как бы эмоционально сложно это ни было. В 1997 — 2000 годах писал оперу «Memento». Там шесть героев, и все они погибают. Я умирал вместе с ними. Зато в столичных газетах по поводу этой работы писали: «Уфимский оперный театр сделал то, чего не сделал театр, находящийся в пределах Садового кольца».

Родившийся в самом начале весны, он ушел из этого мира, растворившись в жарких лучах щедрого солнца середины лета. Так много успев, так мало прожив...