«А мы с тобой, брат, из пехоты…»

У отца моего деда, то есть прадеда моего, сколько было детей — не знаю, зато известно, что было две жены. Так что считался он зажиточным. Из-за этого Ахметгалею отказали в приеме в партию: «Да ты же кулацкий сын!» Доказывать собранию, что при всем этом дед мой батрачил у своего же старшего брата (летом скот пас, зимой — на подхвате), было бесполезно. Так что коммунистом он стал только на фронте, перед очередным боем.

Воевал недолго: в декабре 1942-го где-то в степи под Сталинградом метнул гранату на ту сторону шоссе, где засели немцы, и тут же словил две пули: в ногу и правый локоть. Ранение в ногу оказалось легким, навылет, а вот локоть ему раздробило. Дед пришел в себя в полевой медицинской палатке. Не так давно вспоминал: «Спасибо доктору, ампутировать не стал — сустав удалил, а что осталось, к предплечью пришил. Что бы я с одной рукой и оравой детей в деревне делал?» Мы, внуки, потом удивлялись — как это у деда рука в разные стороны гнется? Но тем не менее, он и косил, и дрова рубил, и картошку сажал.

В феврале 43-го он уже был дома. Рана еще не вполне зажила, и на веревке возле печки сушились госпитальные, стиранные-перестиранные бинты.

Дед одно время был в колхозе бригадиром и даже заведующим фермой. Его в деревне уважали за то, что мог врачевать домашнюю скотину (не случайно его младший сын стал ветеринаром, а потом заведующим той же фермой). Но как-то раз старика невзначай обидели.

Уже в начале 80-х сельсовет организовал на 9 мая автобус для поездки кашкаровцев в соседний Калмашбаш в Дом культуры на праздничный концерт. Автобус стоял недалеко от дедовского дома. Ахметгалей-бабай подошел, спросил, простачком прикинувшись, у водителя, уже собиравшегося тронуться: «А куда это, сынок, народ собрался?» Тот ответил, что на концерт для ветеранов. Дед осмотрел принарядившуюся публику и говорит: «Не вижу я тут ветеранов, одна молодежь. А меня не предупредили. Вот теперь подождите». Пошел домой, побрился, чистую рубаху надел, костюм, тюбетейку не забыл. Вернулся к автобусу через полчаса. Только тогда и поехали.

В середине 60-х он построил для семьи средней дочери дом, но те, поразмыслив, решили остаться в городе, хоть и в бараке. Дом дед продал своему другу, тоже фронтовику, хромому Узбеку, у которого также было семеро по лавкам, а домишко древний, с соломенной крышей и тесный. Узбек — не только национальность, но и татарское имя арабского происхождения (означает «самостоятельный», «сам себе хозяин», «проницательный»).

Когда дети Узбека выросли и уехали в города, этот дом и соток 30 земли при нем, охая и страдая от того, что тратит свои похоронные деньги, купила моя мама. Это было в начале девяностых, когда в магазине все было по талонам и инфляция росла стремительно. Мы ее успокаивали: «Правильно сделала, с картошкой будем, через год тебе этих денег даже на крышку гроба не хватило бы…»

И вот через несколько лет, выкапывая в огороде навозных червей для рыбалки, уперся я лопатой во что-то жесткое и извлек из земли оловянную ложку. Это был черпачок с укороченным, заостренным «хвостом». Я понял, что передо мной самопальное солдатское изделие времен Великой Отечественной. Проще всего было вырезать ложку из дерева, но для шика изготавливали ее литьем из алюминия или олова. Форму получали просто: в глине делали оттиск имевшейся в наличии ложки, на костре плавили металл и заливали. Иногда ложки мастерили из других материалов, например, из жести. Эти бытовые принадлежности тоже украшали подписями и рисунками. Да что там ложки… Фронтовые умельцы могли из останков сбитого немецкого самолета смастерить изящный портсигар. Поисковики множество их находят в местах бывших боев.

Как она оказалась у нас, в глубоком тылу? Объяснение одно: Узбек привез ее с фронта. Дома ею пользовались одно время, а когда алюминиевые ложки в избытке появились в сельпо, эту старую, тяжеловатую, которую надо было прикреплять к деревянному череночку, выбросили в навозную кучу. А я вот нашел.

На днях поинтересовался в интернете бытовой стороной войны. Вот что узнал.

У крестьян было принято иметь персональную ложку. Чтобы не путать с чужой, красноармейцы помечали свою инициалами, могли даже фамилию нацарапать. Бытовало поверье: если заполнишь вкладыш смертного «медальона», то в ближайшем бою погибнешь. Солдаты охотнее подписывали личные вещи — котелки, кружки, саперные лопатки, ремни, пилотки, портсигары. Может быть, верили, что потом по этим инициалам их смогут опознать. Мы часто слышим, что сейчас поисковые отряды находят на местах захоронений немало таких предметов, и благодаря чему безымянные останки обретают имя.

Солдатская ложка помогала солдатам воевать. Находясь на фронте от звонка до звонка и практически не вылезая с передовой, солдат редко был голодным. Отступали ли, наступали, а полевая кухня либо солдаты с термосами прибывали как штык. А порой захватывали вражеский блиндаж и распоряжались немецкими, итальянскими, румынскими или венгерскими запасами. Среди трофеев встречалось и невиданное тогда в СССР сгущенное какао, и ложки начинали активно действовать. Шоколад попадался, который многие (деревенские ведь) пробовали впервые. Некоторые парни и железнодорожные вагоны-то впервые увидели, когда их с призывного пункта увозили военным эшелоном.

Иногда приходилось прибегать к НЗ — неприкосновенному запасу, но и тогда требовалась ложка.

Во время Великой Отечественной войны у бойцов был суточный паек, в разных родах войск — разные нормы. В основном в паек входили: хлеб ржаной и пшеничный, супы с мясом, рыбой, овощные, каши и макаронные изделия. Во время выступлений выдавали сухой паек, в котором были консервы, сало, хлеб и концентрированные супы и каши. Но часто положенные нормы не выполнялись из-за нехватки продуктов или невозможности их доставки к месту боев.

В качестве тарелки использовали котелок. Полевая кухня состояла в основном из каш и супов. Теоретически в рацион должно было входить мясо, но существовала таблица замены мясных изделий. Давали в основном рыбу, овощи. Калорийность была, но вкусовые качества не те. Мясные же консервы на фронте — роскошь (солдаты называли американскую тушенку «второй фронт»). Банку выделяли одну на троих. Это в идеале, а на деле — как получится.

Несколько слов об амуниции и шанцевом инструменте врага. Между прочим, шанцевый инструмент бывает ручной — носимый, предусмотренный для выполнения инженерных работ (саперная малая лопатка, например), и возимый (большая саперная лопата, топор, кирка). Советские солдаты ложку в шутку тоже прозвали шанцевым инструментом.

Котелки наших солдат поначалу были круглые, но у немцев мы позаимствовали продолговатую форму — такой удобнее носить в ранце, однако наши солдаты все равно предпочитали прикреплять его к вещмешку, высвобождая в нем место.

У солдат вермахта было тщательно продумано все, в том числе и ложка, и котелок, и фляжка. Фашистские дизайнеры сдвоили ложку с вилкой с помощью заклепки. К фляжке ремешком и очень практично они «присобачили» кружку. Наши мужики пили воду, а если придется, и фронтовые сто граммов, из горлышка — не баре, а рабочие и колхозники. Советские фляжки делали не только из алюминия, но и из стекла. Чтобы меньше бились, на чехле устраивали подушечки из ваты, а то и из опилок.

Кстати, в начале Великой Отечественной у немцев чехлы для фляжек были из войлока, похожего на шинельное сукно, а ближе к краху рейха они стали похожими на дешевую мешковину.

Несмотря на всю продуманность бытовых деталей, фашистов их «сумрачный германский гений» не спас: войну выиграла, в числе многого прочего, и наша самодельная оловянная ложка, одну из которых я нашел в огороде фронтовика. Она и сейчас в моем столе. Внуку показал, если повезет, дам подержать и правнуку.