Поэт — это антенна Бога

Я всю жизнь увлекался литературой и историей, не любил физику и математику, мечтал стать историком. Но на дворе 51-й год, «дело врачей», и мне с моим «пятым пунктом» в Ленинградский университет дорога была закрыта.
Я пошел в «герои» — а это или военная служба, или экспедиции. Выбрал горный институт, геофизический факультет.

Забавно, что, для того чтобы поступить, нужно было… спрыгнуть с вышки в воду. Какой дурак это придумал, не понимаю. Меня и так брали с золотой медалью без экзаменов, а вот плавать я совершенно не умел. Надо было с трех метров сигануть в воду. Не знаю, на что я надеялся, но вместе с другими абитуриентами поехал на водный стадион. Была осень. Я, лиловый от холода и страха, полез на вышку. Тем не менее надеялся как образцовый советский человек, что в нашей стране не дадут погибнуть, вытащат. Подошел к краю: мама дорогая! И на дрожащих ногах потихоньку стал разворачиваться обратно — слезть хотел. Но доска спружинила, и я, от души не желая этого, полетел, точнее, плюхнулся в воду. «Прыжок» засчитали, и я стал студентом.

И, представьте, не жалею, что стал геофизиком. Это было как брак вслепую, который в итоге оказался браком по любви.

Моим кумиром был и остался Руальд Амундсен — человек, открывший Южный полюс и погибший при попытке спасти экспедицию Нобиле. Он писал: «Человек не может привыкнуть к холоду и не должен к нему привыкать». Это не только про Арктику — это про жизнь.

Стихи начались с увлечения. С седьмого класса. Причем первое стихотворение, которое я написал, для того чтобы меня приняли в студию литературного творчества, было про геологов. Хотя я тогда совершенно не собирался становиться геологом.

Когда смотрю свои старые черновики, мне жаль той жизни. Это касается и песен, и стихов — в них осталось что-то, чего у меня уже не будет никогда. Юность. Это как смотреть на свои юные фотографии, без морщин.

Песен я тогда вообще не писал. Они пришли позднее, с началом экспедиций. Где-то примерно с 1955 года. А серьезно я этим занялся, когда в 1957 году, окончив институт, попал на долгие годы на Крайний Север. Популярность песен быстро обогнала популярность стихов, поэтому до сих пор меня считают бардом. Хотя, в принципе, я пишу стихи, а песни — вариант этих стихов. Я же профессор геофизики и люблю точные формулировки: мне не нравится слово «бард», оно не русское. Это как русский шансон. Что такое «русский шансон»? Есть русская песня, а есть французский шансон. Понятие «авторская песня» тоже дурацкое. Песен без автора не бывает. Юрий Кукин, Юлий Ким, Булат Окуджава, Александр Галич, Новелла Матвеева бардами не были, они были литераторы, и их «авторская песня» была формой звучащей литературы.

То, что происходит сегодня, лишено поэтической составляющей. Это тексты, лучше или хуже.

Тем не менее раз или два в году мой авторский вечер проходит в Большом зале Санкт-Петербургской филармонии. Тысяча триста мест. Впервые мне предложили спеть там лет шесть назад на 80-летие. Шел с дрожью в коленях.

Я ведь со студенческой поры часто приходил в этот зал на концерты. Не люблю оперетту, сложно отношусь к опере, но симфоническую музыку обожаю. А тут, значит, я должен дать концерт в этом намоленном месте.

Трепеща, зашел в зал. Там меня поджидала величественная седая дама-администратор в вицмундире с позументами. Она повела меня за кулисы в артистическую, а я по дороге стал говорить, что испытываю неловкость. Мол, это же храм музыки, где я провел столько прекрасных часов. Дама приостановилась, окинула меня критическим взглядом и произнесла, смилостивившись: «А вы не смущайтесь. Сейчас еще и хуже вас приглашают». Я сразу понял свое место.

Поэт — это антенна Бога. В те редкие моменты, когда у меня получается что-то серьезное, мне кажется, что мне диктуют. Я записываю и никогда не правлю. Поэтому считаю, что настоящий поэт не должен гордиться тем, что он написал: Бог мог выбрать другую антенну.

Песня «На материк ушел последний караван» — именно такая. С ней связана одна интересная история. В 60-х годах я работал с зэками в Туруханском крае. Сын интеллигентных родителей, ленинградец, всего боящийся, попал на Крайний Север — в полевую партию, где работали зэки, обычно молчавшие или говорившие очень по-русски. Но вот их песни мне безумно нравились. Подражая им, я стал писать свои. Одной из первых и появилась «На материк ушел последний караван».

Ее цитировали, ее пел замечательный актер Зиновий Гердт. И все считали, что это народная песня. А в 84-м году я приехал на Кольский полуостров и познакомился с молодыми инженерами, которые там жили. Узнав, что я геолог, они спросили: «Хочешь, покажем тебе могилу человека, написавшего песню «На материк ушел последний караван»?». Н-да...

Через час езды по тундре мы увидели брошенную зону, сгнившие бараки, колючую проволоку, покосившиеся вышки. Рядом кладбище. Остановились у какого-то безымянного камня. Мне говорят: «Вот, здесь он лежит. В этой зоне сидел, здесь его и убили». «За что?» — спрашиваю. «За песню».

Я говорю: «Ребята, вы уверены, что здесь лежит автор песни?» — «А разве ее не Городницкий написал?» — «Городницкий.» — «Шапку сними, помянуть надо!» Снял шапку, выпил ледяной спирт, и меня отвезли обратно. Правда, есть такая примета: если раньше времени хоронят, значит, буду долго жить.

Пока я был молодой, все ходил по именитым поэтам и ждал их мнения. Они были разные. Вадим Шефнер, один из любимых моих поэтов, дал рекомендацию в Союз писателей в 72-м году, сказав: «Саша, вас не примут, у вас плохие рекомендации». «Почему», — спрашиваю. «Это рекомендации трех евреев, — говорит он. — Слуцкий, Самойлов и я. Я, конечно, не еврей — швед, но фамилия-то Шефнер, кто знает». Надо сказать, Вадим Сергеевич — прапраправнук полковника, взятого Петром I под Полтавой в плен.

В Союз писателей меня не приняли, но по другой причине — в 1968 году появился донос на группу молодых ленинградских литераторов. Помню наизусть: «Давно замечаем нездоровую активность на подмостках Ленинграда поэта и барда Александра Городницкого, каждое выступление которого сопровождается суетливыми аплодисментами аудитории. В клеветнических стихах и песнях он пытается изобразить историю России как цепь непрерывных злодеяний, кровопролития и несправедливости. Что честь и слава русского народа для автора с фамилией Городницкий?».
И я уехал в Москву.

Ленинградский поэтический мир отличался от московского. Мои московские ровесники были поэтами эстрадного типа: Евгений Евтушенко, Андрей Вознесенский, Роберт Рождественский. Такого в Питере не было. Например, Александр Кушнер говорил: «Зачем ты пишешь песни, у тебя же стихи неплохие?».

Вообще, существовали как бы два разных человека — крамольный поэт Городницкий и благонравный советский инженер Городницкий, — хотя еврей и беспартийный, но работал на важных заданиях, при выезде за границу не пытался сбежать, крамольную литературу не возил, в контакты с женщинами не вступал.

У меня даже были две медицинские карточки: обычная в районной поликлинике — такая, что хоть в гроб клади, а вторая — хоть в космос посылай: в морской поликлинике, где я два раза в год проходил медкомиссию. Болел я по месту жительства, а оформлялся в океанские экспедиции на работе. Единственная проблема, которую не удавалось скрыть, — высокое давление: наследство блокады.

Я верю в существование Атлантиды. На конгрессе Русского географического общества я делал доклад «Атлантида с позиций современной науки. ХХI век». Доклад бы посвящен обоснованию существования Атлантиды и географическому местоположению, координатам места, где ее следует искать.

На самом деле такой экспедиции не было. Получилось так, что я был в экспедиции нашего Института океанологии, который занимался изучением подводных гор Северной Атлантики. И мы дуриком в треугольнике между Азорскими, Канарскими островами и Гибралтарским проливом наскочили на очень странные сооружения на вершине подводной горы Ампер, которые напоминали развалины древнего города. Именно от этого пошел разговор об Атлантиде. Когда-то гора была островом, позже погрузившимся в океан. Как известно, Платон писал, что Атлантида занимала микроконтинент или огромный архипелаг. В этом смысле все сходится.

В том рейсе акванавты спустились и отбили кусок от стены, которую мы там видели. Этот камень доставили на борт, он лежал у меня на столе. Приехали журналисты: «Сенсация! Русские открыли Атлантиду!». Пришли ко мне, просят: «Давайте вы нам дадите этот камень, мы его распилим для каждой редакции, а вам ящик коньяка». Я возмутился, был еще очень идейный и выгнал их.

Сейчас вот увлекся еще одной темой: занимаюсь тем, что пытаюсь обосновать древние легенды с позиций современной науки. Гибель Содома и Гоморры, гибель от цунами войска фараона, Всемирный потоп. Я верю древним — Платону, Библии. Получается, что первый учебник по геофизике — Ветхий Завет. Интересно, что месяца два назад в интернете я нашел сообщение, что египетские археологи на дне Красного моря обнаружили останки войск фараона: колесницы, доспехи, оружие, скелеты, то есть моя догадка подтверждается.

Но и современное мифотворчество стараюсь развенчивать по мере сил. Еще несколько лет тому назад я говорил, что идея влияния человека на глобальное потепление — афера, не имеющая научного подтверждения. Никакие геологические катастрофы нас в ближайшее время не ждут. А вот геополитические — вполне возможно. Да, глобальное потепление существует, но это процесс, от нас не зависящий. Важны уровень вспышек и расстояние от Солнца до Земли, и все.

Эта одна из самых любимых слушателями песен — чистейшая байка. В 1970 году наше научно-исследовательское судно «Дмитрий Менделеев» зашло в порт Дакар. На третий день стоянки приходился национальный праздник республики — День независимости. В день праздника капитан приказал спустить судовой катер, на который в число избранных попал и я. Подняв государственный флаг, катер двинулся в самый центр гавани, где проходил парад военного флота Республики Сенегал.

Состоялась показательная высадка десанта на воду. В этот момент я и увидел жену французского посла. Она стояла на центральной трибуне неподалеку от президента рядом со своим мужем. Увидел я ее в подзорную трубу. Все, что успел разглядеть, — это белое длинное платье и широкую белую шляпу, за которой развевался тонкий газовый шарф.

А что было со мной на самом деле в 1974 году в Новой Зеландии, так это история, которая позже стала пьесой. Она называется «Хэлло, Джуди, или Любовь на фоне Ленина».

Случилось так, что во время стоянки нашего судна в Веллингтоне я познакомился с местной женщиной Джуди Холловей. Она работала учительницей, очень любила русскую литературу и была коммунисткой, других к нам не допускали. За день до нашего отхода она пришла на судно — а я, как назло, на вахте. Тогда она спросила: «Кто главный коммунист на судне?». Замполит сказал, что он. «Тогда я хочу вам доверить свою тайну как коммунист коммунисту. Я люблю Александра и хочу, чтобы он остался здесь, со мной». И передает ему письмо для меня и колечко в знак обручения. Замполит оказался не дурак. У него в каюте лежала пачка портретов Ленина для раздачи представителям братских партий. Он взял один и вручил ей: «Это тебе от Александра в знак любви». А через 36 лет Джуди пришла меня встречать с этим портретом в руках. Она стала известной писательницей.

Знаете, я, может быть, единственный в России заслуженный деятель науки Российской Федерации и в то же время заслуженный деятель искусств Российской Федерации. И с годами понимаю, что в науке нет почти ничего окончательно доказуемого. В той же «дарвиновской цепочке» тайна жизни осталась неоткрытой. Я уверен, что чем больше в науку погружаешься — тем меньше в ней понимаешь. Представления о жизни человека меняются с появлением Кафки, Джойса, Достоевского, Фрейда...

Не будь Эйнштейна — теорию относительности открыл бы кто-то другой. А вот «О память сердца, ты сильней рассудка памяти печальной» за Батюшкова никто бы не написал. Настоящее воплощение личности — искусство, а не наука.