Мелодия у каждого своя

— Я тогда работал в ДК имени Орджоникидзе, — уточняет он. — Каждый год по 20 елок в самом дворце плюс выездные, семь рублей за выход. Теперь с этим завязал, плясать в шубе и валенках уже тяжело. Хотя парик и борода остались.

А знаете ли вы, что существует пять видов балалаек — прима, секунда, альт и еще парочка? Давным-давно, еще в XIX веке, мастер игры на балалайке Василий Андреев собрал таких же, как сам, любителей фолка и стал основателем оркестра русских народных инструментов. Обо всем этом Николай Кадоркин сообщает каждому, кто переступает порог его кабинета. Здесь под портретом Андреева и живут его любимцы — большие и маленькие, с голосами-колокольчиками и густым директорским басом. Еще есть домры. Это они с юности наградили Кадоркина характерной приметой музыкантов — сутулыми плечами. Потому что требуют, чтобы человек над ними склонился. Отдал свое время, терпение, душу. Как, впрочем, и любой музыкальный инструмент. Только для стороннего взгляда это неодушевленный предмет. Когда много с ним работаешь, часами не выпускаешь из рук, он оживает, начинают складываться какие-то отношения. Бывает, что они вырастают в судьбу.

Какой у него любимый инструмент, Николай Михайлович и сам не знает. Играет на домре, баяне, фортепиано, аккордеоне, гитаре и бас-гитаре, может на контрабасе — в составе джазового ансамбля. Просто балалайка была первой. Играть на ней четырехлетнего Кольку научил старший брат Петя — как потом оказалось, вложил парню в руки всю его будущую жизнь.

— Мы росли в старых заводских бараках в Черниковке, которая тогда еще была отдельным городком, — рассказывает Николай Михайлович. — Родители наши из Оренбургской области. В 1930-х их раскулачили, хотя они считались середняками, отобрали дом, скотину и выслали сюда. Мы четверо родились уже тут. А всего у них было семеро по лавкам, двое умерли маленькими в голодное время.

В семь лет Николай уже был гармонистом на Петиной свадьбе. Азы игры на гармони освоил по так называемой цифровой системе. «Все на цифру переходят сейчас, а мы — еще вон когда», — шутит Кадоркин и поясняет: нотной грамотой дворовые музыканты не владели и на клавиши гармошки наклеивали цифры. Эта методика, теперь забытая, широко применялась в самодеятельности, а Кадоркин нет-нет, да и прибегает к ней до сих пор — если ученик ленится запоминать ноты.

— Я с малых лет тянулся познать любой инструмент, а музыкальной школой просто грезил, — вспоминает он. — Но она была одна на всю Черниковку, поступали туда по протекции, да и родители вряд ли смогли бы купить мне баян.

В материальном плане семья жила трудно. Отец после фронта, должность скромная. Немного побаловать могла только мама: она работала поваром на так называемом «почтовом ящике 20» (нынешнем УМПО), приносила из столовой то пирожок, то котлетку. С гордостью вспоминала всю жизнь, как кормила самого Клима Ворошилова — тот однажды приезжал на завод. Чтобы заработать себе на штаны, в 13 лет Николай пошел на кирпичный завод, выкатывал из раскаленной печи вагонетки с кирпичами. И вместе со своей неразлучной подружкой-балалайкой бегал заниматься в Дом культуры треста № 3.

— Непонятно откуда, но у нас в семье все с артистической жилкой, — замечает Николай Михайлович. — У родителей были хорошие голоса. Старший брат отца пел в церковном хоре. А сестра у меня играла в самодеятельном театре. У нее образования — ремесленное училище, а ее приглашали актрисой в Русский драмтеатр. Она отказалась — на заводе платили больше, но на сцену выходила всю жизнь — пела, декламировала. Мне тоже в Доме культуры нравилось все — и танцы, и драмкружок, но музыка перетянула.

Двоюродный брат Николая, Владимир, выбрал предосудительную по советским меркам профессию — поступил в духовную академию в Ленинграде. С ним связан один эпизод, который до сих пор еще отзывается щемящей ноткой в душе нашего героя.

— В 1973 году поехал я навестить Володю, — рассказывает Кадоркин. — Приезжаю, а в академии пусто, студенты на каникулах. Мне навстречу вышел ректор, епископ Мелитон. Расспросил о том, о сем, узнал, что я музыкант, и давай уговаривать пойти к ним регентом — дирижером церковного хора.

Беседа с «дядей Мишей», как разрешил называть себя епископ, продлилась три часа. За это время Николай, разбиравшийся в божественном не больше, чем приличествует советскому гражданину, совсем уже решился сказать «да». Его очаровали божницы и подсвечники, стоявшие даже в бухгалтерии, особое умиротворение и покой, из-за которых покидать эти стены категорически не хотелось, а больше всего — сам владыка. Крупная фигура в Русской православной церкви (достаточно сказать, что его преемником на посту ректора стал нынешний Патриарх Московский и всея Руси Кирилл), он держался так, что никто не заподозрил бы в нем архиепископа. Одевался скромно, ходил пешком или пользовался городским транспортом, был открыт и отзывчив для всех без исключения. Говорил: «Лучше ошибиться в любви, чем в неприязни к людям». В общем, совсем по-другому могла бы пойти жизнь Николая Кадоркина, если бы под окнами академии его не дожидалась жена (к тому времени он уже успел обзавестись второй половинкой). Заходить внутрь она не пожелала.

— Мы с Валентиной две противоположности: я в музыке, она в уголовном розыске, — смеется Николай Михайлович. — Начинала с опергруппы, ловила по автобусам карманников, потом перешла в дознаватели. Как услышала про регента — ой, что тут началось! Пришлось отказаться.

А все-таки та встреча с епископом не забылась и спустя многие годы. Может быть, потому что переплелась с чем-то, идущим из глубины рода. В семье Кадоркиных все были верующие, под пионерским галстуком носили крестики, хотя мама говорила — не афишируйте. Николай и не афишировал. Просто всегда знал, что, кроме материального, есть еще другой мир, высший. Кто-то ведь создал все то, что вокруг.

Главным местом приложения сил для Николая Кадоркина стала школа-интернат музыкантских воспитанников, ныне республиканская гимназия-интернат имени Газиза Альмухаметова. Как завидовал маленький Коля тем ребятам: мало того, что их готовили в музыканты для военных оркестров, так они еще и форму носили, как у суворовцев. В народе ШМВ окрестили «школой маленьких воров» — изначально туда набирали беспризорников. Многие из них стали потом музыкантами-профессионалами, преподавали на военно-дирижерском факультете при Московской консерватории, и школа сделалась невероятно престижной. Николай Кадоркин попал туда уже преподавателем, после окончания Уфимского училища искусств (куда его приняли благодаря все той же балалайке). И проработал в ШМВ более 30 лет.

— Я ведь и здесь, в музыкальной школе, уже 42-й год, — добавляет он. — Долгое время был совместителем и продолжаю работать — как говорится, душа еще не остыла. Знаете, почему скрипки великих мастеров — Страдивари, Гварнери — дают лауреатам международных конкурсов? Чтобы сохранить инструмент — пока он звучит, он живет, а иначе высохнет. Вот и человек так же.

У современных детей, огорчается Николай Михайлович, интерес к музыке заметно поубавился. Исключение составляет разве что гитара — на нее идут валом. Но и сдаются быстро: как только понимают, что придется потрудиться. Да и большинство учеников сегодня приходят в музыкальную школу не по собственному желанию — родители приводят.

— Но я бы посоветовал в любом случае не бросать инструмент. Пусть ребенок не станет музыкантом, пусть занимается, потому что мама заставляет, — все равно, когда подрастет, скажет спасибо. Нужно немножко повзрослеть, чтобы понять: музыка приподнимает нас над землей. Без нее человек был бы бескрылым.