На сцене сложнее засмеяться, чем заплакать

фБиография народного артиста РБ Владимира Епифанова укладывается в несколько строчек: родился в Уфе, окончил уфимский институт искусств, с 1979 года не покидал сцену Русского драмтеатра. А вот свое шестидесятилетие встретил «в роли» актера и режиссера ТЮЗа.

Однако о многом говорят персонажи, которым в свое время Владимир Николаевич подарил свой облик, голос и — душу. Бригелла в «Сумасбродке» Гольдони, Подколёсин — «Женитьба» Гоголя, Подсекальников — «Самоубийца» Эрдмана, царь Берендей в «Снегурочке»… Персонажи, в большинстве своем относящиеся к ролям классического репертуара, сыграны с максимальной достоверностью, что говорит о несомненно превосходной школе, которую прошел Владимир Епифанов.

И не только прошел, но и постарался передать хотя бы азы профессии слушателям киношколы, оставляющим восторженные отклики: «Непросто перевоплощаться
в другого человека, но преподаватель очень интересный — Владимир Епифанов. Он учит понимать своего героя, заставляет переживать и чувствовать, как герой». «Очень благодарна нашему преподавателю Епифанову Владимиру Николаевичу за его терпение, за то, что верил в нас. Занятия помогли мне более осознанно и вдумчиво вчитываться в произведения и понимать драматургию».

Как найти третий гвоздь

— Вы коренной уфимец, возможностей для юноши в столице не счесть. Однако вы подались в актеры…

— Это случайное стечение обстоятельств. Жил я на проспекте Октября, рядом с универмагом. Сейчас там рядом Детская филармония, а тогда это был Дворец культуры РТИ. Я азартно занимался спортом, в основном футболом, хоккеем.

Тогда же в РТИ появился молодой человек, разнообразивший жизнь дворца пантомимой. Он возник из челябинского театра «Маска». Жил на квартире в нашем же доме и как-то, проходя мимо скамейки, где мы, мальчишки, угнездились, предложил заниматься пантомимой. Не пришел никто, кроме меня. Почему пошел — не знаю.

Позанимались мы полгода, потом он уехал. Зато появился такой Ильдар Кудашев. Пришел после армии и тоже увлекался пантомимой. Он учился в институте искусств, а мне-то самая пора выбирать, куда поступать. Долго я не думал, глядя на Ильдара, и подал документы «на артиста».

В семье, кстати, у меня никого из актеров не было, мама работала на заводе. Думаю, она не очень представляла, что за профессию я выбрал, но высшее образование — это уже хорошо, лишь бы не хулиганил. Я даже с сестрой поспорил, поступлю или нет. Она, ясно, проиграла.

— Сложно было поступать? Страшно?

— Для меня — нет, потому что я не знал, чего бояться. Принимавший экзамен Павел Романович Мельниченко сказал: «Ну, пантомиму мы твою видели, давай что-нибудь другое, этюд». А что такое этюд, я и не знал толком. И он дал мне задание: «Тебя пришли арестовывать, но у тебя есть оправдательные документы. Ты их под пол спрятал и забил там три гвоздя. Вот ищи эти три гвоздя». В жизни-то доски двумя гвоздями забивают. А я третий ищу — по-настоящему. Я его так и не нашел, конечно. Но, видимо, искал так старательно, что мой этюд приняли.

Самым страшным было написать сочинение. Читать я тогда ничего не читал, кроме «Евгения Онегина», который мне очень нравился. Сочинение писал по «Петру I», хотя и его не читал. Паша нам говорил: «Я ваши сочинения когда-нибудь покажу, чтобы вы посмеялись». Но так и не успел.

Так что с театром у меня было все легко, непредсказуемо и интересно. Но интерес этот родился не тогда, когда я пантомимой занимался. А благодаря гениальному человеку — Павлу Мельниченко.

— Все его выпускники в один голос говорят о гениальности Мельниченко. А что вспоминается вам?

— Когда мы встречаемся, одна из самых частых фраз: «Так говорил Пал Романыч». Когда я преподавал в киношколе, то взял свои институтские тетрадки и понял, что должен делать. Можно сказать, в киношколе я и не учил — сложно чему-то основательно научить за два-три месяца, я открыл многое для самого же себя, начав с азов.

Ведь когда приходишь в театр, забываешь те простые истины, которым нас учили. Это работа: режиссер говорит — ты исполняешь, и это правильно. Но сам-то ты только исполнитель, и это мне не нравится. Мне играть неинтересно, мне репетировать интересно: мозги включаются.

Вот Павел Романович и учил нас думать. Приходил, например, к нам и давал задание: «Напишите мне к завтрашнему дню одно слово, которое вы считаете самым важным». Возвращаешься домой и начинаешь ломать голову. Когда я его написал, а он прочитал, то сказал: «Володя, это сильно». Это слово было — «память».

Он считал, что любого человека можно выучить на актера. Но тут, думаю, был неправ. Может получиться актер одной роли, таких много: сыграют самого себя, и на этом все.

Чем актёр отличается от артиста

— Но актеры часто говорят, что в каждом персонаже есть что-то от них самих…

— Это так, как ни прячь, как ни перевоплощайся, твое вылезет. Но играть надо не чувствами, а как учил Паша — поступками. Я бы какой-то поступок не совершил, а мой персонаж — пожалуйста. В этом суть профессии: играть другого, при этом оставаясь самим собой, и убедительно это делать.

— Не кажется ли вам, что нынешнее время — время непрофессионалов, в том числе и в искусстве?

— Такая случилась история: в киношколу пришла девочка учиться на режиссуру. И вот мы поехали в деревню отснять эпизод. Зашел разговор о том, как выразить эмоции, радость, например. Я говорю: «Ну помните, как Анка-то волосы рвала на себе, когда конницу увидела? Вот так радость выразила». Она мне: «Какая Анка? Где?» — «Да «Чапаев» же». — «А что за фильм — «Чапаев»? Девочка собралась учиться на режиссуру…

В актеры и режиссеры приходят люди, которые считают, что сериалы, идущие по телевизору, — это кино. И хотят делать что-то похожее на них. Но это совсем другая профессия. Это не актеры, это артисты. Паша нас учил: актер от слова «акт» — действие, а артист от слова «арт» — искусство. Жонглер — это артист, но не актер. Паша говорил: «Каждый актер — это артист, но не каждый артист — актер».

— Первую роль свою запомнили?

— Я в институте уже на втором курсе главную роль играл. Был такой спектакль «Солнечный удар». Это не по Бунину. Это про пионерский лагерь. Пришли тогда ко мне Володя Абросимов, Юра Комков, Ильдар Гилязев. Им нужен был артист на роль мальчика. Вот меня и взяли.

Было тяжело, я ничего не умел, играл на эмоциях. Там же про любовь, которую все за солнечный удар принимали. По-моему, сценарист фильма Сергея Соловьева «Сто дней после детства» как раз и был автором пьесы.

А после института я опять же главную роль получил — в спектакле «Этот парень — я». Там был уже не пионерский лагерь, там были тюремные дела, зона. Мы даже ездили в колонию строгого режима — «девятку». Но и там тоже было про любовь.

— На сайте Русской драмы вы значитесь как комедийный герой. Согласны с таким амплуа?

— Это все же штамп — ни плохо, ни хорошо, но, можно сказать, это такой ограничитель. А ведь сложно это — на сцене засмеяться сложнее, чем заплакать. А еще сложнее заставить смеяться зрителя.

Зритель — это особая часть спектакля. В театре мы играем, и зритель охотно включается в эту игру. А вот кино смотрит по-настоящему, там вроде как жизнь. Почему я кино не люблю? Потому что режиссуры не стало. Остались менеджеры и продюсеры. Какой фильм они хотят, такой и поставят. Искусством там и не пахнет.

— Так театр, в отличие от кино, тем и хорош, что надо включать воображение…

— Насчет условности. Замечательный есть у нас режиссер — Черкашин. Ставит он у нас спектакль, а я придиристый, вообще-то. Вот и говорю ему: «Когда я ухожу со сцены, мне девочка-актриса реплику подает: «Возьмите что-нибудь покушать с собой, аппетит-то у вас, вижу, хороший». А как она видит-то? Он два дня думал. Я-то понял: он, мой герой, толстый, наверное. Давайте пузо мне нарастим. Черкашин еще день думает. А потом мне говорит: «Нет, нельзя. Это малая сцена, видно будет, что живот ненастоящий». А не видно, что у нас дом из фанеры, бананы пластмассовые лежат? Так и играл без живота… Да не надо же играть по-настоящему, надо играть по-театральному!

Никто не может понять, где грань между Мейерхольдом и Чеховым, между театром переживания и биомеханическим театром. Паша говорил: «Половина мозгов у тебя внутри должна находиться, ты в образ вживаешься, а вторая должна знать, где на тебя свет направлен, чтобы встать правильно, знать, где партнеры стоят, чтобы реплику подхватить».

Палка и морковка

— Чему и кого вы учили в киношколе?

— Народ разный ходил, кто-то просто чтобы научиться общаться. Кто-то поступать на актера собирался. Тут важно, чтобы стимул был. Стимул ведь в переводе с греческого «палка». Для осла. Их два, стимула-то, бывает: палка и морковка.

А учил я, как сказал, по пашиным конспектам. Он что говорил: «Самые важные слова — это глаголы. Мы брали текст и глаголы подчеркивали — так и роль быстрее учится. Прилагательное не скажешь — никто не заметит, а глагол пропустишь — текст развалится вместе с ролью.

— В откликах ваших студентов я почитала: «Замечательный актер и хороший человек». Что вы вкладываете в понятие «хороший человек»?

— Честность прежде всего. Я, вообще-то, постоянно что-то придумываю — вру, одним словом. Но это игра такая. А если дело чего-то серьезного касается, тут только по-честному надо. Вот с коллегами шутить нужно с оглядкой. Они не всегда разбираются, играешь ты или серьезно.

— Вот вы не согласны с Мельниченко по поводу того, что выучить можно любого. А мне как-то один актер сказал, что если придет человек, знающий систему Станиславского, недурной наружности…

— А если дурной? С ней иной раз еще легче стать актером. Вот Владимир Басов, например. Нос — во! Уши — во! Торчат. А какие женщины с ним рядом были — Фатеева, Титова.

— А харизма?

— Это женский взгляд. Тут секрет в чем: я ведь два-три года в кукольном театре работал. А куклы «смотрят» носом, глаза-то у них неподвижны. Если у актера нос здоровый, как у куклы, он и выразителен, как кукла. А если еще и уши, и дуги надбровные выпячены — это вообще впечатляет. А для вас — харизма.

— Вы много лет играли в стационарном театре. Будущее за ним или все же уйдем в антрепризу, как это делается во всем мире?

— Будущее — за хорошим театром. Главное, чтобы те, от кого зависит театр, понимали его необходимость. Взять тот же ТЮЗ уфимский. Я пришел сюда полтора года назад. Это маленький театрик, в который ходят, в основном, сипайловские дети, которые живут рядом и знают, что здесь есть театр. Но потом они поедут в Русский драмтеатр, в кукольный, в оперный. Кроме него больше детских театров нет. Нам негде учить зрителя. В Уфе катастрофически мало театров.

Впечатление такое, что наш ТЮЗ никому не нужен, он — проблема, которую никто не хочет решать. Ну что говорить, он даже располагается в бойлерной. Посередине зрительного зала — столб. Всего две гримерки — мужская и женская. Планировали надстройку: пока планировали, цены подскочили — все, денег жалко.

Думаю, вообще не надо ничего планировать: неужели у города не найдется здания?

Нужно ездить на фестивали. А мы как: приехали в Кострому со «Снегурочкой», отрепетировали, вечером показали — и уехали. Это не фестиваль. Это мероприятие для галочки. Жить надо неделю, смотреть разные спектакли из разных городов.