Фермерское хозяйство Галины и Николая Исаевых находится в селе Буганак. Оно одно из первых, появившихся в Белорецком районе. Хозяйство относительно небольшое, чуть более сорока голов скота, но нагрузка на Николае Григорьевиче огромная — жена сейчас после операции, и помощница из нее неважная. Всю работу приходится делать одному, хорошо еще, что приезжает помогать сын из города.
Николай Григорьевич человек самобытнейший, и такой же взгляд у него на фермерство. Вот какой экономический расклад предлагает он с ходу:
— Допустим, у меня двенадцать коров, и все они отелились. Двенадцать телят прибытка, так? Но смотрим дальше. Четыре пропадают сразу: одного-двух украдут, другой заболеет, четвертого волк утащит. Восемь остается. Отсюда и начинаем считать: одного теленка я отдаю в Пенсионный фонд, а потом еще топливо надо купить — это еще два теленка. Остается пять. Пошли дальше. Одного теленка — на межквартальные налоги. Потом — корма, лекарства, и это «съедает» еще одного. А если я найму пастьбу, то это тоже теленок, а то и два. И что мне в итоге остается?
Такова крестьянская экономика по Исаеву. Может быть, это перебор, но я еще не встречал ни одного фермера, который был бы доволен своей судьбой. Это какая-то извечная крестьянская печаль-кручина.
Замечаю, что на крыше фермерского дома вздыбилось несколько листов кровли. Николай Григорьевич перехватывает взгляд и тут же показывает на дома через дорогу:
— Вон, видишь, окна пластиковые? Правильно: всю скотину извели, даже кошек не осталось...
Николай Григорьевич не завидует: он ерничает над собой. Руки пока не доходят починить крышу: у него коровы, свиньи, лошади и немерено кур. В шесть утра он уже с лопатой, вилами или ведрами. Его рабочий день может длиться до глубокой ночи. Как он сам говорит, у него не было ни одного выходного. Какой отдых, если в семнадцати сараях стоят сорок буренок? Им, извините, наплевать, что по Трудовому кодексу человек имеет право на восьмичасовой рабочий день.
Скотинка мычит, ей хочется кушать, пить, гулять.
— Это Гаврюша, — говорит фермер, показывая на огромного быка в отдельном сарае. Видя эту массу, я чувствую, как по телу ползут мурашки.
— Он кроет всю деревню, — с некоторой гордостью произносит Николай Григорьевич.
Гаврюша подходит к изгороди и низко наклоняет голову. Дескать, мое вам почтение. У него почему-то очень грустные глаза...
— Погладить можно? — осторожно спрашиваю я хозяина.
— Гладь! — отвечает Николай Григорьевич. — Он добрый и сам не знает, зачем ему рога...
Я кладу руку на огромную голову Гаврюши, а он склоняет ее все ниже и ниже. Нравится!
В этот момент Николай Григорьевич как-то некстати заявляет, что в этом году он заколет быка-производителя. Гаврюша словно понимает эти страшные для него слова и поднимает голову.
— Он за год пять тонн кормов съедает, — произносит фермер. — Сегодня для меня это накладно. Жаль, конечно. Его все знают. Бывало, идет он по деревне, и все ребятишки кричат: «Гаврюша! Гаврюша!»
Стесняюсь спросить: а кто, после ухода Гаврюши, будет «крыть деревню»? Других таких быков тут вроде бы и нет...
Заходим в другой сарай. Здесь стоят «лагерные» буренки. Почему они так называются? Дело в том, что хозяйство Исаевых уже много лет снабжает мясом и молоком детский лагерь «Бригантина». Коровки чистые, ухоженные, как невесты...
Проблем у фермера много. Он говорит о них охотно, хотя давно уже не надеется на помощь. Во-первых, это страшная потрава, когда чужая скотина вытаптывает, выедает исаевские посевы. Он смог огородить пятнадцать гектаров земли, посадил многолетник и в этом году с гектара взял семь тонн «зеленки». Во-вторых, чтобы довести до забоя одного теленка, необходимо потратить, как минимум, пять-шесть тысяч рублей, по подсчетам фермера. Это очень много, что в конечном итоге отражается на себестоимости. Еще есть «в-третьих», «в-четвертых»... и «в-восьмых».
Идем в следующий сарай. Здесь у фермера «ремонтные» буренки. Почему он их так называет, я не успеваю спросить: сзади меня лапами толкает большая собака, и я по щиколотку проваливаюсь в навозную жижу — ликвидировать ее фермер еще не успел.
— Как зовут собачку? — спрашиваю Николая Григорьевича, с грустью рассматривая свой ботинок.
— Это Дух. Ты его не бойся. Он добрый. Видишь, как к коровам лезет? Он даже в кормушке у них спит.
Добрый Дух опять своими лапами, выпачканными в навозе, толкает меня в спину. Ему весело: появился новый человек, с которым можно поиграть.
Фермер подводит меня к корове голштинской породы, у которой шесть сосков. Она потомок тех заморских буренок, которых когда-то из Германии завез Вадим Анатольевич Кулеша, бывший директор Белметкомбината. Некогда при предприятии действовал большой совхоз.
Рядом стоит корова этой же породы, но у нее четыре соска. И фермер ценит ее больше. Почему?
— Видишь, между ребрами помещаются только два пальца? — фермер плашмя прикладывает ладонь к боку коровы с шестью сосцами. — А должно три! Значит, эта корова не жоркая.
— Что значит не жоркая?
— Ну, она любит что-нибудь сладенькое и солому есть не станет. А корова должна быть, как дирижабль — бокастая! А теперь здесь смотри, — фермер показывает на соседнюю буренку и предлагает исследовать ее на жоркость.
Мои три пальца плашмя ложатся между ребер коровы. Как все просто! Корова послушно сопит, поигрывая своим голштинским хвостом.
Прощаемся с фермером. Он напоследок показывает нам своих лошадок.
— У башкирской лошади снег на спине не тает, — говорит Исаев. — А на рысаках тает. Поэтому они мерзнут зимой.
Одного из рысаков кличут Цыганом.
— В скачках на сабантуе участвовали? — неожиданно спрашивает наш фотокор Илья Панченко.
Николай Григорьевич сначала смотрит на нас пронзительно, а потом рассказывает анекдот:
— Приехали как-то вечером телерепортеры снимать комбайнера. Включили свои светильники. Комбайнер увидел все это и бросился бежать. Они за ним. Догоняют, спрашивают: «Ты чего от нас бегаешь, мы же хотим у тебя интервью взять!»
Мужик говорит: «А я думал, вы мне свои фонарики к башке прикрутите, чтобы я еще и ночью работал».
Белорецкий район.
Фото: Илья ПАНЧЕНКО.