«В этой аллее всегда тихо…»

О героях различных войн немало написано очерков, рассказов и даже романов. В наши дни постепенно открывают архивы с секретными документами, повествующими о профессиональных разведчиках, разведчиках-нелегалах времен Великой Отечественной войны. Но есть группа людей, о деятельности которых нет объективной информации, — это партизаны, подпольщики.

Историей одного такого человека, с которым мне довелось встретиться в детстве, я и хочу поделиться.

Угрюмый сосед

В 1963 году папина старшая сестра Нина привезла меня к родственникам — тете Вере и дяде Жоре Поздняковым в Ростовскую область, в портовый город Таганрог. Мне было семь лет, местной кузине Тане — девять. Мы быстро подружились.

Были у нас веселые совместные игры, набеги в ближайшие сады и другие маленькие авантюры. Таганрогские дворы той поры напоминали старую Одессу, где люди жили открыто, с общими радостями и бедами. Вскоре я со всеми перезнакомилась. Единственный сосед, с кем никто не поддерживал отношений, был одинокий мужчина Петр Афанасьевич Бронников, проживавший непосредственно за стенкой.

Как мне сообщила Таня, при немцах он служил в полицаях, за что и отсидел десять лет. На вид, как мне показалось в тот первый наш визит в Таганрог, Бронников выглядел угрюмо. Его побаивались не только дети, но и взрослые. Как ни странно, и внешне, и по поведению он выгодно отличался от местных мужичков, которые щеголяли во дворе в семейных трусах, вели не слишком трезвый образ жизни, любили пошуметь и даже подраться. Свою ноту в общую атмосферу вносили и голосистые соседки, через двор обменивающиеся новостями. Однако бывший полицай в разговоры не встревал и в дворовых дрязгах не участвовал.

Быть может, и я оставила бы в забвении столь непривлекательный персонаж, но… очень уж интересный жил у него пес. Если собаки Поздняковых были известны всему микрорайону, то шоколадный доберман Бронникова, так же, как и его хозяин, появлялся на людях редко и являл собою загадочную невозмутимость. Уже позднее я оценила взаимопонимание этой пары, великолепную дрессуру собаки; ведь холерическая натура добермана постоянно требовала регулярных физических нагрузок и работы с психикой.

Операция «Персик»

Помимо собаки в саду Бронникова меня интересовали сочные персики, которых в ближайшем окружении я больше нигде не наблюдала. На мое предложение Тане попробовать достать персик с общего забора кузина отреагировала категорическим отказом. Некоторое время я довольствовалась созерцанием манящих желто-розовых душистых плодов, но… заметив как-то, что монстр в собачьем обличии удалился за дом в тенек, я все-таки взобралась на хлипкий штакетник.

Один персик продегустировала прямо на заборе, потянулась за вторым и… упала в сад к «страшному» соседу. Я быстро вскочила и попыталась перелезть обратно, но позади раздался приглушенный, весьма угрожающий рык. Ноги мои подкосились, и я плюхнулась на землю. Звать на помощь бесполезно. Дядя Жора за такие проделки карал жестко, а то, что я залезла к презренному предателю за его персиками, тем более грозило мне ремнем. Я сидела, прижавшись спиной к согретым солнцем доскам, не решаясь откусить тающий сладкий трофей. Передо мной на расстоянии полутора метров сидел доберман и хищно поглядывал на меня своими фиолетовыми глазами. Сладкий персиковый сок липкой струйкой тек по моей руке, но я боялась пошевелиться.

Мне казалось, что прошла целая вечность, прежде чем звякнула щеколда калитки и во двор вошел хозяин. Увидев попавшегося воришку, он подошел к собаке и взял ее за ошейник. «Не бойся. Брамс не укусит». Я впервые услышала голос соседа: мягкий, извиняющийся, словно это не я оказалась в его саду, а он был пойман на краже. Несколько секунд мы смотрели друг на друга. Кто-то явно не моим голосом пролепетал: «Я никого не боюсь…» Бронников улыбнулся: «Не убегай.

Я только Брамса отведу».

К Татьяне я вернулась с большим кульком, полным спелых персиков. Каково же было мое удивление, когда тетя Вера с криком набросилась на меня: «Не смей ничего брать у этого фашиста! Выброси немедленно!» Я оторопела. Мне просто не приходило в голову, что для этих людей, прошедших войну, переживших боль и утраты, война в лице соседского полицая была совсем близко, буквально за стеной.

Я упрямо прижимала кулек к груди. «Валера, — обратилась тетя Вера к старшему сыну, — нарви крапивы!» Бешенство закипело во мне! К-а-а-к?! Меня никто никогда не бил, а тут какая-то тетка Верка собралась меня крапивой наказывать?!

Пулей пролетела я через весь двор, выскочила на улицу, завернула за угол и уселась на самое безопасное место — на скамеечку, где курили милиционеры из местного райотдела. Отдышавшись, принялась за персики. Мне казалось, что весь Таганрог пропах этим пьяняще-сладким ароматом. Сок тек по моим рукам, я облизывала их и снова с жадностью впивалась в бархатные солнечные щечки южного фрукта.

Вечером шепотом на ушко я сообщила Тане, что оставила ей два персика. Мы прокрались в мастерскую дяди Жоры, и я достала коробку с инструментами, где прятала гостинец. Причмокивая, кузина съела угощение «Петьки-иуды» и только после того, как облизала пальцы, вынесла приговор: «Не смей больше к фашисту лазить! Он наших убивал, а ты…»

Тайна

У меня появилась тайна. Когда мы в общем дворе играли в мяч или прыгали на скакалке, я изредка поглядывала на соседскую территорию. Сквозь ягодные кустарники за нами наблюдали внимательные глаза добермана. Оставляя от обеда кусочек жареной рыбы или котлеты, потихоньку от всех я просовывала лакомство Брамсу. Вышколенный пес подачки не принимал, хотя его ноздри ходуном ходили от вкусного запаха. Вечером Бронников сметал угощение в совок и выбрасывал. Но… проходя мимо нашей детской компании, сосед как бы невзначай бросал взгляд в мою сторону. Его лицо, как всегда, не выражало эмоций, но в глазах мелькал веселый огонек.

Однажды на Набережной, загорая с Таней на диком пляже, я увидела приближающихся к нам Бронникова и Брамса. Полагаю, уже необходимо дать внешний портрет этого человека. Я не имею его фотографии, но детская память сохранила мельчайшие детали той встречи. К нам подошел уже немолодой мужчина среднего роста, худощавый, брюнет, со сросшимися на переносице густыми бровями. Серо-голубые глаза приветливо смотрели на нас. Бронников, как всегда, был гладко выбрит; белую рубашку и кремовые брюки дополняла светло-серая шляпа. Таня демонстративно сделала вид, что не заметила соседа, побежала к морю и прыгнула в набежавшую волну. Брамс приветливо завилял мне обрубком хвоста и всем задом. Петр Афанасьевич присел на валун и закурил. «Как тебе наш город, Галчонок?» — «Откуда вы знаете, как меня зовут?» — удивилась я. «Так я же не глухой. Да и Брамс мне частенько новости рассказывает. Ты ведь из Башкирии? Со мной парнишка на Дальнем Востоке служил из Стерлитамака. Все в гости к себе приглашал… Да не довелось».

Мы наблюдали, как Брамс носился по берегу и ловил зубами морскую пену. «А почему Брамс не берет у меня вкусняшки?» — спросила я. — «Не берет? Давай попробуем!» Бронников достал из кармана кусочек сухарика и протянул мне. Я подозвала собаку и раскрыла ладонь с угощением. Никакой реакции. «Ну, вот же…» — обиделась я. «Брамс, можно! Возьми!» Розовый язык мгновенно смел сухарик с моей руки. «Видишь ли, Галя, дисциплина — основа всего. Бывает, что собаке… или человеку очень хочется жить так, как хочется, но жизненные обстоятельства требуют совсем другого. И тогда выручает дисциплина. Следует команда, приказ, и необходимо подчиниться». — «А если не подчиниться?» — «Если каждый станет жить, не считаясь с другими, будет хаос». В то время слово «хаос» было мне незнакомо, но я поняла, что во всем должна быть дисциплина.

«А почему вас все не любят?» — «Нуу.., не все, наверное?! Жизнь — долгая, всякое случается: и любовь, и ненависть».

Петр Афанасьевич кивнул на прощание и свистнул Брамса.

В последующие годы наши случайные встречи с Бронниковым происходили в ближайшем гастрономе, куда я бегала за молоком и хлебом, и в городском парке. Мы не общались при свидетелях, выдавал нас Брамс, который открыто симпатизировал мне. Впрочем, я всегда была неравнодушна к собакам, и таганрогские родственники не догадывались о наших с Петром Афанасьевичем отношениях.

В парке Бронников любил прогуливаться по дальней, тенистой аллее, где еще сохранились довоенные статуи греческих богинь и стояла пара скамеек. Брамс по команде легко перепрыгивал через скамейку, приносил брошенную хозяином палку, охотился за бабочками и стрекозами. Последние годы у Петра Афанасьевича болели ноги, он ходил, опираясь на трость. Наигравшись с доберманом, я усаживалась на скамейку, и у нас начинался разговор… обо всем.

Пароль в прошлое

После окончания школы мои поездки в Таганрог на несколько лет прервались. Тетю Веру я навестила только в середине 90-х, приехав уже с мужем. К тому времени при исполнении воинского долга погиб один из братьев Татьяны, умер дядя Жора. В квартире Бронникова жила его дочь Евдокия Петровна — женщина пенсионного возраста. Она так же, как и ее отец, не пользовалась симпатией окружающих, хотя в годы войны была маленьким ребенком и отвечать за действия своего отца не могла.

Таня рассказала, что обстоятельства смерти Бронникова были известны всему городу. Он умер в 1975 году, сидя на скамейке в парке. К нему не могли подойти врачи: старый Брамс никого не подпускал к хозяину. Тогда вызвали милицию, и собаку просто застрелили.

Для всех соседей Евдокия Петровна была дочкой «Петьки-иуды», с ней почти не общались, поэтому узнать какие-то детали о последних днях Бронникова мне было не у кого.

Однажды на рынке я покупала сумку и, приглядевшись, узнала в продавце Евдокию Петровну. Внешне она очень походила на отца: чернобровая, с густыми темными волосами, в которых было много седины. Ее не портил лишний вес, и в легком открытом сарафане она смотрелась почти величественно. «Вы дочь Бронникова?» — уточнила я. «Да, — приветливо улыбнулась женщина. — А вы его знали?» Я объяснила ситуацию, сказала, что даже не предполагала о ее существовании. «Папа не хотел лишний раз травмировать меня. Он сам изредка приезжал к нам в Ростов. После его смерти я переехала в его квартиру, а сына с семьей оставила в Ростове».

К тому времени я уже хорошо знала военную историю, меня заинтересовала судьба «предателя», служившего в полиции и получившего такой относительно небольшой срок за свои «преступные деяния». Как-то в выходной мы договорились с Евдокией Петровной встретиться в парке и поговорить.

Мои предположения относительно «добросовестной» службы Петра Афанасьевича в немецкой полиции оказались верными. Его дочь рассказала подробности событий тех далеких лет.

До войны Бронников с женой и дочерью жил в Ростове-на-Дону. Работал механиком на заводе, был на хорошем счету у руководства, вступил в партию; его назначили на ответственную должность — заведующим складом. Но вот после очередной ревизии выяснилась пропажа каких-то запчастей. Вникать в детали следствия особо не стали, суд приговорил Бронникова к восьми годам лишения свободы. Срок отбывал в Новочеркасске. А через два года началась война.

К заключенному Петру Афанасьевичу приехал сотрудник НКВД и, поговорив с ним по душам, предложил вернуться к семье, но перебраться на жительство в Таганрог. Ему создали легенду, по которой Бронников, якобы обиженный советской властью и бежавший из лагеря, ждал прихода германских войск, чтобы поступить к ним на службу.

Для связи дали пароль… Встречи должны были происходить в определенные часы несколько раз в месяц, в парке на аллее со статуями.

В полиции Петр Афанасьевич работал с документами, в карательных акциях не участвовал. Как-то, проходя мимо заглохшего «опеля», который возил заместителя начальника местного гестапо, Бронников увидел, что раздраженный медлительностью своего водителя гестаповец распекает его за разгильдяйство и нерасторопность. Двигатель никак не заводился, и тогда Бронников предложил свою помощь. Гестаповец бегло говорил по-русски, услужливый полицай так же на немецком. Через несколько минут автомобиль завелся. Немец дружески похлопал добровольного помощника по плечу, спросил о месте службы и фамилию. Через пару дней по распоряжению из гестапо Петр Афанасьевич был переведен в их гараж, где было три десятка грузовых автомобилей, четыре легковых и дюжина мотоциклов с коляской. В обязанности Бронникова входили обслуживание и ремонт транспортных средств, а также выполнение некоторых чисто хозяйственных работ. Общение с немцами и полицаями давало ему возможность узнавать о планировании различных операций, имена и должности ответственных за их проведение. Сведения передавал через связного. Для экстренных случаев существовала определенная лавка на базаре, где за доской был тайник. Другой канал связи — официант в ресторане при бывшей гостинице «Петербургская».

В лицо Бронникова знали только двое. Конечно, в архивах НКВД должны были сохраниться сведения о нем как об агенте разведки или подпольщике, оставленном в оккупированном Таганроге. Однако к концу войны выяснилось, что досье на него и некоторых таганрогских подпольщиков отсутствуют. Официант погиб при взрыве; человек, встречи с которым проходили в парке, перестал выходить на связь.

Как рассказывал Петр Афанасьевич дочери, не получив конкретного приказа о своих дальнейших действиях, он решил эвакуироваться вместе с немцами, но в Белоруссии при попытке установить контакт с партизанами был взят ими в плен.

Основное обвинение Бронникову выдвинули из-за его непосредственной службы на немцев, в частности — из-за ремонта автомобилей газваген, так называемых душегубок, в которых газом одновременно умерщвляли (в зависимости от модели автомобиля) от 30 до 100 человек.

В послевоенные годы суд над теми, кто работал на немцев, был суров. Нюансы не рассматривали. Если человек служил в гараже, где ремонтировали душегубки, а документов, подтверждающих, что он являлся подпольщиком или партизаном, нет, ему оставалось радоваться, что не приговорили к высшей мере.

Евдокия Петровна вспоминала, как люди кидались на мать и даже на нее — девятилетнюю девочку, когда судья вынес отцу приговор. «Мама тяжело переживала, но отец решительно заявил: «Разводись и устраивай свою жизнь. Дочке потом объяснишь… Я никогда не был предателем».

«Почему Петр Афанасьевич не уехал из Таганрога? — поинтересовалась я. — Ведь даже в 60 — 70-е годы к нему относились с ненавистью и презрением». Евдокия Петровна провела ладонью по лицу, глубоко вздохнула: «Вы не поверите… Он ждал связного. Того самого, с кем встречался в парке на аллее со статуями греческих богинь и который бесследно исчез. Это был молодой человек, певчий церковного хора».

От центральной клумбы мы прошли к дальней аллее, где еще во времена моего детства в тени зелени стыдливо прятались полуобнаженные гипсовые богини. В 90-е статуй уже не было, остались две скамейки с облупившейся краской да прибитый к дереву плакат, призывающий бережно относиться к природе. «В этой аллее всегда тихо», — заметила я. Евдокия Петровна пристально посмотрела на меня: «А ведь вы назвали часть пароля! «В этой аллее всегда тихо. Даже птиц не слышно». Отзыв: «Когда ветер дует с моря, доносятся крики чаек». — «Вы всерьез полагаете, что ваш отец столько лет ждал связного?» — «Не знаю. Одно могу сказать точно: мир очень хрупкий, война всегда близко».