Незатихающее эхо ЧС

Все помнят трагические события начала нулевых, которые потрясли мир. Захват чеченскими террористами заложников Театрального центра на Дубровке во время мюзикла «Норд-Ост», теракт в школе в Беслане, грузино-осетинский конфликт. Мне довелось пообщаться с непосредственным участником этих событий уфимским врачом-психиатром Глебом Певцовым.

Опийная чума в Уфе

— Вспомните, Глеб Владимирович, ту отправную точку, с которой начался ваш путь в профессию.

— Начало — это 1974 — 1976 годы, когда папа был единственным анестезиологом, а мама — единственным гинекологом в Бураевской районной больнице. Моим воспитанием занимались медсестры, нянечки, санитарки: родители круглосуточно пахали на операциях и на приеме.

В 1995 году я окончил Башкирский мединститут и, как моя бабушка, всю свою жизнь проработавшая старшей медсестрой в республиканской психиатрической больнице, решил стать врачом-психиатром. Начал работать в психиатрическом отделении медбратом еще будучи студентом. Записался в психиатрический кружок при кафедре БГМУ. Стал собирать материал для кандидатской диссертации по опийной наркомании рано, еще в клинической ординатуре. В 90-е годы в Уфе опийная наркомания просто свирепствовала, унося жизни молодых людей. Была очень высокая смертность от передозировки. Меня как врача интересовал вопрос, почему наркоманы молодого возраста погибают и при абстиненции (во время отказа от наркотиков). Обычно происходила интоксикация организма и остановка дыхания — точно так же, как от передозировки кустарно произведенной «черняшкой», а позже героином. Поражение наркотиками сходно с поражением боевыми отравляющими веществами. И однажды, в 2000 году, раздается звонок из Государственного института усовершенствования врачей Министерства обороны Российской Федерации. Мне говорят:

— Вы нам интересны, потому что те поражения внутренних органов, которые вы описываете у опийных наркоманов, сходны с поражениями боевыми отравляющими газами во время военных действий. Мы приглашаем вас к себе в институт.

Хотите — военную форму надевайте. Хотите — служите вольнонаемным...

Так я оказался в Москве, через год защитил кандидатскую диссертацию у главного военного психиатра России, профессора Сергея Викторовича Литвинцева.

Там все было по-военному четко: ставилась задача, и попробуй не выполнить вовремя!

Ад под названием «Норд-Ост»

— Ну а все же, как вы оказались на Дубровке, в Якутии, в Беслане, на грузино-осетинской войне?

— В 2000 году Зураб Ильич Кекелидзе, который сегодня является главным психиатром России, в свой отдел неотложной психиатрической помощи при чрезвычайных ситуациях искал заведующего подразделением выездной бригады при ЧС. До этого он и Юрий Анатольевич Александровский оказывали психолого-психиатрическую помощь во время взрыва на Чернобыльской АЭС, землетрясения в Спитаке, теракта в Буденновске, в Краснознаменском. Зураб Ильич искал руководителем бригады уже остепененного врача и с опытом работы в психиатрии на внегоспитальном этапе.

Карта легла так, что у меня уже были и кандидатская степень, и пятилетний опыт работы на скорой помощи в качестве врача-психиатра. Академик Татьяна Борисовна Дмитриева предложила мне работать в Государственном научном центре внесудебной психиатрии имени Сербского сразу в должности старшего научного сотрудника. Я прошел по конкурсу и возглавил подразделение выездной бригады психиатрической помощи при чрезвычайных ситуациях.

У Центра Сербского была «газель», машина скорой помощи, были ставки, помещение, которое требовало ремонта. И в течение года я бегал по кабинетам горздрава Москвы и минздрава, доказывая необходимость создания такой службы. Но мне говорили: «Давайте потом. Это сейчас не актуально»...

Но в 2002 году случился захват заложников на Дубровке в Москве. И моя машина психиатрической помощи оказалась там самой первой. Это те врачи, которые трое суток находились в здании техникума, в спортзале, на улице Мельникова и оказывали психолого-психиатрическую помощь родственникам заложников.

Нас собрало руководство Москвы. Там, в спортзале, мы расставили раскладушки, телевизоры, столы. Там я познакомился с Юлией Шойгу, дочерью Сергея Кужугетовича, которая тогда возглавляла Центр медико-психологической помощи МЧС.

Основная задача, поставленная перед нами руководством Москвы, — не допустить родственников заложников на Красную площадь с транспарантами, требующими вывести российские войска из Чечни, чего, собственно, и добивались тогда террористы. Очень помогли в переговорах такие люди, ныне покойные, как политик Борис Немцов и певец Иосиф Кобзон, а также замечательный доктор Леонид Рошаль, с которым мне предстояло познакомиться уже в Беслане. Естественно, что людям мы ничего не кололи, никакого аминазина или транквилизаторов. Старались воздействовать беседами, разговорами. Помогала нам тогда и Елена Малышева. Она попросила у меня «скоропомощную» куртку и в ней сутки принимала родственников, которые, узнав ее, шли к ней с большей охотой, чем к нам, и рассказывали о своей беде.

В толпе находилось большое количество провокаторов, которых специально запустили для организации беспорядков. Они представлялись родственниками заложников и подстрекали на бунт — выйти к президенту Владимиру Путину с требованием вывести войска из Чечни. Кстати, учительница Школьникова вышла в те дни из здания, захваченного заложниками, с требованием вывести войска и таким образом освободить заложников. Типичный пример «стокгольмского синдрома». Наша задача как психиатров заключалась в том, чтобы уравновесить обстановку.

Внезапно спецслужбы пошли на штурм, в ходе которого погибло много людей. Потом в здание запустили газ. Я по рации услышал, как кто-то из врачей «скорой» сказал: «Везу ребенка. Остановка дыхания вследствие какого-то неизвестного газа»...

Нас, врачей, не допускали в ДК до тех пор, пока туда не зашли минеры и не разминировали зал. Возникла опасность обрушения здания. Это была моя первая чрезвычайная ситуация, в которой я непосредственно участвовал: оказывал помощь при опознании тел погибших. Затем мы выезжали домой к родственникам тех, кто потерял на Дубровке своих родных, и помогали им. И в горздраве Москвы мое подразделение внезапно стало актуальным. После Дубровки были подписаны все соответствующие приказы и выделено дополнительное финансирование.

Вход только с разрешения шамана!

— Как же все это страшно! Родители и учителя с детьми просто пошли посмотреть спектакль. И многие не вернулись домой... Как вообще люди в разных регионах России реагируют на чрезвычайные ситуации?

— По-разному... Это зависит от ментальности народа. К примеру, в 2003 году случился страшный пожар в сельской школе в Республике Саха (Якутия). Заживо сгорели 19 учеников с третьего по десятый класс. Якутия — особый регион с особым менталитетом. Там проживают в основном язычники, которыми управляют шаманы. Прежде чем допустить нас в сельское поселение, глава администрации Вилюйского улуса отправил нас к местному шаману — просить разрешения на вход в деревню. Шаман попросил меня измерить давление своей жене, я порекомендовал ей бросить курить. И тогда шаман вынес вердикт: «Хороший доктор! Пускай идут по дворам».

Мы оказывали психологическую и психиатрическую помощь родителям сгоревших детей. Работали не только как психиатры, но и как терапевты, кардиологи. Также присутствовали на опознании сгоревших тел, чтобы оказать помощь в случае истерического расстройства. Но таких расстройств среди якутов почти не было. Они верят в загробную жизнь и считали, что их дети просто перешли в иное измерение. Они клали в гроб игрушки, одежду, новые ботиночки, чтобы детям в другой жизни было во что одеться... Именно тогда по инициативе директора Научно-исследовательского института психиатрии Светланы Шпорт и Зураба Кекелидзе родилось новое направление — ритуальная психиатрия. Почему ритуальная? Потому что у якутов мы увидели целый ритуал проводов усопших, который позволял родственникам погибших не впадать в психоз и депрессию.

— Про теракт в Беслане написано огромное количество книг, опубликовано множество статей в СМИ. Что вы помните о той страшной трагедии?

— Это был действительно страшный год — 2004-й. Теракты следовали один за другим. В конце августа произошло сразу три теракта подряд. Сначала шахидки-террористки взорвали два самолета: Москва — Сочи и Москва — Волгоград. Мы оказывали помощь родственникам погибших в аэропорту Домодедово и на станции Узловая, где упал Ту-134. Потом произошел взрыв на станции метро «Рижская» в Москве. Погибло девять человек. И там наша служба была тоже очень востребована.

Утром 1 сентября нас снова вызвали в Центр Сербского. А ночью мы уже были в Беслане, где террористы захватили в заложники школьников. Беслан мне тяжело вспоминать. Я помню все как-то отрывочно, потому что такое количество детских трупов и обожженных детей я видел впервые в жизни. Трое суток террористы удерживали учащихся в школе без воды и еды. Родственники находились в это время во Дворце культуры. Группа «Альфа» отрабатывала штурм школы. Вдруг произошел взрыв. Начался пожар. И тогда уже бойцы спецназа пошли на штурм. Из разбитых взрывом окон дети посыпались как горох. Они побежали в нашу сторону. Вместе с ними бежали родители.

Мы хватали детей на руки, сажали их в машины, в такси, в любое авто и отправляли в Центральную районную больницу Беслана для оказания хирургической и прочей помощи. Мне особенно ярко запомнились два момента. Женщина с семилетним ребенком на руках бежала мне навстречу. А я бежал к школе. Я видел, что она вся в крови, а ребенок весь черный от копоти и гари. Я схватил ребенка на руки, выбежал со двора школы на улицу, тут же подъехала какая-то машина. Мы сели на заднее сиденье. Я очень испугался: мне показалось, что ребенок не дышит. Начал делать ему искусственное дыхание. Мальчик, которого звали Аланом, слава богу, задышал и открыл глаза. Женщина, мать Алана, сев на переднее сиденье, показывала водителю окольную дорогу, так как главную улицу обстреливали из пулемета бандиты с водонапорной башни. Благодаря этой женщине мы доехали до ЦРБ, не попав под обстрел. И только когда мы остановились около больницы, я увидел, что у матери сзади практически отсутствовала черепная коробка. Всю дорогу она находилась в состоянии аффекта. И только тогда потеряла сознание, когда я занес ребенка в приемный покой...

Дождь смывает все следы...

И вот после того, как все заложники были эвакуированы, а все бандиты, кроме одного, пойманы, пошел проливной дождь. Мы все сидели в машине МЧС и смотрели, как дождь смывает грязь и кровь... А на следующее утро Зураб Ильич отдал приказ собрать группу психологов центра и ехать в морг для предотвращения бунта местного населения. Можете себе представить? 3 сентября. Владикавказ. Жара. Улица Гагарина. Центральный морг. Бюро судебно-медицинской экспертизы.

Толпа местных жителей. Чрезвычайно возбужденные женщины и мужчины с оружием под куртками: кавказцы не якуты по своему менталитету. Толпа раскачивает ворота морга, пытаясь пробиться к своим мертвым сыновьям и дочерям.

Количество людей — около 500. Погибших, по официальным данным, 394 человека. Что делать? Я попросил главу администрации Владикавказа привезти питьевую воду в бутылочках по 0,3 литра. Воду привезли. Поставили туалеты.

Воспользовавшись машиной ДПС, по громкой связи я объявил, что на опознание тел будут впускать по пять человек родственников при предъявлении паспорта. Опознание будет производиться вместе с прокурором, психологом или психиатром и судебно-медицинским экспертом. Таким образом нам удалось создать более или менее упорядоченную очередь, когда люди стали записывать по номерам, кто за кем заходит. Жара усиливалась. Женщины падали в обморок, рвали на себе волосы...

Это было просто взрывоопасно по сравнению с ситуацией в Якутии, где жители верили в загробную жизнь и вели себя более или менее спокойно. А здесь — Кавказ! Прямо в машине скорой помощи мы открывали бутылочки с водой и добавляли туда так называемую настойку Сербского, состоящую из капель валокордина, валерианы, пустырника и пиона уклоняющегося. Невозможно было даже представить, чтобы к этим перевозбужденным людям подошел врач в форме МЧС и предложил психиатрическую помощь. Поэтому мы отправили в толпу молодых психологов, только что окончивших Академию МЧС. Они просто предлагали людям попить воды. И люди пили эту воду. Не знаю, что помогло, но к ночи 4 сентября опознание тел закончилось.

Был еще один сложный момент. Врачи судмедэкспертизы, которые проводили вскрытие, подошли ко мне и сказали:

— Глеб, на площади еще очень много родственников погибших. Они вооружены и хотят отомстить за своих детей. А сейчас подъехал рефрижератор, в котором привезли трупы террористов. Сделайте что-нибудь!

Мы вышли к людям и всеми возможными способами нивелировали этот момент. Потом были захоронение и панихида. Но об этом уже много писали и рассказывали. Не стану повторяться.

«Захват» самолёта ФСБ

Был в те дни еще один момент в моей психиатрической практике, который я запомнил навсегда. Когда все закончилось в Беслане, Зураб Кекелидзе дает мне список и говорит:

— Глеб, ты по этому списку берешь двенадцать человек. Это дети-заложники, получившие тяжелейшую психическую травму. И первым же бортом, который идет в Москву, доставляешь этих детей в столицу. Приказ понял?

— Понял.

Нам дали микроавтобус. На нем приезжаем в аэропорт, прямо на взлетное поле. Смотрю, на аэродроме Владикавказа стоят два больших самолета. Я, взяв с собой удостоверение старшего научного сотрудника Центра имени Сербского, поднимаюсь на вышку, показываю корочку диспетчеру и говорю:

— Мне дан приказ первым же бортом отправить детей-заложников в Москву. Значит, борт, который сейчас вылетает в Москву, наш!

Диспетчер отвечает, что в Москву в течение часа улетает только борт № 14345, но… Начальник не успевает досказать, его одергивают — и другой человек, выше званием, говорит:

— Загружайте детей, доктор, скоро мы вас отправим из этого ада!

Нас подвезли к самолету. Внутри находились цивильные дядечки в костюмах, при галстуках. Я завожу своих детей, рассаживаю их. Звоню Зурабу и сообщаю, что минут через 40 мы вылетаем. В это время ко мне подходит человек в штатском и сообщает, что это самолет ФСБ и на нем полетят в Москву эксперты-взрывники. Ждут только приезда Бортникова.

— Вы, конечно, молодец, — говорит он. — Вы завели в самолет двенадцать заложников, даже не проверив их на наличие взрывчатых веществ! — с улыбкой проговорил он и пожал мне руку, мол, шутник вы, доктор. Я тут же громко кричу:

— Ребятишки! Сейчас выходим все на взлетное поле — собирать ромашки, пить воду и перекусывать перед взлетом.

И вывожу их всех из самолета. В это время минеры с собаками проверяют их вещи. Подходит командир экипажа и говорит мне:

— Глеб Владимирович, вы полетите на другом самолете — МЧС Ил-76 «Скальпель», он сейчас совершает посадку.

Мы сразу перевезли детей в другой самолет, где находились пострадавшие с тяжелыми ожогами и на аппарате искусственной вентиляции легких. И вместе со всеми генералами, хирургами военного госпиталя Бурденко, оказывавшими первую помощь участникам освобождения заложников в Беслане, вылетели в Москву. Долетели благополучно. Нас встретили, разместили, начали оказывать помощь. Затем еще в течение двух лет мы помогали пострадавшим при теракте в Беслане.

Вылетали туда, проводили психотерапевтические приемы. Слава богу, и Алан жив. Ему, наверное, уже около 20 лет. Надеюсь его найти, встретиться. А тогда я привез и подарил ему игрушку — детскую машинку скорой помощи.

За бесланскую операцию меня наградили ведомственной наградой — медалью «Участнику ликвидации последствий ЧС». До сих пор не понимаю, почему нельзя было предотвратить это страшное событие, когда погибло около 400 детей?

Стафилококк расплавил позвонки

— А что привело вас к инвалидной коляске? И к необходимости ходить с тростью, как доктор Хаус?

— Аукнулся военный конфликт между Грузией и Осетией, в котором мне тоже пришлось участвовать. В августе 2008 года Грузия во главе с Саакашвили произвела военное нападение на Южную Осетию. Наша группа была направлена на место военного конфликта в полном составе для оказания помощи эвакуированным из города Цхинвала. Мы работали в лагерях беженцев. В первый день я находился в лагере, где были женщины, старики, дети. А затем меня направили в другой лагерь. Расскажу, что такое лагерь беженцев. Это поле, огороженное колючей проволокой, на котором стоят военные палатки. На завтрак, обед и ужин беженцы созываются ударом молотка по рельсу. Это сточные воды, грязь, окровавленные бинты. Полное отсутствие санитарных норм. Моими подшефными были психически больные люди, эвакуированные из психиатрической больницы и тубдиспансера города Цхинвала. Эти пациенты жили в своем обособленном мире, их не волновали разрывы бомб и снарядов. Но они — люди, нуждающиеся в помощи. Меня же подкосила не мина, не снаряд, а банальная стафилококковая инфекция. Стафилококк осел в грудном отделе позвоночника и расплавил его. И однажды, через полтора года, при падении мой позвоночник рассыпался. Травматическая болезнь спинного мозга с двумя операциями и последующей инвалидной коляской и инвалидностью первой группы — таков финал. За Цхинвал я получил Почетную грамоту за подписью Голиковой. Грамоту я порвал и выкинул, потому что мне было страшно и больно осознавать, что от человека, оказывающего помощь другим в чрезвычайных ситуациях, откупаются какой-то бумажкой. А потом заявляют: «В ваших услугах мы больше не нуждаемся». Правда, еще и орденом меня наградили — «За заслуги перед Отечеством». На этом моя эпопея, когда я мог помогать другим людям в чрезвычайных ситуациях, закончилась.

12 августа я вернулся из Цхинвала, а 19-го мои родители погибли в ДТП на Минском шоссе в лобовом столкновении. К этому времени у меня уже начали отказывать ноги. Ушел на долгий-долгий больничный, после которого была оформлена инвалидность.

Судьба вернула к детям

— Сейчас я являюсь детским психиатром республики. Жизнь опять привела меня к детям! Веду прием, здесь я еще что-то могу поправить, если толковая мама внимательно выслушает мои рекомендации и вовремя проведет лечение. Из этих детей, которым вот-вот могут поставить дебильность, мы можем вырастить нормальных людей, которые смогут работать, создавать семьи...

— Это очень благородный труд! А что все-таки помогло вам лично реабилитироваться, встать на ноги, начать трудиться после столь тяжелой инвалидности?

— Мои дети! У меня их трое. И я очень их люблю. Старшему — 27, среднему — восемь, а самой младшей, Лизе, в сентябре исполнится три года. Они побуждали меня к работе, к выздоровлению! Ну и, несмотря на инвалидность и костыль, я постоянно пытаюсь сам себе доказывать, что самое сильное — это твои мысли. Если ты позитивен, если за день помог хотя бы пятерым людям, то день прожит не зря. И конечно, появляется отдача, ответная реакция, которая бумерангом вернулась мне от того якутского шамана, пожелавшего удачи и здоровья. И от тех людей, которым я помог в дни трагедии. Их энергия помогает мне и сейчас и будет помогать всегда.