Где душа с душою говорит

Эту женщину впервые я увидела на Сергиевском кладбище лет двад-цать пять тому назад. Она бродила среди захоронений с каким-то отрешенным видом, вглядываясь в полустертые даты на старых памятниках. Мне запомнились ее глаза — большие, карие, но какие-то неживые, потухшие. В руках был букетик полевых цветов. Она ступала осторожно, неслышно, словно на ощупь, совершенно не обращая внимания на редких посетителей.

Летом, в конце девяностых, моя знакомая Мария Петровна Жукова хоронила на Южном кладбище свою единственную дочь Евгению, погибшую в автомобильной аварии. Женечку провожали две иногородние тетки с сыновьями — сестры уже давно умершего мужа Марии Петровны и три студенческих подружки Жени. В нескольких метрах по соседству прощались с каким-то заслуженным строителем. До нас доносились пламенные речи сослуживцев покойного, тихий плач и разговоры многочисленных родственников. Вдруг из толпы тенью выскользнула фигура женщины в темном платье и легком кремовом платочке с двумя алыми гвоздиками в руках. Она не мигая смотрела на фотографию Женечки, шевелила губами, словно читала молитву, и вдруг поклонилась в пояс свежему холмику с новопреставленной. Затем положила гвоздики на основание ее памятника, перекрестилась и медленно пошла по аллее в глубь кладбища. Мы все переглянулись. Среди белоснежно-розовых венков две красные гвоздики выглядели, как капли крови. «Кто это?» — спросила одна из тетушек. Мы пожали плечами.

Уже дома я вспомнила, где видела эти большие глаза... На Сергиевском кладбище. Только тогда эти глаза были какими-то пустыми, а на могиле Женечки — наполненными печалью.

Мария Петровна через каждые два-три месяца привозила свежие цветы дочери. Иногда мы ездили на кладбище вместе: я к своей тетушке, она к Жене. «Вы знаете, — как-то обратилась ко мне моя компаньонка, — я изредка нахожу возле памятника Женечки чужие цветы». «Может быть, у нее был тайный возлюбленный?» — «Не-е-ет! Она всецело отдавала себя учебе. Еще и подрабатывала. А наши клумбы в саду?! Вы же видели?! Некогда ей было с молодыми людьми встречаться». Мы вспомнили о странной женщине с гвоздиками. Кто она? Что делает на кладбище?

Некоторое время я не общалась с Марией Петровной. Встретились случайно в парке. «А ведь я кое-что проведала о той таинственной женщине с гвоздиками!» — вместо приветствия воскликнула моя знакомая. Из разговора с другими посетителями кладбища стало известно, что странную даму зовут Валентина. В 90-е годы, когда ее дочь и зять открыли свой кооператив по продаже вязаных вещей, их дела продвигались весьма успешно. Супруги не только реализовывали изделия других производителей, но и сами наняли двух мастериц, работающих на специальных вязальных станках. Дочь Валентины — Ксения на заказ создавала настоящие шедевры из шерсти и синтетических нитей — кофты, свитера, джемперы, детские комбинезоны и даже цветы ручной вязки. Через какое-то время деятельным кооператорам стали поступать угрозы; супругов за гарантию безопасности обязали платить дань местным рэкетирам. Требуемая сумма постепенно росла и достигла такого размера, что сам бизнес стал уже бессмысленным. И тогда супруги обратились за помощью в милицию. Участковый допрашивал обе стороны создавшегося конфликта, но ощутимых результатов не достиг. А через несколько дней дочь и зять Валентины бесследно исчезли.

90-е годы прошлого века остались в памяти россиян как время рухнувших надежд, пустых прилавков и бандитских разборок. Правоохранительные органы не справлялись с нагрузками. Десятки настоящих профессионалов из МВД подались в личные охранники или в рэкетиры. Если по фактам убийств и тяжких телесных повреждений дела открывались и худо-бедно доходили до суда, то дела о пропаже людей чаще всего оставались «висяками» и отправлялись в архив.

Валентина осталась одна. Частые визиты к участковому, в райотдел милиции, в прокуратуру отнимали много времени. Несчастная женщина попала под сокращение и осталась без работы. На еду зарабатывала тем, что нянчилась с соседскими детьми, вязала носки на продажу.

По Уфе поползли слухи: то на одном, то на другом кладбище в старых захоронениях находят свежие трупы неизвестных людей. Валентина сначала изредка, потом все чаще и чаще повадилась ходить на кладбища и присматриваться к могилам.

Трудно сказать, в какой момент психика безутешной матери не выдержала и Валентина навязчиво начала искать дочь и зятя именно среди мертвых. Она появлялась рано утром с букетиком полевых цветов или парой алых гвоздик и долго блуждала между могил, рассматривая фотографии на памятниках. Если появлялась похоронная процессия, женщина молча присоединялась к сопровождающим и внимательно вглядывалась в лица. С собой у нее был небольшой рюкзачок, в котором имелся термос, бутерброды, яблоки, сухари. Утомившись, Валентина пристраивалась на какой-нибудь скамеечке и, расстелив белый платочек на коленях, трапезничала.

Нет, она не побиралась, с могил ничего не брала, но когда предлагали деньги, не отказывалась, смущенно благодарила. Кто-то видел, что летом она ночует в ближайшем от Южного кладбища лесу, кто-то утверждал, что она живет в барачном доме на бульваре Славы. Женщина не выглядит бомжихой или пьющей. Одета чисто, опрятно, скромно. Ни к кому с разговорами не пристает. Назвать Валентину сумасшедшей язык не поворачивается. Когда ее спрашивают, где тот или иной участок, она легко ориентируется, доходчиво объясняет. Человека нельзя считать душевно больным только потому, что образ его жизни не похож на общепринятый и приносит определенные неудобства лишь ему самому.

Бывало, Валентина принималась за уборку какой-нибудь заброшенной могилки, выдирала сухую траву, собирала листья, поправляла покосившийся памятник или оградку. В такие минуты она что-то эмоционально бормотала себе под нос... Извинялась за вторжение к незнакомцу? Подбадривала себя? Молилась? Трудно понять другого человека, если сам полностью погружен в свои дела, в свои переживания.

Еще раз я встретилась с Валентиной в 2016 году, когда приехала на могилу к маме. Был июнь, тепло, солнечно. Я посадила цветы. «Вам воду надо?» — на дороге стояла худощавая женщина неопределенного возраста с пластиковым ведром. Ей можно было дать и пятьдесят и семьдесят лет. Я узнала ее. «Спасибо. Уже полила», — сказала я. Некоторое время мы молча смотрели друг на друга. «Сегодня три месяца, как не стало моей мамы. Помяните ее». Я достала из сумки пачку печенья и упаковку сока. Валентина поставила ведро на землю, подошла, прочитала имя на памятнике, перекрестилась и, поклонившись, приняла угощение.

Последние два года Валентину никто не видел. Переехала ли она в другой город или сама уже нашла свой вечный покой на кладбище? Сложно сказать.

Каждую осень я приезжаю на кладбище, чтобы навести порядок после листопада. Прохожу с километр по извилистой дороге мимо уже ставших знакомыми памятников. Величественные монументы соседствуют с простыми деревянными крестами, пышные богатые венки — с маленькими букетиками незабудок и ромашек. Вспоминаю Марию Петровну, «чужие цветы» на могиле ее Женечки... Какое странное выражение — «чужие цветы». Цветы — это просто цветы! На маминой могиле и у тетушки я оставляю разноцветные астры — маленькие осенние звезды. Уже ближе к выходу с кладбища поворачиваю на заросший тридцатилетними деревьями участок. Ничем не примечательный памятник, низкая ограда. Последний приют дорогого мне человека. Среди фиолетовых ирисов в утопленную в землю вазу я ставлю букет георгинов. Бордовых с белыми искрами… какие он любил.