Вся жизнь — в искусстве!

Впрочем, при желании эти рассказики можно систематизировать. Первое, что приходит на ум, — «Винокуров среди людей» и «Винокуров среди зверей». Первая часть подразделяется на «художников и всех остальных». Вторая — на «четвероногих и всех остальных». К последним, допустим, относятся рыбы.

В общем, о рыбалке речь и пойдет.

Обычно «травля» выглядит примерно так.

— Рассказать, как я на коров ловил?

— Ну!

— Жара. Стоят коровы в воде по самое вымя, хвостами машут. А ниже по течению, я заметил, голавль бьет. Это коровы всяких мух-пауков сбивают, а голавль их подбирает. Ну и я тоже. В смысле — слепня нахлыстом корове под самый хвост подкидываю, он поверху плывет, плывет… Хоп-па — есть!

А другой раз подсмотрел, как местный дедок голавлей перетягом на лягушат ловит. Ни у кого не берет, а у него хватают, как три дня не жравши. Ну и я рядом пристроился. Тут телевидение мимо едет: «На что клюет? Дед молчит, а я носок показываю. Вот, мол. На носок. Главное, чтобы нестиранный был. А в носке — лягушата. Так-то разбегутся. …Ну да, в телевизор тогда попал…

— Ага! В телевизор! Расскажи лучше, где ты этих лягушат брал, — подначивает его директор галереи Александр Ежов. — Ему, видишь ли, некогда, у него клюет, а я, здоровый лысый детина, как шкет последний, по болотам шастаю, лягушат ему в носок собираю. Так думаешь, я хоть одного голавля увидел?..

(Винокуров смеется).

Но это так, эпизодики. Настоящие байки впереди.

Про карася и щуку

— А вот на Зее… Зейскую ГЭС знаешь?

— Эк тебя занесло! Этюды писал?

— Не. На местном вокзале буквы ставил. Когда БАМ-то строили, за каждым субъектом железнодорожную станцию закрепили. Нам Зейск достался. Хорошо, не Комсомольск-на-Амуре, а то б на одной меди разорились. В общем, мы те буквы изготовили и малым ходом в контейнере отправили. А сами по-барски — в купе. Приезжаем — букв нет. Застряли. А все наше барахло, включая провиант, — тоже в контейнере. Чтоб на себе, мол, не тащить. Сидим, скучаем, животы подвело. Потом смотрю — по утрам пацаны мимо нас постоянно щук носят. Пачками и связками. Оказывается, щуки там — пропасть. Берет — чуть не сразу на вилку. Напарник, золотые руки, изготовил мне из остатков меди и кусочка проволоки блесну, и дело пошло. Денег нет, зато щука — всякая: вареная, жареная, пареная…

— А продавать? Не пробовали?

— Ты что! У них самих этой щуки… Чуть не печки зимой топят!

Так вот однажды закинул — зацеп. Нет, чувствую, идет. Но напряг — аж руку леской режет. Поднимаю — мать честная! Крокодил! Щука, конечно, но зубы, как у крокодила. И размером — с тебя, наверное. В длину. Нет, в ширину поменьше, врать не буду. Ну вот. Хвостом как дала!.. Блесну жалко! Такая уловистая была блесна!

Мне потом ихтиологи объяснили, что в новых водохранилищах всегда так. Демографический взрыв. Сначала из Амура карась поднялся, здоровущий, «мичуринский», что наш лещ, а за ним уже и щука подтянулась. Чтоб карась не дремал.

Про дерьмовоз и Колькин свитер

— А рассказать, как я омуля на Байкале ловил?

— Ты и там был?!

— Ис-сес-синно!

— Ну давай.

(Жалко, что ли? Мне — гонорар, ему — почет и слава).

— В общем, рядом с нашим Домом творчества «Байкал» был речной порт «Байкал». Там все — «Байкал». Но с берега много ли увидишь? И вот нам торжественно объявляют: «Восточно-Сибирское речное пароходство — на самом деле озерное, конечно! — имеет честь взять над нами шефство... бу-бу-бу…». В общем, если вы хотите по Байкалу поплавать, в смысле — походить, выбирайте любое судно и смело обращайтесь к капитану, он вам с радостью поможет.

Ну с радостью или без радости нам так и осталось неизвестно, потому что ни на одно судно нас дальше трапа не пускали и капитана не вызывали, ссылаясь на его полное отсутствие. И вот мы с Колькой Тихоновым, тоже уфимским, уже почти отчаялись, остался последний корабль у причала, самый большой. Длинный, здоровенный, как дирижабль. «Самотлор» называется. Смотрим — мужик какой-то на палубе. «Эй, мужик! Капитана позови!» — кричим. «А вам зачем?» — «Да художники мы! Хотим с вами походить, в смысле — поплавать». Мужика аж закочевряжило всего, как уксуса попил. «А вас сколько?» — «Да вот, двое всего.» — «Откуда?» — «Из Уфы. С Урала, в общем». Тут мужика отпустило немного, и он крикнул вниз: «Эй, вахтенный, пропусти!» Оказалось, мужик тот и был капитаном. Николаем звать. А родом он из Златоуста, земляк практически, потому и пустил. А брать не хотел, потому что они там, как выяснилось, омуля втихаря промышляют; зачем им лишние глаза? Там все этим занимаются. Нас сразу предупредили: «Молчок, зубы на крючок». В тот же день и отплыли.

Вскоре выяснилось, что попасть нас угораздило не куда-нибудь, а на ассенизаторское судно, которое предназначалось специально для сбора с кораблей отходов, так сказать, их жизнедеятельности. Дерьмовоз, в общем, по-русски говоря. На приличное нас не брали. Но чистота, прикинь, — как на кухне. И — ни запашка! …Ну и черт с ним. Нам не все ли равно, что там в трюмах?

И вот на другой день, уже ночью, встали на омуля. Система интересная. На воду направляется мощный прожектор, врубается, и на свет начинают собираться мелкие такие рачки, типа криля что-то, а уже на этих рачков подтягивается омуль. Снасть — с крючками на поводках — опускается метров на пятьдесят!

— Вертикально?!

— Там, блин, куда ни кинь, все вертикально! А когда клев начинается, мат стоит, ругань и никакой субординации. Повариха на капитана орет, что на куренка под ногами, хотя днем его сама как огня боится. А мне же тоже хочется. В смысле — порыбачить. Ну, дали и мне леску какую-то. Не получается ничего, конечно. В общем, за все время я штук пятнадцать всего поймал. Каких… Да вот таких. Селедка селедкой.

— Да ты ж с собой, я помню, привез. Угощал…

— Так капитан и дал!

— За какие заслуги?

— Ха! Я ж ему икону написал, Николая-угодника. Так он с радости меня в крестные позвал, у него только что сын родился. Угадай с одного раза, как назвали. Николай! Там все Николаи! Как же с родственником омулем не поделиться? И Тихонов Колька без прибытка не остался. Ему бушлат перепал. Черный, новенький, с блестящими пуговицами, я аж обзавидовался.

— А ему за что?

— А он свитер с себя не снимал, пестрый такой, как сарафан марийский, и весь краской заляпанный. И вот смотрю — за ним чуть не вся команда толпой ходит: продай свитер да продай. Ко мне уже подходили: уговори друга свитер продать. Я говорю — побойтесь Бога, в чем он домой-то поедет? У него ж кроме свитера ничего нет! Короче, на бушлат тот свитер выменяли. Оказывается, из «колькиной» шерсти мушки почему-то получаются такие, что за ними омуль чуть не из воды выпрыгивает!

— И долго вы так …ходили?

— Дней десять. Хватило. Все обсмотрели. И Листвянку, и Песчанку, и Святой Нос, и Ольхон… Красотища, конечно!.. Но народ суровый. Вот в Усть-Баргузине в магазин пошел. В очереди — бабы, штук десять, и все с синяками. У кого на скуле, у кого под глазом, у кого справа, у кого слева. Я говорю — у вас тут что, эпидемия? Они на меня посмотрели, как на дурака — ты че, говорят, с Луны? Вчера ж у мужиков зарплата была!

Про валенки, кота и чёрта

Согласитесь, нередко за кулисами бывает интереснее, чем на сцене. Вот так и у художников. Пришел поговорить с Винокуровым насчет новой выставки (как с официальным членом выставкома), а он — нога на ногу — перед коллегами распинается.

— …Вот сидим, пробурились, ничего не клюет. Вдруг сосед как заорет: «Черт! Черт!». Гляжу, из его лунки морда торчит — черная, с усами! Что за чертовщина, действительно?!. Потом этот черт из лунки выскакивает и — что есть деру в деревню рвет!

— Врешь!

— Так дальше слушай! Оказалось, мужик из ближайшей деревни пришел сюда кота топить. Он ему очередной раз в валенки нагадил, вот мужик и решил от него избавиться. В лунку запихал, и сам — для верности — сверху встал, стоит курит. А там между водой и льдом воздушная подушка образовалась, вот кот и поплыл, пока до соседской лунки не добрался. Представь: сидит себе мужик, ничего не подозревает, тупо в лунку уставился…

…Насилу тогда соседа водкой отпоили.

А вы говорите живопись. Выставком. Жизнь в искусстве... Вот она, «жизнь в искусстве». Как есть, так и писать надо!