Музыка свободных людей

«Ленинградский диксиленд», появившийся на свет в далеком 1957 году, по праву считается одним из легендарных российских музыкальных коллективов. Он достойно пережил все перипетии, которыми столь богата наша бурная история, сохранив сочетание безупречного следования традиции с естественностью игры.

А с 1981 года прославленный ансамбль возглавляет наш земляк, уроженец Ишимбая саксофонист Олег КУВАЙЦЕВ, с приходом которого, как говорят знатоки, «Ленинградский диксиленд» обрел новое дыхание.

Собственно, в особых доказательствах этот факт не нуждается: в Филармонии джазовой музыки всегда аншлаг, если уютный сумрак концертного зала взрывается жаркими ритмами неповторимого джаза.

Бармалей из американского приёмника

— Как началось ваше увлечение джазом, ведь наверняка в 50-е годы довольно трудно было достать качественные записи профессиональных музыкантов?

— Мой отец был летчиком и жил в Таллине, кстати, в одном доме с Георгом Отсом. В 1947 послевоенном году они были молоды и несерьезны. Как-то Отс попросил папу: «Гриша, покатай меня на самолете, хочу с барышней прийти». Отец ответил: «А давайте завтра».

Отс пришел в цилиндре и с девушкой в белом платье. Папа взлетел, обернулся через какое-то время: оба пассажира лежали как убитые. Приземлились. Отс с барышней выпали в траву. С тех пор, рассказывал папа, Отс его очень зауважал.

Отец потом работал в Полтаве, во время войны на расстоянии 40 км от линии фронта там находился небольшой аэродром. Папа летал на СИ-47. Как-то там приземлилась летающая американская крепость — Боинг. Американцы сразу отправились к болоту, наловили лягушек и на палочках отправились их жарить: они уже во Франции побывали и приобщились к французской кухне. Вот они и подарили папе приемник, по тем временам — вещь бесценная.

А потом папа переехал в Ишимбай: у его родителей здоровье было никуда, отец бросил авиацию и приехал ухаживать за ними.

Я вот этот подаренный приемник как раз и слушал. Был маленьким, конечно, ничего не понимал, телевизоров тогда не было, а приемник — вот он, никого не видно, а люди откуда-то поют. Чудеса! Папа надо мной посмеивался: я спрашивал, кто это поет, а он отвечал, что это Бармалей. А это был джаз. Музыка — она разная, конечно, но запомнился именно «Час джаза» с легендарным Уиллисом Коновером, с которым я и сам познакомился много позднее. Он говорил красивейшим баритоном, проработал на «Голосе Америки» больше 40 лет.

Потом отец купил мне горн, блестящий, красивый — за пять рублей, та же джазовая труба, только без мундштука. Вот на нем я первые свои перлы и выдавал.

— Вы начинали карьеру музыканта на сцене Ишимбайского Дворца культуры в эстрадном оркестре под управлением Михаила Терехина. Каким был путь от папиного приемника на сцену?

— В Ишимбайском ДК имени С. М. Кирова был нужен кто-то, играющий на фанфарах. Фанфары — практически тот же горн, только большой: я музицировал на каких-то партийных съездах, а потом перешел в духовой оркестр, и мне предложили играть теперь уже на настоящей трубе.

Ноты я знал: учился в музыкальной школе. Чтобы поменьше на улице бегал, мама выписала мне по почте тульский баян. Как же он мне не нравился!

Ну так вот: играл я на трубе, но как-то увидел в эстрадном оркестре, выступающем при том же ДК, саксофон и кларнет. Ничего я тогда в игре на кларнете не смыслил, но старательно учился сам.

В школе как-то устроил вечер джаза. Играл на кларнете какую-то чушь, были у нас еще ударные: барабаны, вставленные в табуретку вверх ногами, обмотанные проволокой из какого-то кабеля и украшенные кисточками — это я где-то подсмотрел. Было два баяниста. Нас пригласили старшеклассники на новогодний бал, и мы играли одну только песню, больше ничего и не знали.

В девятом классе учился уже в другой школе. Я набрал музыкантов: баяниста, аккордеониста, барабанщика… И самонадеянно объявил вечер блюза и джаза. Директором школы был Анатолий Степанович Вахрушев, колоссальный мужик, воевавший. Он вел у нас историю так: «Закройте книжки, сейчас я вам буду рассказывать, как все было на самом деле». Нас ему заложил один из педагогов. Вахрушев не дурак был, вызвал меня к себе и предупредил: «Поосторожнее, ребята». А мог бы выгнать из школы.

Я окончил школу и хотел быть летчиком, но не военным, только гражданским. Классе в девятом был в Уфе, аэродром тогда располагался между Черниковкой и Уфой. Мы пришли с отцом к его приятелю, Петру Константиновичу Рябко, — они вместе летали. Там как раз катали каких-то пионеров, лучших по сбору металлолома. Я тогда впервые увидел вблизи самолет, и это было чудом: как они взлетали, не понимал абсолютно. Петр Константинович предложил: «Хочешь полететь?»

Вот вместе с пионерами я и сделал круг на АН-2. Папа, правда, не хотел, чтобы я связывал жизнь с авиацией.

Инженер по профессии, музыкант — в душе

— Вы окончили Ульяновский политехнический институт, почему?

— В Ульяновске жила моя бабушка, куда-то надо было поступать. Я подал документы и пошел погулять в парк имени Свердлова: место красивейшее, Волга внизу… Вот там и услышал биг-бэнд «Тоника» из Политеха. Толпа молодежи, тысячи людей, играют потрясающе, девушки-красавицы поют… Я после концерта набрался нахальства и прошел в гримерку, представился, сказал, что поступаю в вуз и играю на саксофоне. «А ну-ка, покажи!» Я взял саксофон, сыграл и услышал: «Если поступишь, будешь у нас в оркестре».

Был тогда в вузе потрясающий проректор Олег Васильевич Сечкин — он вел концерты. Думаю, Сечкин мне как раз и помог, потому что я не был силен в математике, а поступал на энергетический факультет. Сдать надо было пять экзаменов, первый — как раз математика. Написал, сам чувствую, что посредственно, и уже собрался в летчики уйти, но оказалось, что сдал на тройку. Не судьба мне была летчиком стать. Однако по баллам в вуз все же не прошел, меня взяли условно.

Кандидатом. Отсеивалось народу очень много, и через два семестра я был принят на освободившееся место, получал стипендию, учился на четверки.
Я стал играть в оркестре.

Там познакомился с Владимиром Минцем, блестящим пианистом, дружили мы с ним всю его жизнь. Он в дальнейшем был председателем «Энерготестконтроля» при министерст­ве энергетики РФ.

По окончании института мне дали дополнительные баллы за то, что играл в студенческой самодеятельности: Минц получил распределение в Ступино, он и хотел жить в Москве, а я — в Пушкин. Туда приехал уже с женой Татьяной. Мы снимали квартиру, я работал в Научно-исследовательском и проектном институте механической обработки полезных ископаемых — «Механобре». Служил я там год, сделал серьезную схему снабжения для Норильского горно-обогатительного комбината.

— От «Механобра» до диксиленда далековато…

— А вот как-то шел я мимо клуба имени М. Калинина и увидел объявление: «Требуется саксофонист». Зашел. Взял саксофон, сыграл. Получил предложение прийти и поработать. Музыканты в тамошнем духовом оркестре были очень слабые. Их руководитель Толя Ворончук учился в консерватории, и этот оркестр был его халтурой. Вот он и сказал: «Играешь ты круто. Сейчас в областной филармонии Ярослав Тлисс собирает оркестр. Хочешь прослушаться?»

А у меня в семье ожидается пополнение — сын Федор. Какой оркестр, у меня работа серьезная в «Механобре»!.. Но я купил себе в кредит гэдээровский саксофон и отправился на прослушивание. И стал играть у Тлисса. Получал 42 рубля в месяц, «Механобр» бросил и начал все с нуля. Наслушался я много: «Зачем учился? Как можно такую работу оставить?» Ездили мы в основном по областям. В оркестре были два саксофона, две трубы, два тромбона, певица, ритм-группа — бывшая рок-группа «Савояры» — очень популярные, но нот они не знали. Я там работал и саксофонистом, и грузчиком. Никогда не забуду, как во время наших странствий мы тащили коробки, тонны аппаратуры через какие-то мосты на железнодорожных станциях…

— Как вы попали в знаменитый оркестр под управлением Иосифа Вайнштейна?

— Я еще учился в Ульяновске, и как-то приехали мы с Минцем в Москву на концерт Дюка Эллингтона. На что надеялись, непонятно: народ ехал со всей страны, стояли с табличками: «Я из Магадана, куплю билет на Эллингтона». Концерт был во Дворце спорта «Лужники». Мы взяли билет на какой-то матч — не прокатило. Идем понурые. И вдруг подходит какой-то мальчишка: «Два билета купите?» — «Как!!!» Три пятьдесят стоили — никогда этого не забуду.

Саксофон у меня был плохонький! При поступлении в оркестр Вайнштейна меня проверял Михаил Костюшкин — выдающийся саксофонист, вот он и сказал: «Время чувствуешь, все чувствуешь, но звук! Как ты на нем играешь? — это ж самовар!» Я занял деньги, купил саксофон и мундштук к нему у музыкантов оркестра. Вайнштейн перед отпуском дал мне папку с нотами для изучения репертуара. 1 сентября случилась первая репетиция. На ней были зубры в джазе, это был самый сильный в СССР оркестр, и это было круто!

Потом я поступил в музыкальное училище на только что открывшееся эстрадно-джазовое отделение в класс Геннадия Львовича Гольштейна. Учился, играл в оркестре «Саксофоны Санкт-Петербурга», состоявшем из восемнадцати саксофонов.

Я оканчиваю училище, обо мне немного начинают говорить, и вдруг сам Олег Лундстрем приглашает меня к себе работать! Год мы с ним переговаривались — я никуда не хотел уезжать из Ленинграда, душа у меня не лежала ехать в Москву, но и отказать было неловко — такие люди там играли, пели Ободзинский, Толкунова, Пугачева… Он даже обещал кооператив без первого взноса в районе Садового кольца…

Между тем тромбонист Леша Канунников из оркестра Вайнштейна приучил меня к диксиленду.

Автограф от Фрэнка Синатры

— Диксиленд — это один из стилей джаза. По-простому: чем он отличается от других стилей?

— Это самая джазовая музыка, в ней есть все: кларнет, тромбон, саксофон, труба играют совместно, не мешая друг другу. Нужно уметь импровизировать одновременно. В диксиленде — все базовые принципы джаза. Джаз афроамериканцев — это новоорлеанский стиль: туба, банджо. У нас в коллективе они тоже есть, но для экзотики.

Так вот, с Канунниковым я стал играть эту музыку в варьете. Леша предложил мне уйти от Вайнштейна и сделать свой оркестр. Но тут меня пригласили в «Ленинградский диксиленд» в качестве саксофониста и кларнетиста.

Первые гастроли были в Таллине, я играл и думал: «Господи, за что ж так хорошо-то!» Я нашел-таки свое место.

Казалось бы, все складывается как нельзя лучше, и тут, играя после Камчатки во Владивостоке, я практически потерял руку… Открывал окно в гостинице, встал на сломанный стул и ударился о стекло. Гастроли закончились преждевременно, рука сохнуть начала… Но был в Ленинграде выдающийся хирург Анатолий Егорович Белоусов, он и занялся мною: сшивал сухожилия, нервы и артерию. Я стал учиться играть на тромбоне и через два месяца поехал на гастроли в Харьков. Операция была сделана ювелирно, но я все же потерял очень многое…

— «Ленинградский диксиленд» четыре раза выступал на самом крупном американском фестивале традиционного джаза в столице Калифорнии Сакраменто, многократно гастролировал в Финляндии, Индии, Германии, Англии и Швейцарии. Как вас принимали?

— Мы были первым оркестром из Советского Союза, попавшим в Америку. Американцы нас даже трогали, все им было в диковинку.

Так вот, мы приехали в Сакраменто, столицу Калифорнии, где проходил крупнейший джазовый фестиваль: сто оркестров из Америки и всего лишь десять лучших джазовых коллективов со всего мира. 300 тысяч человек зрителей, пять тысяч волонтеров. Марта Тилтон, Дик Керри, Уайлд Билл Дэвисон — и мы после них! Чума! Они, конечно, думали, мол, что русские могут… Но фестиваль — это одно, а на наш концерт билет надо было купить дополнительно. И с каждым разом народу было все больше. За нами ходило телевидение, отслеживали папарацци…

Мы, два раза попали на «Вечернее шоу Джонни Карсона». У Карсона в студии работала еще группа Doc Severinsen Big Band. Шоу транслировалось на весь мир. Гостями Карсона были Рейган, Рей Чарльз, Грегори Пек — колоссальный мужик под метр 90, легкая модная небритость, признававшийся: «Я никогда не был в России, а Америка мне не нравится».

К слову, вышел я после передачи: стоит толпа людей и смотрит на нас как на диковину.

Мы, в общем, были везде, объездили всю Америку и Канаду. Не были только в Новом Орлеане.

— В вашей коллекции хранится подарок от Фрэнка Синатры — фото с пожеланиями всего наилучшего. Какое впечатление он на вас произвел?

— Он для американцев, наверное, как для нас Высоцкий: легенда. Своими песнями он создал для нас образ Америки.

Меня как раз пригласили работать на восемь месяцев в Америку, но я не хотел уезжать из России так надолго. Синатра жил в Палм-Спрингс, я приехал туда, чтобы дать интервью на радио перед Новым годом. Синатра дружил с популярнейшим актером Робертом Редфордом. У него была замечательная секретарша Марша, которая ушла потом к Джону Балларду, руководителю Magic Entertainment. Баллард возил в Штаты Кировский балет, ансамбль песни и пляски Александрова и говорил: «Я первый американец, который ввел русские войска в Америку».

Мы — Марша, я, Джон — едем в машине в Пасадену, а я все время слушал Синатру с компакт-дисков. Марша спросила: «Что ты его все время слушаешь?» — «Мой любимый певец.» — «Хочешь с ним встретиться?» Она и у него работала, оказывается.

Мы приезжаем к дому Синатры, выходит он сам, вальяжный такой, начинает обниматься — он видел нас на «Вечернем шоу Джонни Карсона». Пек, кстати, тоже был его хорошим другом. Мы пообщались минут пятнадцать, он мне дал автограф и десять пленок со своими лучшими фильмами… Я вот все это вспоминаю, и кажется, что это было не со мной…

— Диксиленд появился в 1957 году и жив до сих пор. Чем объясняете такое долголетие?

— Лунгстрем говорил: «Оркестр создать очень просто, а удержать очень сложно». Был и у нас период, когда мы практически расходились уже, пришел новый человек, начались распри. Мне приходилось уезжать тогда в Москву с оркестром «Диапазон» под руководством Алексея Канунникова. Когда вернулся обратно в коллектив, меня выбрали руководителем. Вроде все пошло на лад.

Да, мы долгожители, и это объясняется в первую очередь любовью к музыке. Это раз. У нас нет зазнайства — два. Третье — у нас есть умение находить компромиссы. А четвертое и, быть может, это самое главное, — бесконечная страсть к игре, музыке, джазу, ведь джаз — это музыка свободных людей.