Сергея Довлатова принёс башкирский аист

3 сентября Сергею Довлатову исполнилось бы 82 года. И хотя с именем автора чаще всего связывают Ленинград и Таллинн, есть и в Уфе уголок, где память о знаменитом писателе хранят до сих пор.

Двор Довлатова

А дело все в том, что родился Сергей Донатович в 1941 году не где-нибудь, а в Уфе! Здесь жили в эвакуации его родители — Донат Исаакович Мечик и Нора Сергеевна Довлатова.

В повести «Ремесло» писатель рассказывает такую историю: будто бы когда ему было три недели от роду, его мама гуляла с коляской по одному из бульваров Уфы и встретила странного человека. Незнакомец обратился к ней с необычной просьбой: «Простите, — решительно и смущенно выговорил он, — но я бы хотел ущипнуть этого мальчишку». («Ремесло», С. Довлатов). Годами позже писатель узнал, что в войну в Уфе проживал Андрей Платонов, и решил, что он тот самый странный прохожий. А сама встреча стала для Довлатова своего рода «первым литературным импульсом».

Кстати, именно так — «Литературный импульс» — назвали организаторы Всероссийский Довлатовский фестиваль, который проводился в башкирской столице в 2020 и 2021 годах. Увы, продолжения отличная традиция не получила.

Дом, где родился Сергей Дов-латов, находится по адресу: улица Гоголя, 56. В 2021 году к

80-летию писателя его украсила стрит-арт-живопись уфимских художников. Проект так и назвали — «Двор Довлатова». Его инициаторами стали сами уфимцы — члены фонда «Живая Уфа» (председатель Артур Рахметов). Входная арка расписана в стиле иллюстраций Александра Флоренского к произведениям писателя и сопровождается цитатами из них. Над квартирой, где жил Довлатов в младенчестве, появился аист. Есть и удачно вписанные в фасад дома портреты Сергея Довлатова и Иосифа Бродского, с которым писатель тесно общался.

А соседний переулок между улицами Гоголя и Карла Маркса в том же 2021 году получил название Довлатовского.

Теория двух рукопожатий

На этом мое «личное» знакомство с Довлатовым и закончилось бы, если бы не счастливая случайность: этим летом во время поездки в Сольвычегодск вместе с журналистами из Ассоциации СМИ Северо-Запада я познакомилась с членом правления Союза журналистов Санкт-Петербурга и Ленинградской области Борисом Клементьевым. В начале 70-х годов прошлого века он два года проработал бок о бок с Сергеем Довлатовым в газете «Знамя прогресса», которую выпускало Ленинградское оптико-механическое объединение (ЛОМО).

Разговорились, я рассказала ему о проекте «Двор Довлатова» в Уфе, пообещала прислать фотографии. Борис Георгиевич поведал хорошую новость: этой осенью должна выйти его книга о Сергее Донатовиче. И он любезно согласился поделиться своими воспоминаниями с читателями «РБ».

* * *

В один из суетливых будничных дней в дверь редакции вошли редактор Юрий Васильев, а за ним — высокий (пригнул голову, чтобы не удариться о косяк), немалых габаритов человек. «Это наш новый сотрудник, Сергей Довлатов», — представил его редактор и указал ему на стол напротив окна. Мы познакомились.

Разговаривать с рабочими и делать ежедневные обходы производственных цехов Довлатов быстро отказался: «Братцы, я ничего не понимаю в слесарно-станочных делах и железных хреновинах. Зачем мне, например, путаться у токаря под ногами. Ему или станок останавливать, или под его грохот на мои дурацкие вопросы отвечать. Товарищу надо деньги зарабатывать, а я его отвлекать стану. Лучше дайте мне другое задание…»

Так что с чисто производственными темами Довлатов не дружил. Пиком его газетного творчества стали материалы в рубриках «Из зала товарищеского суда» и «На темы морали». Вот пара абзацев из репортажа Довлатова про цех, в котором рабочие отказываются наводить порядок:

«…Позвольте, товарищи, рассказать заурядный случай из жизни. Оторвалась у автора пуговица, извините за подробности, на брюках. Я сказал жене: «Пришей мне, пожалуйста, пуговицу». «Некогда», — говорит жена. Я к матери: «Пришей пуговицу». «Времени нет», — отвечает. Тут я рассвирепел… и вдруг пришил пуговицу сам. И довольно удачно. С тех пор сам занимаюсь такими делами…» А далее мораль: «Для того чтобы протереть тряпочкой стекло в коридоре около рабочего места, ей-богу, не обязательно обращаться к генеральному директору и в Организацию Объединенных Наций».

С иронией и со свойственным ему юмором он разбирал острые ситуации с работниками предприятия, которые чересчур дружили с алкоголем. Или просто «делился впечатлениями». Так что рубрика «Пьянству — бой!» была точно его. Из юморески «Эмигранты»: «В пыльном и маленьком сквере одновременно проснулись Каберидзе и Самохвалов. Не глядя друг на друга, они порылись в складках измятой одежды, обнаружили фрагмент копченой кильки, перышко лука, окурок и молча позавтракали».

Тема алкоголизма была знакома писателю не понаслышке, правда, насмешки корреспондента многотиражки над противниками здорового образа жизни не слишком на них действовали. То ли дело сотрудники заводской библиотеки. Для них Сергей стал настоящим героем-любимцем, а его поучительные, тщательно обыгранные истории про должников, не возвращающих книги, библиотекари с восхищением перечитывали десятки раз. И потом признавались: вышла газета с критикой — готовь полку для книг. Принимай от необязательных читателей книги Джека Лондона, Сервантеса, Рыбакова и других писателей.

* * *

В редакции сразу влюбились в Довлатова, в его чувство юмора и умение «потрепаться». Недаром за ним сразу закрепилось прозвище «человек-рассказчик».

В здании заводской редакции на Чугунной улице журналисты собирались к 10 утра, но с появлением Сергея уже никто обычно не спешил бежать по цехам собирать новости и брать интервью. Сидели и ждали от Довлатова его новых «исповедей».

Утром, по обыкновению мрачный, Сергей садился за стол и открывал свою толстенную записную книжку. Вслух, будто говоря сам с собой, он комментировал свежие записи и разбирал пометки. Прямо на глазах в театре одного актера рождались маленькие спектакли. «Героям» записной книжки он «отдавал или не отдавал» долги, грозил им расправой, ругал себя, смеялся над глупыми поступками знакомых, радовался встрече с интересным собеседником, вспоминал имена женщин, с которыми, как правило, случайно знакомился. Жаль, что его душевные монологи не записывались на диктофон, тогда точно бы родилась еще одна книга Довлатова или, точнее, про Довлатова.

Обычно на утренней планерке у Довлатова была припасена история на бис. Как-то он рассказал, что стоял рано холодным утром с кружкой пива у ларька на «Пяти углах» и к нему подошел мятый, еще не просохший с ночи мужичок. Без доли смущения сунул в стакан Сергея палец, поинтересовавшись, теплое ли налито пиво. Обалдевший от непредсказуемого поступка Довлатов агрессии к нахалу не проявил, но принес в редакцию очередной забавный случай из жизни. Сергей все это рассказывал живо, имитировал все действия незнакомца очень точно. Мы все долго потом смеялись, не раз вспоминая эту историю.

Вскоре после появления Сергея на ЛОМО почти весь редакционный коллектив стал копировать его привычку добавлять к обычным фразам образные словечки. Например, на вопрос, не забегал ли в редакцию руководитель клуба рабочих поэтов, Довлатов отвечал что-то вроде: «А, это тот, «с горящими глазами, с чужою рифмой на устах». И мог тут же, с улыбкой на устах, процитировать строку из стихотворения претендующего на звание поэта фрезеровщика: «Лечу на дачу, может статься, в своем хозяйстве покопаться».

* * *

Жизнь на ЛОМО в период работы Довлатова в газете «Знамя прогресса» кипела. В 70-е годы на заводе успешно трудились порядка 30 тысяч специалистов. Производили один из лучших в стране звуковых комплексов — «Солист». Однажды к нам приехал за аппаратурой, очевидно, в надежде получить ее на льготных условиях, Владимир Высоцкий. Тут уж концерта «по бартеру» ему было не избежать.

Концерт не афишировали. В актовый зал ЦКБ могли пробиться только по отдельному разрешению парткома и профкома или по тайной договоренности. Нашу редакцию организаторам закрытого мероприятия пришлось пропустить. Газету на объединении уважали. Правда, нас предупредили, что о визите и концерте московского гостя на страницах еженедельника не должно быть ни строчки.

Выступление Высоцкого на японский магнитофон мы все-таки записали, для себя. Как я теперь жалею, что не было со мной фотоаппарата! В этот день встретились сразу два таланта, два гения. На сцене пел актер-бард Владимир Высоцкий, а в зале сидел и слушал его писатель Сергей Довлатов.

* * *

О том, что Довлатов писал рассказы и мог легко претендовать на звание писателя, мало кто в редакции догадывался. О своем творчестве он нам практически не говорил. Мы знали о его проблемах только косвенно: что часто Сергей сидел без работы, а если что-то и сочинял, то все шло «в стол». Его категорически нигде не печатали. Это обстоятельство нередко влияло на настроение писателя. К тому же и в семейных делах не все было гладко.

Помню, пришел на работу Сергей очень расстроенный и озабоченный: «Не знаю, как мне теперь жить, растерялся совсем. Привык, что меня все время учат, ругают, заставляют шевелиться, а тут — тишина, покой…» Оказалось, поссорился тогда он с женой, и пришлось ему на время стать одиноким холостяком. Вроде бы радуйся предоставленному «отпуску», ан нет, было ему «и скучно, и грустно».

В 1972 году Сергей Донатович Довлатов уволился из ленинградской редакции «Знамя прогресса» и уехал искать счастье в Эстонию.

Баллада о разбитом сердце

Стихотворение Довлатова, до сих пор нигде более не опубликованное:

Дорогая, садись и внимательно слушай,

Я тебе расскажу поразительный случай,

Я всю правду открою тебе не колеблясь,

Как однажды на Невском разбился троллейбус.

Он на улице ехал огромный и сильный.

Неизменно спокойный, обыденно синий,

Улыбаясь знакомым «победам» и «волгам».

Только счастье его было очень недолгим.

Ибо в это же время неровной походкой

Брел мужчина, с глазами, залитыми водкой.

Сокрушая столбы, водосточные трубы,

И ругался бессмысленно, нудно и грубо.

Так и лез напролом он, прохожих пугая,

Дело было на Невском, как раз против бара,

Пьяный, громко ликуя, шагнул с тротуара.

У троллейбуса сердце забилось в испуге,

Он рванулся, повисли безжизненно дуги.

Перед фарами вспыхнули алые маки,

Стекла хрустнули. Все утонуло во мраке.

Гипс, уколы, пилюли, врачи, санитарки…

Вот и все. Но навряд ли я был бы поэтом,

Если б мысль моя, люди, кончалась на этом.

Из подшивки газеты «Знамя прогресса».